Пункт третий - Татьяна Евгеньевна Плетнева

что ли, первоначальную свежесть и теперь более утомляло, чем развлекало его. По части сюжета Александра Юрьевна явно переборщила; так называемый роман превращался в фарс.

Но дочитать его было необходимо: Полежаева не озаботилась даже изменением имен, а главное, ненавязчиво готовила своему герою Первушину участь Клеточникова[47].

Конечно, описание неизвестных автору раскладов внутри их ведомства было неубедительно и бледно, но в таком деле довольно и одного удачного штриха – полуугаданной сцены, случайной фразы: роман был, несомненно, опасен для него лично.

Рылевский поднялся с кровати, подошел к окну и стал кликать Александру Юрьевну.

– Чайку с дороги, гражданка Полежаева, – любезно предложил он, протягивая ей в форточку горячий стакан.

Видимо обжегшись, Полежаева разжала пальцы; чай выплеснулся ей под ноги, стакан покатился вниз по мягкой земляной тропке.

– Ладно, – сказал Рылевский, – сейчас еще замутим.

– Пусть войдет, – разрешил майор.

Появление залитой чаем Александры Юрьевны вызвало понятное оживление; печальная песнь поэта оборвалась, он соскочил с печи и расшаркался; Александру Юрьевну усадили в ногах у Фейгеля и велели ей дожидаться новой порции чая.

– Никогда тебе, Прохор, не стать настоящим писателем, – обратилась она к спящему Фейгелю, – ты невнимателен и нелюбопытен: шмон идет, а ты как чурбан валяешься.

Прохор присвистнул тоненько и отвернулся.

– Ну, рассказывайте, – потребовала Александра Юрьевна, – чем это вы тут таким занимались, что даже госбезопасность забеспокоилась.

– Да все из-за Дверкина, – пояснил еще один член их компании, молодой человек с лицом спившегося боксера, – Дверкин, падло, «голоса» все время слушает.

– Да, – подтвердил Игорь Львович, – обычное дело: интеллигентишки хреновы всегда русский народ смущают.

– Ну, народ, погоди, – вставила Александра Юрьевна. – Так что же случилось?

– А, ерунда, – сказал Рылевский. – Ну, рассказывай, Дверкин.

Александр Иванович покраснел и засмеялся смущенно.

– Сами рассказывайте, коли хотите, – отмахнулся он.

– Сидим мы вечером, чай пьем, – со вкусом начал Игорь Львович, – и вдруг стучат. Ну, открываем, у нас секретов нет, – Игорь Львович насмешливо взглянул на майора поверх разлохмаченной Сашкиной головы, – скрывать-то нам нечего, говорю. Вбегает Ванька, сосед наш, богоносец местный, – трезвый, бледный, и кричит: «Оборотень!.. оборотень у пруда!..» – и ну за руки меня хватать, чуть на колени не становится, – пойди, мол, разберись, а то и домой идти страшно, и, как дальше жить, – непонятно, если по округе оборотень настоящий ходит и никакая пуля его не берет. Ну, налили мы ему, конечно, выпей, говорим, отдохни, успокойся, тогда уж и пойдем оборотня твоего ловить.

– Чаю налили? – уточнила Александра Юрьевна.

– Не сердитесь, Александра Юрьевна, человек вообще слаб, – отвечал ей Старицкий, – а слушайте, что дальше было, часть, так сказать, вторая.

Налили мы Ваньке, и пока он после выпитого отдыхал, а мы размышляли, как нам этого оборотня ловить, потому что непонятно ведь, что с человеком делать, если он до оборотней допился, – вбегает также и Александр Иванович, тоже бледный, и тоже кричит: «Засада у брода!.. чекисты, стреляют, суки!..» И показывает нам – что ты думаешь, – свою походную сумку, в которой он приемник всегда таскал, и мы видим с некоторым, мягко говоря, изумлением, что сумка эта не разорвана, а именно что – прострелена, равно и приемник. Стало быть, у брода не только оборотень гуляет, но еще и большевик какой-то, человек с ружьем, да-с.

