Возвращение Сэмюэля Лейка - Дженни Вингфилд

Следом показалась и вся лошадь. Как раз подходящего размера – не большая, не маленькая. Серая в яблоках. Слегка провислая спина? Подумаешь, они и не заметили. Не первой молодости? С виду не скажешь. Что от них не укрылось, так это куцая грива, будто ребенок обкорнал ножницами (так и оказалось).

– Грива отрастет, – оправдывался Оделл. – Дочка моя чуть перестаралась.

Дети понимающе закивали: обкорнали чуток, с каждым может случиться.

Оделл продолжал:

– Она смирная, ласковая. Ей уже почти восемнадцать, прыть у нее не та, что прежде. Зато покладистая.

Бэнвилл догадался, что слово «покладистая» в отношении лошади значит несколько иное, нежели в отношении человека, и попросил объяснить.

– Это значит, если попросишь ее о чем-то, она из кожи вон вылезет, лишь бы вам угодить, – ответил Оделл.

Дети заулыбались. Все трое. Даже Сван. Лишь Той Мозес не улыбнулся. Он помрачнел и сказал, что если они станут требовать от лошади слишком многого, он знает, как срезать с вяза хорошую розгу.

Дети ездили без седла. Старое седло лежало у Тоя в сарае, но кожа потрескалась, да и великовато оно для Леди. И потом, дети решили: раз индейцы ездили без седла, то чем они хуже? Той взнуздал Леди, показал, как править мягко, чтобы удила не врезались в уголки рта. И оставил детей одних.

Ездили по двое: Сван было не стащить с лошади, а братья согласились кататься по очереди. Вокруг двора. Вокруг амбара. Потом по выгону. Но к ручью не приближались. Ручей – извилистая граница, где кончается безопасность и начинается неведомое зло. К встрече с ручьем они пока не готовы.

С Леди обращались по-королевски: морковка из кухни, сахар-рафинад из лавки, арбузы прямо с грядки возле коптильни.

– Вы ее до колик доведете своей добротой, – покачала головой бабушка Калла, поймав их за кражей яблок, что она отложила для пирожков.

Колики бывают у младенцев, от них еще никто не умирал, но Калла сказала: не знаете, как лечить лошадь, – не доводите до болей в животе. С тех пор дети почти перестали таскать для Леди еду, зато принялись ее холить.

Той научил их орудовать щеткой и скребницей, чистить лошади копыта.

– Для лошади первое дело копыта, – объяснял он. – Человек и на деревяшке может ковылять, а лошадь пропадет без колес, что ей Бог дал.

Дети захихикали: лошадь на колесах! – но призадумались, усмотрев в словах Тоя совсем иной смысл. В первый раз Той завел речь о своем протезе. В первый раз в жизни. Небрежно, мимоходом, будто на самом деле хотел сказать что-то другое. Будто посвящал их в свои тайны, впускал к себе в душу. Наверняка это случайность. Подумаешь, вырвалось. Той не бросается словами, не фамильярничает с чужими детьми – лучше на сей счет не обольщаться.

В ту ночь все трое спали крепче. Сван даже уснула в своей постели, а не в кресле. Но все-таки зажгла ночник, что купил отец на другой день после несчастья с Блэйдом. Сможет ли она когда-нибудь в жизни спать без ночника?

Глава 25

Сван спала как убитая. Она не слышала, как кто-то тихонько забрался в окно, но, когда он шмыгнул к ней под одеяло, Сван, вздрогнув, села на кровати. Не успев открыть рот, чтобы закричать, она узнала гостя – и счастливей минуты не было в ее жизни.

– Ты как сюда попал? – выдохнула она.

Блэйд Белинджер указал на окно. Он снова в «пижаме», на повязке – зловещее желтое пятно. Сван крепко обняла его. Блэйд уронил голову ей на плечо, уткнулся носом в шею.

– Я все видела, – призналась Сван, кляня себя за то, что не смогла помочь.

Блэйд высвободился, устремил на нее взгляд. В последнее время с ним столько всего случилось – непонятно, о каких событиях речь.

Сван объяснила:

– Тогда, в лесу. Мы с братьями пришли к тебе на выручку, но было поздно.

Единственный глаз Блэйда, прекрасный, бархатный, изумленно округлился, рот раскрылся. В первый раз в жизни кто-то пришел ему на выручку.

– Мы хотели напугать твоего отца до смерти, но я потеряла сознание и все сгубила, помешала чуду.

Блэйд изумленно косился на нее. Он вконец запутался.

Сван пояснила:

– Чуда не сотворишь сам, но, если попросишь, оно будет даровано. Только вот для чуда нужно много условий, совсем-совсем непонятных, и им надо следовать от начала до конца. А нарушишь – все, никакого чуда.

Блэйд, похоже, так ничего и не понял. Сван взбила подушку, Блэйд подложил ее под голову. Сван растянулась рядом, подперев рукой подбородок, а другой покрепче обняв Блэйда.

– Так что у тебя с глазом? Вставили на место?

Блэйд отвернулся, будто Сван раскрыла постыдную тайну. Сван все поняла без слов.

И спросила:

– Как же ты сбежал?

– Дождался кошки.

Теперь уже Сван изумленно глядела на Блэйда.

– Отец убивает кошек, – сказал он.

Он не стал объяснять, что когда отец убивает кошек, то ничего вокруг не видит, – Сван и так поняла. Блэйд повернулся к окну, будто страшась увидеть там отца.

– Больше я тебя никому не отдам, – пообещала Сван. – Не знаю пока, как их убедить, но точно не отдам.

Той Мозес только что запер бар и вместе с матерью открывал лавку, когда во двор въехал грузовик, а из него как ошпаренный выскочил Рас. Оба – и Калла, подметавшая лестницу, и Той, подпиравший дверь ящиками из-под сока, – обернулись, и на лицах отразился гнев, а разгневаны они были не на шутку.

– Помоги мне, Господи, – пробормотала Калла.

Рас Белинджер решительно зашагал к ним, но остановился чуть поодаль, сверля Тоя злобным взглядом.

– Я приехал за сыном, – сказал он. Против обыкновения, он не кричал, не бушевал, а говорил ледяным тоном.

Той не знал, что Блэйд здесь, но не выдал удивления. Он покачал головой, не выдав и радости, что Белинджер-младший опять удрал.

– Ищите ветра в поле, мистер Белинджер. Мы вашего сына уже две недели не видели.

Белинджер, ясное дело, не поверил и сказал об этом вслух. Той лишь снова головой покачал: надеюсь, парень жив-здоров.

– Время сейчас такое, мало ли что может случиться, – продолжал он. – Верить не хочется, но есть на свете негодяи, – он многозначительно умолк, – есть мерзавцы, – он опять помолчал, – есть подонки, способные жестоко обидеть ребенка.

Той зажег сигарету, затянулся раз-другой. И продолжал:

– Думаю, с ними нужно сделать то же, что они с ребенком. Око за око.

Рас, конечно же, намек понял и лишь удивился, откуда Тою известно так много. Не иначе как полицейские, что приезжали его допрашивать, прямиком с допроса завалились в «Открыт Всегда» и за бутылкой выболтали все, о чем следовало бы молчать. Рас Белинджер весь кипел. Человек невиновен, пока вина не доказана, а он устал прикидываться невиновным в том, что никого не касается.