Книга отзывов и предисловий - Лев Владимирович Оборин

не нуждаются в жалости». Для Черных важно само ощущение места: сначала должно быть место, потом его наполнение. Место можно обжить, в него можно вернуться: сквозь материальные детали пробивается нематериальное ощущение. Именно оно – основной мотив центрального текста книги, «Агрикантины», и здесь как раз, как ни парадоксально, вещи вступают в свои права. В отличие от большинства стихотворений Черных в «Агрикантине» предметы находятся на своих местах и излучают витальность:Здесь чистят бокастые яйца,здесь лук вырастает у входа в ящиках винных.Здесь арку над входом в подвал обвили огурцы,к ним прислонились пахучие стебли томатов и тыквы.Здесь хорошо.

Изображается некий Эдем, земной рай («не рай, а нечто поближе»): несмотря на приземленность, в контексте всей книги это место с антично звучащим названием (в котором угадываются и плоды агрономии, и совсем уж прозаичная «кантина») выглядит именно что метафизично.

И «стихотворные эссе», такие как «Благословенье ворон», и условно-сюжетные стихотворения с сексуальной тематикой объединяются главным приемом Черных – сменой точек зрения. В стихах других поэтов такая смена вызывает ассоциации с кинематографом. Черных будто бы обходится без этого посредничества: ее лирический субъект в разном темпе перемещается по времени и пространству (см. поэму «Путешествия слабослышащей»), и они лишь иногда сгущаются в «не время-пространство, а место», в некую точку сборки. Такова финальная поэма книги «Ноев автобус», где случайный набор людей объединен общей рамкой путешествия (время от времени они эту рамку покидают – и это опять-таки можно прочитывать как танатологический намек). В некоторых текстах речь стремится к фрагментарности (не случайно здесь появляется имя Айги):

белый воздухбелая рекапридитевидитеБелая теклаполынья спасительнаяжгучаямаково горетьчтобы прожитая смертьнамерзла на смерть

Перед нами увеличение темпа, «мышление опущенными звеньями». Но, например, в парной к «Агрикантине» «Аквантине» фрагментарность скорее создает ощущение выступающих из тумана очертаний: стихотворение пронизано зыбкими, «погодными» образами; это тоже своего рода тот свет – но уже не рай, а что-то вроде сектора М1 из книги Линор Горалик.

Анастасия Векшина. Радио рай. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2018

Горький

Вторая книга поэтессы и переводчицы Анастасии Векшиной – один из самых сильных за последнее время аргументов в пользу того, что русская поэзия может быть по-настоящему космополитичной. «Ходила на выборы. Кроме моей / на листе заполнена только одна строка. / Значит, из нашего дома / больше никто не пришел. / Мне сказали, что я патриот. / Но я экспат». Первая строфа одного из стихотворений вполне «говорящая», но финал этого стихотворения – «Люди отдали птицам свои голоса. / Ни одна партия никуда не прошла» – «говорящая» еще больше: птица, которой нет дела до границ, установленных людьми, – подходящий символ для поэзии Векшиной. Ее стихи очерчивают собственное географическое пространство, некий балто-славянско-скандинавский космос. Здесь много о дорогах, воздухе – о пространственных медиумах, посредниках между точкой А и точкой B. В каждой точке этого космоса героиня стихов – «своя», но обладает способностью к отрешенному взгляду; умеет стать «не своей», внеположной. На время забыть, что эти пейзажи – чем-то родные, воспроизвести любопытство гостя. Снять кино в голове, пересказать историю.

медузы еще выбрасываются на берег, но понемногу,чтоб не будить лишней жалости в прогуливающихся вдоль моря,розовые и прозрачные, блестящие, как огромные слезы,неуместные, как воздушный шарик с непонятными буквами,что пролетел две тысячи километров из Кракова в Нюнесхамни приземлился прямо в руки местному жителю.местный житель подумал и написал письмо тем,кто выпустил шарики,и получил в ответ приглашение,и собрал чемоданы,и запер калитку,и вот он уже в пути.