– Тут уж мы действительно к броду засобирались, – перебил поэта Рылевский. – Ваньку уложили, сами взяли винтовки новые, на них – флажки. – Игорь Львович снова поглядел на майора. – Прохора в подвал сгоняли за пулеметом, гранаты с чердака достали. – Рассказчик остановился, раскуривая папиросу и наслаждаясь произведенным впечатлением.

Вмешиваться в приватный разговор было глупо.

– Капитан, про чердак не забудьте, – громко попросил Первушин. – Говорят, туда недавно Фейгеля за гранатами посылали, так он наверняка половину рассыпал, посмотрите.

– Фейгель только пулемет из погреба доставал, – снисходительно заметил Игорь Львович, одобряя, видимо, легкий юмор противника. – За гранатами его разве что самоубийца пошлет. Так что на чердаке у нас порядок, верьте слову.

– Flamma fuma est proxima[48], – улыбнулся Первушин. – Правильно, Александра Юрьевна? Чердак осмотрите повнимательней, капитан, может, хоть одна завалящая в углу осталась.

Дверкин с боксером хохотали от души; Старицкий же отвернулся, недоумевая, почему не отбрили сразу вмешавшегося в чужой разговор чекиста.

– А с оборотнем-то что же? Поймали? – спросила Александра Юрьевна.

– Ну вот, вооружились мы, как всегда, – отвечал Рылевский, – за калитку вышли, вдруг Прохор оступился, ногу подвернул и кричит: что это, мол, большевики под нашей калиткой какой-то дряни накидали, – наклонился, стал в травке шарить и вдруг еще громче заорал: «Стойте, ребята!.. Тут р-ружье!»

Мы вернулись, конечно, рассмотрели ружье – очень оно на Ванькин обрез было похоже. Тут у Дверкина в голове просветлело внезапно, он и говорит: «А ведь это Ванька в меня палил, точно. Из кустов стрелял, а потом выскочил и в деревню понесся».

Вот таким образом вычислен был большевик, а про оборотня мы только утром все поняли, как богоносца похмелили.

– Кабан, понимаешь, – басом сказал боксер, – кабан в огород к нему ходить повадился, картошку подкапывал да жрал; Ванька его до брода выследил да в кустах засаду устроил.

– А Дверкин-то тут при чем, – не выдержала Сашка, – или он спьяну на карачках шел?

– Радио, – смущенно сказал Дверкин, – радио слушал.

– Александр Иванович всегда на ходу изволят радио слушать, – вмешался Старицкий. – Даже когда они ночью по лесу ходют, они себе новости по «Свободе» поймают и идут просвещаются.

– Приемник у него трещит и фыркает – очень на кабана похоже, – закончил историю Рылевский. – Ванька и стал на звук стрелять – и очень, надо сказать, неплохо у него получилось – сумку пробил, приемник прострелил, – хрюканье, понятно, смолкло, и видит охотник: в молчанье выходит на него из тумана человек. Он пальнул еще разок – мимо, слава богу, руки уже, наверно, у него тряслись, – и бежать. Вот, собственно, и всё.

– Шляются по ночам, народ только смущают, – заключил Старицкий.

«А может, и не фарс, – думал Валентин Николаевич, отсмеявшись вместе со всеми и возвращаясь к чтению. – Вся жизнь у них такая. Ну а где кабан с приемником, там уж и мины, и латынь, и сани – все что хочешь».

Глава 4

16 января 1980 года

Утро

1

– Там всягда еще сани грузовые стоят, – сказал Колыма. – Ну, цястерна большая, в рабочке.

– А почему двоих? – переспросил Виктор Иванович, ежась от холода.

Небольшая холодная подсобка, где они беседовали, была заставлена ломаными ящиками, на одном из которых, с трудом сохраняя равновесие, и помещался капитан. Перед ним, охватив себя руками за плечи, стоял окоченевший шнырь; он выскочил, едва открыли барак, и в спешке не