Святополк Окаянный - Сергей Мосияш

И на свадебном пиру они, как родители жениха, сидели рядом. И Владимиру хотелось говорить ей что-то приятное.

— Красивая пара, — кивал он на молодых. — Дай Бог, чтоб они были счастливы.

— Дай Бог, дай Бог, — отвечала Арлогия, счастливо улыбаясь.

И когда подпившие гости заговорили, зашумели за столом каждый о своем, Владимир спросил Арлогию:

— А ты помнишь отца моего?

— Святослава-то? А как же, будто вчера все было.

Он видел, что ей приятно это воспоминание, и спросил:

— А как это было? Как ты увидела его впервые?

— Ну, его воины схватили меня в монастыре, засунули в мешок.

— В мешок? — удивился Владимир.

— Ну да, в мешок. Я тогда легче комара была. Привезли к Святославу, вытряхнули из мешка, бери, князь, себе красивую наложницу. А он здоровенный такой, лицо широкое, красное, голова обрита, лишь оселедец оставлен на макушке, в ухе серьга золотая. Как глянул на меня, у меня душа в пятки. И говорит: «Нет, это будет невеста сыну моему». И поручил меня кормильцу Асмуду везти в Русь, и чтоб ни один волос не упал с моей головы. Вот так я впервые увидела твоего отца.

— Да-а, — вздохнул Владимир. — А я его плохо помню, мал был, когда он меня со стрыем в Новгород отправил. Славный был воин отец, а вот миротворец — никакой. С греками дружить надо, не воевать. А ныне тем более — мы одной веры с ними.

На второй день во время пира Рейнберн, приблизясь к Владимиру, сказал:

— Ныне у нас великий праздник, князь. Может, ради этого стоит дать плотникам отдых. А то стучат топорами, сквернословят.

— Спасибо, что напомнил, святой отец, — отвечал Владимир и тут же распорядился доставить плотникам со стола свадебного и еды вдоволь, и медов три корчаги. Вскоре и сам туда пожаловал, дотошно осмотрел сделанное и сказал плотникам:

— Чрева ваши во все дни ублажены будут, ублажьте и вы меня, мужики.

— Чем нам ублажить тебя, сказывай, светлый князь.

— Не срамословьте. Чай, Божий храм строите, да и на свадьбе ушей вон сколько.

— Прости нас, Владимир Святославич.

— Бог простит, мужики, и я прощаю.

— Все, отныне скорее языки себе отрубим, чем забранимся.

— Вот и славно. Поспешайте с рубкой. Чем скорее срубите и на мох поставите, тем выше плата будет. Трудитесь.

За всю свадьбу жених с невестой едва ли парой слов перемолвились, хотя под венцом венчавшему епископу говорили, как и положено: беру-де в жены (в мужья) добровольно и по любви и верен буду ей (ему) до скончания живота.

Какая уж тут любовь, впервые друг друга увидели, но обычай рушить нельзя: «по любви», и аминь.

За столом торжественным хотя и сидели рядом, друг на друга и не взглядывали. И поцелуи их, требуемые застольем, были холодны как лед.

Святополку невольно вспоминались горячие и желанные уста Лады. Ядвигу сковывали чужие бесцеремонные взоры, устремленные на них, хотя, конечно, жених ей нравился. Строен, высок, и уж усики топорщиться начали. Одно плохо — какой-то бесстрастный, с холодком.

А когда, увели их в отведенную для них опочивальню и оставили одних при тусклом свете единственной свечи, они сели в разных концах горницы. Ядвига на лавку у самой двери, словно гостья, заскочившая ненадолго. Святополк сел на ложе, вытянул ноги, как бы предлагая жене снять с него сапоги. Знал — так положено. Долго молчали оба, не зная, о чем и как заговорить.

— Ну? — молвил наконец Святополк, шевельнув ногой.

— Чего «ну»? — спросила Ядвига.

— Пора, наверно, ложиться.

— Ложись. Я тебе не мешаю.

— Но ты б сняла хоть один сапог-то.

— Что я тебе, рабыня, что ли?

— Так, говорят, положено.

— Это у вас, а у нас нет.

Так состоялся между ними самый обстоятельный разговор со времени знакомства. Делать нечего, Святополк сам стащил с себя сапоги, сбросил кафтан, но на этом и закончил свое разоблачение. Так в портах и лег поверх одеяла. Ядвига, не двигаясь, сидела у двери. Вначале думала, что муж, сгорая от нетерпения, схватит и на руках понесет ее на ложе, а она будет упираться ему в грудь и вырываться. А он лег и молчит. Хоть бы позвал уж.

— Потуши свечу, — сказал Святополк.

— Тебе надо, ты и туши.