Растерянность новичка здесь смешана с авантюризмом: «стоишь как дурак, а вокруг вырастает площадь / новая площадь / в совершенно новой стране», «кричит судьба / по громкой связи / на незнакомом / языке». У Векшиной – серьезный опыт путешествий и культурной навигации, но мастерство в том, чтобы не дать его почувствовать. «польское радио испанское радио радио Белград» – места с передней панели советской радиолы в наше время перестали быть недоступными и призрачными, сигналы, поступающие в мозг, чередуются в быстром шаффле, и Векшина передает это очень точно; ее стихи заставляют сопереживать говорящей, ощутить ее ностальгию – но и не позволяют сомневаться, что в этом путешествии по большому пространству без границ ей будет сопутствовать удача и найдутся, как в пропповских схемах, волшебные помощники:

Водители Тадеуш и Зенонприветствуют вас на борту автобуса из Латвии в Литву.Вам предстоит увидеть из окна,как лис трусит по вспаханному полю,сова измерит скорость, как радаркрылом помашут цапли, и орелпокажет, как поймать и слопать мышь.А если вышеперечисленные зверине захотят сегодня появиться,то, может быть, вам повезет на трассеувидеть голого геодезиста.Он очень загорелый, мускулистый,на голове футболка как тюрбан.Он ночью подрабатывает в клубе,и там загар ему необходим.А если и геодезист сегодня спит,тогда смотрите просто, как лежитв пыли потерянная кем-то рукавица.Привет, кому здесь выпало родиться.Желаем вам счастливого пути.АрхангелыТадеуш и Зенон.

Полина Барскова. Солнечное утро на площади. СПб.: Азбука, 2018

Горький

«Азбука» запустила новую и относительно многотиражную поэтическую серию, в которой наряду с классикой (Гумилев, Цветаева и безотказный персидский паровоз Омар Хайям) выходят книги современных авторов: пока что опубликованы сборники Ольги Седаковой, Дмитрия Быкова, Дмитрия Воденникова – и вот это большое избранное Полины Барсковой. Начинающаяся с совсем детского текста 1984 года книга «Солнечное утро на площади» показывает поэтический путь Барсковой по всем ее сборникам – от вундеркиндского «Рождества» 1991 года до прошлогодней «Воздушной тревоги». Становится видно, как Барскова, с детских лет впитавшая классическую русскую просодию, все увереннее занимала позицию в старом споре между точностью (и порой неприглядностью) смысла и красивым обманом звучания. Ее поэзия просодически выверена, от вещей 2000‐х – скажем, из сборников «Эвридей и Орфика» и «Арии» – до сих пор, как бывает с классическим русским стихом, захватывает дух. При этом уже в них непременно бывает какая-нибудь маленькая лексическая деталь, что-то физиологическое, стыдное, то-о-чем-не-говорят:

Вот он лежит, похожий на глаз огромный целки Иоканаана.Нету на свете такого глубокого океана,Чтобы вместил в себя этот зрачок, реснички.«Что ты все бродишь, милый? Что ты все бродишь, милый?Что ты там ищешь, милый?» – «Спи, дорогая. Спички».

Это о Поликратовом перстне, который возвращался к владельцу. Одни говорят – везет, другие ужасаются. Поэту может повезти или не повезти, и таким перстнем к нему будет возвращаться одна большая тема. В случае Полины Барсковой – это история; начиная где-то со сборника «Сообщение Ариэля» (2010) в ее стихи властно входит то, чем она занимается как ученый: блокада Ленинграда, голоса писателей-блокадников. Барскову завораживают изъятые из жизни люди: их возвышенное – и их стыдное, вытекающее, «человеческое, слишком человеческое». Звучание стихов меняется, почти ломается под суровым гидравлическим испытанием. Они имитируют голодные, полубезумные дневники («Справочник ленинградских писателей-фронтовиков 1941–1945»), превращаются в диалоги