Глухомань - Борис Васильев

— Сейчас устроим..

Отошел к буфетной стойке, украшенной бутылками с разноцветной водичкой, пошептался с буфетчиком, с официантом, передал сумку и вернулся.

— Прости, Полина, что на похороны не поспел, — сказал он вдове. — Я коллектив приводил на мероприятие, только сейчас и освободился.

Поцеловал ее, взъерошил ладонью волосы сына, как маленькому, и сел рядом со вдовой. И опять все молчали, но молчание это уже не казалось тягостным. Оно было скорее скорбным, задумчивым и серьезным.

Официант принес стаканы, три пластмассовые бутылки с прозрачной жидкостью, чистые тарелки и еще одну — с малосольными огурчиками. И пояснил:

— Это — от нас.

И тотчас же ушел. Подполковник начал резать колбасу и сыр, а Маркелов разлил в стаканы водку из бутылок, на которых неделикатно бросались в глаза этикетки «Святая вода». Вздохнул, поднял свой стакан.

— Только не вставайте, хозяин специально просил. Боится, что разрешение на торговлю отберут. Помянем отца, мужа, друга нашего. Пусть земля будет пухом ему.

Вот так начались эти странные, робкие, будто в подполье, будто шепотом, поминки. А самым странным было то, что никто не разъяснял, каким замечательным человеком был Метелькин, как много он сделал для всех нас, как много оставил после себя, какого замечательного воспитал сына… Его даже по имени ни разу не назвали, и поначалу мне было как-то непривычно, а потому и неуютно, а потом я понял, что, вероятно, впервые в жизни присутствую на поминках, где не лгут. И это было самым удивительным в нашей насквозь изолгавшейся жизни. Удивительным и — приятным. И я даже подумал, что не все еще, быть может, потеряно, что есть еще — люди. Очень простые, ничем не знаменитые, кроме того, что не могут солгать на поминках.

2

Допили мы эту водку из святых бутылок. Маркелов расплатился, Сомов повез вдову с сыном на их дачку, а мы пошли пешком. Шли молча, пока Маркелов не сказал:

— Даже похороны у него украли. Впрочем, наверно, все логично. Нескладный человек не может сложить складную жизнь.

Я знал, что покойный был влюбчивым болтуном, непризнанным сочинителем застольных стишат, знал даже, что грыз его червячок самоутверждения, но все это как-то складывалось в образ, что ли. А единственный друг назвал его нескладным, и я поинтересовался почему.

— Сам считай… — Маркелов почему-то вздохнул. — В местной администрации не прижился, женился случайно, развелся не вовремя, сын — малость не в себе.

— То есть?

— То есть воды, конечно, принести может, печку истопить может, даже гвоздь с четырех попыток забьет. А учиться неспособен, четыре класса — кое-как. А после рождения ребенка Метелькин с женой развелся. — Маркелов помолчал, прикидывая. — Так думаю, что если бы знал тогда, что с сыном такое несчастье, может быть, и не оставил бы семью. А когда узнал, поздно было. Еле-еле Полину уговорил уча-сток на свое имя перевести, она — с характером. Дачку им там построил. Летнюю, правда, дощатую. Шестнадцать квадратных метров, но зато — с печкой. А стены-то насквозь светятся. Полина говорила, что зимой холодина страшенная, чуть волосы к подушке не примерзают.

— А почему они зимой на городской квартире не живут? — спросил я. — Метелькин вроде бы холостой.

— Прежде на зиму переезжали, а теперь и квартиры-то больше нет… — Маркелов еще раз вздохнул: близко принимал он и впрямь бедственное положение разведенной вдовы. — Он же квартиру продал, чтобы собственную газету издавать. Мечта всей его нескладной жизни. Ну, выпустил три номера своей «Метелицы» и — сгорел. Не покупали ее в нашей глухомани.

Он помолчал, прикидывая, стоит ли говорить. И сказал чуть виновато, как мне показалось:

— Ты, это… досками помочь им не можешь? У тебя же упаковочный цех не для макарон, там доски добрые. А я им до зимы домик обошью. Сомов на твою помощь глаза прикроет, он мужик неплохой, и я с ним поговорил на эту тему.

Расхожее наше слово «попробую» Маркелову говорить не следовало. Он был категоричен и весьма щепетилен. Поэтому я и сказал:

— Сделаю, сколько могу.

— Лады.

— И молотком постучу с тобой вместе

— Совсем годится. — Маркелов улыбнулся едва ли не впервые. — А после стука — там же, а? Шашлык за мной.

Помолчал. Сказал вдруг:

— Кима пригласи. Что-то он мне покойного кое в чем напоминать начал. Не находишь?

— Разве по линии невезучести.

— Во-во. Встряхнуть его надо малость.

Помолчали. Потом я сказал:

— Метелькин в тот день ко мне должен был заехать. Вместе с Сомовым. Подполковник считает, что он докопался до каких-то документов.

— Знаю, — сквозь зубы выдавил Маркелов. — Метелькин у меня копал. Его интересовали номера вагонов, которые мы цепляли за проходящие составы. Происхождение этих вагонов и маршрут следования.

— Значит, ты… как бы в курсе?

— Именно — как бы, — усмехнулся Маркелов. — Все маршруты — в южном направлении. Владикавказ, Грозный, Майкоп. Это мне известно. А вот откуда эти вагоны и какие грузы были указаны в накладных — мне неизвестно. Пропало все это.

— Как так — пропало?

— Натурально, с корнями. Когда Метелькин погиб, я сразу сообразил, что за документы он вез. Ринулся к диспетчерам, перерыл все книги, а в них — листы вырваны. С данными о тех вагонах.

— Думаешь, из-за этих документов Метелькина и убили?

— Из-за длинного языка, — жестко сказал Маркелов. — Он наверняка кому-то позвонил и похвастался, что на крючке держит.

— Ну, вряд ли, — усомнился я. — Должен же он был понимать… Мне вон в трубку орал «Бомба!» Зачем же о бомбе-то говорить?

— Не хочу о покойнике плохого думать, но мечта, с долгами связанная, — плохая мечта. Опасная. А он этой своей бомбой вздумал перед чьим-то носом помахать. Мол, либо выкупи у меня матерьяльчик, либо — взорву.

— Ты так думаешь?

— Он газету мечтал издавать, деньги искал после полного своего провала, где только мог, но никто ему не давал. А тут появляется шанс. Вот причина, почему он с Сомовым вместе к тебе заехать решил. Сомов — это не просто милиция, это запал той бомбы. Вот почему его и поторопились убрать. Да неумело, глупо, с добиванием по голове. Значит, некогда было профессионала искать, сами действовали. Сомов признает, что это убийство, а проведет его по милицейским документам как дорожно-транспортное происшествие.

— Почему так думаешь?

— Знаю, а не думаю. Я с подполковником хорошо поговорил, пока на кладбище к траурному митингу готовились, и он многим со мной поделился. Ну, к примеру, известно тебе, что Метелькин вылезал из машины после того, как его машину встречная стукнула? Зачем вылезал, неизвестно, а только, как Сомов говорит, его не в машине убили. Стукнули по голове, на место труп запихали, следы уничтожили, и никаких доказательств. Вот почему Сомов и не хочет возбуждать дело об убийстве.

— Боится Сомов, что ли?

— Это вряд ли. Когда боятся — помалкивают. Во-первых, ему прокурор Косоглазов приказал, а во-вторых, на его отделении висяков, как блох на шелудивой собаке. А дело это заведомый висяк, ну и зачем ему дополнительные неприятности?

— Да, за Метелькина заступиться некому. Это Сомов точно взвесил. — Я, подумав, спросил: — А если грузовик тот поискать, который его крылом зацепил?

— Сомов сказал мне, что ударившая «жигуленок» машина была, по всей вероятности, военным «Уралом» темно-зеленого цвета. Дорожный патруль видел в этом районе похожую машину, но номера не заметил: на военные машины они мало обращают внимания. А свидетелей пока не нашли. Шоссе второстепенное, а время дорожного происшествия приходится на минимум загрузки.

— А если по воинским частям пошуровать?

— Пустое, — вздохнул Маркелов. — Во-первых, отопрутся, а во-вторых, «Урал» тот давно выправлен и перекрашен.

— А труба, которой его убили?

— Труба давным-давно в каком-нибудь болоте утоплена. Поди докажи ее связь с преступлением, даже если и найдешь по весне… — Он остановился, протянул руку. — Держи. И выбрось из головы уголовную хронику.

Крепко пожал мне руку, подмигнул невесело и свернул к Сортировочной.

3

Совет выбросить из головы криминальную хронику Глухомани был вполне дельным. Разумом я понимал, что правы и Маркелов, и Сомов, а согласиться с ними не мог. Без всякой логики — не мог, и все тут. Как говорил Маяковский, «тихо ворочалась в тине сердца глупая вобла воображения». Я чувствовал, как она там ворочается, и мне было неспокойно.

Что могут гнать налево — да еще целыми вагонами! — ловкачи из нашей Глухомани? Мои макароны? Смешно. Воду из местного святого источника? Еще смешнее. Огурцы из парников Кима? Глупо. Особенно — в южном направлении.

Именно по этой цепочке размышлений я вспомнил о южном направлении, о котором упомянул Маркелов. А на юге — отечественная война чеченского народа против русских устроителей конституционного порядка…