Святополк встал и, прошлепав босыми ногами к столу, загасил свечу. И опять — шлеп-шлеп — направился к ложу. А она ждала: уж в темноте-то обязательно к ней подойдет. Не подошел. Улегся опять на скрипучее ложе и затих. И это называется любящий муж!

Сидела-сидела Ядвига и уж мерзнуть начала и вдруг услышала храп с ложа. Вот те раз. Уснул, негодяй! Послушала, послушала бедная жена и сама спать захотела. Тихонько разулась, сняла платье с великим трудом. На цыпочках прошла к ложу. Прокралась по стенке на свое место, залезла под одеяло. А он все храпел, лежа поверх одеяла.

Постепенно стихли пьяные крики шумевшего внизу свадебного застолья. Где-то скрипели половицы, ступеньки в переходах, гости расползались по своим светелкам и клетям спать укладываться. Уже орали в городе первые петухи. Наконец затих дворец и двор. Уснули все. Заснула и обиженная, оскорбленная Ядвига.

Проснулась от бесцеремонно ощупывавших ее рук, искавших нижний край ночной сорочки. В первое мгновение хотела оттолкнуть, возмутиться, но, вспомнив, что она уже законная жена, смирилась. Пусть его делает, что положено настоящему мужу. Оттолкни, еще, чего доброго, уйдет. А Святополк, посапывая, молча срывал с нее одежды, в грубом нетерпении раздвигал ноги.

И чему положено вершиться в первую брачную ночь между молодыми, вершилось меж ними на рассвете под ор третьих петухов.

С церковью плотники в две недели управились и даже окосячили двери, окна в храме. За это время приехали из Киева священники, привезли иконы, ризы, свечи, кресты и все атрибуты, необходимые для службы. Рукоположен был митрополитом в новую церковь епископ Фома, попик небольшого росточка, но с большим самомнением о собственной значительности.

Началось крещение жителей Турова, однако многие, приверженные Сварогу и Перуну, сбежали в леса. Не обошлось и здесь без принуждения, дружинники подгоняли плетками людей к церкви, что очень не нравилось Святополку.

— Зачем так-то? — спрашивал он князя Владимира. — Сам же сказал, уговаривать надо.

— Я спешу, сынок. А Бог велит дураков поваля кормить. Что с них возьмешь? Приобщатся, поумнеют, простят.

Сколь ни вглядывался Святополк в лица девушек, пригоняемых к церкви, так и не увидел среди них Ладу. «Неужто в лес сбежала?»

Окончив дела и наказав Святополку выделить десятину на содержание церкви, Владимир Святославич отправился домой, в Киев. Перед отъездом, прощаясь с Арлогией, попросил ее:

— Ты в христианской вере от рождения, проследи, чтоб Святополк не забывал о церкви, о ее содержании.

— Не беспокойся, Владимир Святославич, за этим я присмотрю.

Когда уж изрядно отъехали от Турова, где-то уже у Погоста, Анастас, ехавший рядом с князем, спохватился:

— Эх, как же мы забыли-то.

— Что?

— Ну оставить соглядатая-то, подсыла.

— Нет, не забыли, — усмехнулся князь. — Я оставил своего человека.

— Кого?

— Кого надо, того и оставил, Анастас.

— Ну кого все-таки? — не отставал грек.

— Я сказал: своего человека. И этого довольно, — холодно отрезал князь и подхлестнул коня, опережая своего милостника.

Анастас понял и не стал догонять князя, а поехал сзади, почти с дружинниками. А по долгом размышлении и оправдал своего высокого покровителя: «Он прав, что не хочет называть имя подсыла. Знать его должен только он. Мудрое решение».

Ждан дождался…

В месяц сухой[86] Ждан уже отставал от своего лодийного дела, готовясь к пахоте. Проверял, поправлял сохи, усиленно подкармливал коня да и сам старался сил поднабраться. Продав лодии, изготовленные за зиму, прикупал на Погосте семян, а то и что-нибудь из одежки своему семейству. Чинил сбрую, хомуты, но считал это унте не работой, а отдохновением от зимних трудов перед трудами весенне-летними. Женщины уже пропели песни-веснянки:

Едет весна, едетНа золотом коне.В зеленом саяне[87].На сохе сидючи.Сыру землю оручи.Правой рукой сеючи.

Лада дохаживала с животом последние дни, и мать старалась не перегружать ее домашней работой, напротив, по многу раз на дню заставляла: «Передохни, Ладушка».

Ждан хмурился, натыкаясь взглядом на дочкин живот, но помалкивал, разумно полагая, что уж ничем беде не поможешь. Всю зиму он пытался разыскать злосчастного Василия, все вески окрестные объездил, И однажды, услыхав, что в какой-то веске Качай Болото живет-таки Василий, помчался туда, не испугавшись расстояния, а оно было в три поприща от Турова.

Приехав в веску, спросил какого-то деда: