Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

его за шею, повалишь, а он тут же закапризничает, якобы рассердится, зарычит, сморщит нос — Фредик!

Осталова сообщает детям — псу не больно, когда тянешь его за хвост, порода такая, а вот фокстерьеров за хвост вообще поднять можно. Братья радостно верят Осталовой и тут же изо всех сил тягают Фреда за хвост. Кобель морщит нос. Клацает зубами. Вот — потеха!

Анна узнает также, что эрделей не стригут. Выщипывают. Существуют специалисты, которые определенно знают, какая прическа надобна той или иной породе. Осталова отыскивает такого профессионала. Это Ольга Кокон, девушка чересчур полная, голосом выражающая абсолютную в себе уверенность.

В первый раз, когда Ольга приходит делать тримминг, она закладывает в пасть несносному Фреду чулок, фаршированный тряпьем. Кобель неистово жует, якобы ногу парикмахера, скашивая багровые от бешенства белки на мучительницу.

Никак не получается, но, впрочем, никто и не стремится определить Фреда на случку. Девственник, раздираемый страстями, повисает он то на шубе почтенной профессорши из заказчиков Осталовой, то на бедре любой из мывших у Осталовых пол женщин. Когда, беснуясь с мальчиками, пес принимается «насиловать» кого-то из братьев, возмущенная Софья приказывает: «Анна! Накажи Фреда! Собака развращает детей!» И, взором обведя возможных гостей: «Про пуохого чеуовека так и говорят — собака!» Не дожидаясь вмешательства Анны, старуха берет полотенце и хлопает пса по заду, которого наказание это только подстрекает к «разврату», и, воспламененный, энергичней принимается он оттопыривать зад.

Диван у Осталовых один, и только когда Диме исполнится восемьдесят три, вернее, шестнадцать лет, он возьмет в рассрочку второй. На раскладушках братья спят до тех пор, пока специалисты не обнаруживают у них распоясавшийся сколиоз. Тогда Анна заказывает дощатые щиты, обитые фанерой. Их изготовляет Кирьяныч. Щит кладется на раскладушку. Сверху — матрац.

Но спать мешает мальчикам не сколиоз, а Фред. Девственность, может быть, является причиной его беспокойного сна. И когда ночью он, беспечно заснувший под чьим-то ложем, пытается выкарабкаться на свободное пространство, то неизбежно скользит когтями по полу и в отчаянии быть раздавленным телом, которое начинает над ним шевелиться, рывком берет вес, и раскладушка, покачиваясь, мечется по комнате, сталкиваясь с соседними ложами и лишая сна всю семью, до тех пор, пока Фред не выныривает из-под своей ноши и не забирается под другую раскладушку, чтоб через час прокатить ее арендатора.

А однажды пес зацепил за болтавшуюся пружину верхнее веко и орал, пока сам же не высвободился. Анна лежала все это время на той самой раскладушке и, отложив книгу, боялась пошевелиться, чтобы собаке не пришлось еще хуже. Сережа пытался понять, как это могло произойти, а Дима отсиживался у «наших», многократно пересказывая, как все случилось, и не возвращался, пока не смолк собачий крик. Софья приготовляла Анне бутерброды, а что происходит, так и не поняла и только, прикрыв наполовину веки, повторяла: «Вот тебе и раз!»

Ночью Софья встает по нужде, пока годы не заставляют ее опаздывать с подъемом. Она считает своим долгом и мальчикам предложить «генерала», шепча: «Ну, скорей! Ночь-то длинная!»

Утром Софья просыпается раньше всех, зажигает свечу и с подсвечником карабкается на буфет, на самом верху которого живут желтые часы, и, если они показывают нужное время, начинает побудку. «Вставай! Опоздаешь!» — отсчитывает старуха метрономом фразу тому, кто залежался. Но поднять братьев составляет сложность — большую, чем уложить, и эффективней всех это получается у Марианы Олафовны, которая просто поливает их холодной водой из ковшика, а они не смеют ей грубить, из всей семьи единственной, и только однажды, юношей, Дима доведет ее своим поведением до слез, и она упадет в «коридорчике» на колени, колошматя его кулаками в грудь и повторяя: «Ну что я тебе сделала?!» И потом, час спустя, скажет: «Когда-нибудь, через много лет, ты вспомнишь об этом и тебе станет очень стыдно». А у него еще не пройдет испуг от победы над несокрушимой бабушкой, но он уже будет знать, что когда-нибудь действительно вспомнит не только это, но вообще все, что причинил миру дурного.

Когда Диму принесли из роддома, Сережа очень обрадовался. Ему было полтора года. Он — говорил. Долго смотрел на брата. Наблюдал, как старшие возятся с новорожденным. Потом, видя, что младший привлек все внимание к себе, брат произнес: «А тепехь унесите его обхатно».

В семье живет няня Люба — Любовь Васильевна, нянчившая еще братьев Марианы Олафовны. В семью она попала совсем уж смолоду и своей не завела, хотя отличалась привлекательностью и добрым нравом. Отдала же всю жизнь вначале братьям Марианы, потом Анне и ее троим братьям, потом Кате, Сереже, Диме. Младший Осталов завершал круг ее жизни, и любила она его больше всех.

Живет няня Люба в Левиной комнате. Она занимает вещами третью часть корабельного буфета, который еще Олаф Геделунд-старший сотворил сам и перевез через море. Буфет с пузатыми ящиками и ручками из слоновой кости. Там, где фурнитура отсутствует, Лев Петрович вбил гвоздики, а некоторые из них обмотал изолентой.

Сундук с тряпьем стоит напротив кровати, еще два саквояжа под ней и жестяная банка из-под зеленого горошка — она служит старухе плевательницей. Чемодан с облигациями, золотыми вещицами и прочими ценностями хранит Мариана Олафовна, и не где-нибудь, а на дне гардероба Невенчанной, в комнате которой живет, целиком уступив сыну свою площадь. Считая себя «по гроб жизни» обязанной Анастасии Николаевне, Мариана обихаживает Невенчанную как ребенка.

Лев Петрович зовет няню Любанчиком. Она — старше всех женщин в квартире и раньше всех умрет. В молодости глаза ее синели как два василька, теперь, выгоревшие, отразили в себе немощь старости и выпучились, словно дивились самим себе, чего-то еще ждущим. Один глаз со временем перестает видеть. Отказывает постепенно и весь организм. Ноги — фиолетовые, с красными нитями сосудов, ступни и голени не дают старухе покоя, а братьям внушают ужас. Летом няню Любу увозят родственники. В деревне дети ловят Любанчику пчел, суют насекомых в мешок, который старуха натягивает на свои черничные ноги, и переступает ими, и охает, когда жалят пчелы.

Читает няня Люба еле-еле, а увеличенные линзами очков глаза ее — как у ребенка, и она водит пальцем по газете, складывая синими губами слова. «Когда я только приехала в Петрополь, начала учиться читать, а Анна Вадимовна, покойница, меня увидела и спрашивает: «Ты сюда читать или работать приехала?» — вспоминает Любанчик, сидя на кровати, не доставая носками изуродованных