Могилы из розовых лепестков (ЛП) - Вильденштейн Оливия

Я знала конец. Он начал с этого, но я не хотела, чтобы он останавливался. Я приоткрыла губы и втянула немного воздуха, а затем разжала руки.

— Они нашли её? — я спросила, чтобы он закончил рассказ.

Он кивнул.

— Когда они вернулись, она висела на плече моего отца, завёрнутая во множество мехов, безвольная, как тканевая кукла, которую она сшила для меня тем летом. Сначала, несмотря на то, что её тонкие ноги были фиолетовыми, я подумал, что внутри неё всё ещё есть жизнь, но потом моя мать заплакала, и тогда до меня дошло, что моя сестра перешла в мир духов. Мне было всего шесть, Катори. А ей было всего девять. Это был первый раз, когда я понял, что возраст не имеет значения, когда дело доходит до смерти.

Я сделала медленный вдох, пытаясь избавиться от образов, которые вызвал в воображении Каджика.

— Жизнь может быть несправедливой, — прошептала я.

— Вот почему, когда у тебя есть хороший шанс сделать это, ты не выбрасываешь его.

— Ты бы уехал отсюда?

— Нет.

— Потому что я охотник?

— Потому что я не стану причиной смерти другого человека.

— И всё же ты говорил об убийстве фейри, с которым я связана.

— Фейри для меня не люди. Они — зло, воплощённое в форме человека.

Я сжала губы вместе. У меня не было ни сил, ни желания спорить с Каджикой, который, по-видимому, был такой же упрямый, как и я. Я никогда не думала, что встречу достойную пару, но я встретила.

Через несколько минут мы добрались до кладбища и моего тёмного дома. Папа не ждал меня. Звонила ли Касс, чтобы сказать ему, что я ночую у неё? Каджика остановил грузовик перед крыльцом. Он не заглушил двигатель и не посмотрел на меня, когда я выходила, его глаза были устремлены на десять оставшихся могил.

ГЛАВА 26. ДРЕВО ЖИЗНИ

Моя голова всё ещё была полна рассказов Каджики, я легла спать, но не могла заснуть, пока небо не посветлело. Мне снилось, что я пробираюсь сквозь снежную бурю вместе со своей матерью. Я не могла видеть её, но я слышала, как она шептала, что я не должна бояться. Что как только я войду в жёлтую дверь, я буду в безопасности.

Я не входила в жёлтую дверь. Я проснулась, не дойдя до неё, вся в поту, сердце билось, как хвост испуганной рыбы. Моя рука покалывала. Я вертела её перед своим лицом. Она не светилась, как прошлой ночью, но на ней были две белые отметины, похожие на старый шрам.

Я долго лежала в постели, пытаясь разобраться в своих беспорядочных эмоциях. Я смотрела на жёлтый ловец снов, и это навело меня на мысль о жёлтой двери. Странно, как моё подсознание превратило дверь в канал к безопасности, когда я всегда считала их воротами к чему-то настолько ужасному, что покрасила их в белый цвет.

Пяткой я нащупала шишку под матрасом. Я встала, деревянный пол холодил подошвы моих согретых сном ног, я вытащила книгу и снова устроилась под одеялом, чтобы почитать. Я открыла книгу на странице с рисунками лиц охотников и изучила лицо Каджики. Его точность заставила меня вернуться к началу книги в поисках имени автора, но ни одно из них волшебным образом не появилось. Написал ли эту книгу другой охотник? Это означало бы, что двенадцать могил за моим окном не были местом упокоения последних охотников… что другие выжили.

Конечно. Каджика упомянул, что им было по тринадцать, и это всколыхнуло старые воспоминания. Тринадцатый охотник, тот, кто похоронил своих родственников, был моим пра-пра-прадедом. Как его звали? Я массировала висок, пока до меня не дошло: Тэева. Написал ли он эту книгу? Но тогда, если он написал это, почему она была отправлена нам? Разве она не должна была принадлежать нам?

Я вскочила с кровати, упала на колени и вытащила упаковку книги из-под кровати. Шарики из пенопласта, разбросанные повсюду, прилипли к моим шортам для сна и одеялу. Я стряхнула пыль, затем закрыла язычки и прочитала прикреплённую к ним этикетку. Наш адрес был написан от руки на лицевой стороне. Там не было ни обратного адреса, ни почтовых расходов, но я вспомнила, что почтальон предлагал отправить посылку обратно.

Я заметалась по своей комнате, натянула чёрные джинсы и белую рубашку, затем почистила зубы и причесала волосы с рекордной скоростью. Перед уходом я спрятала книгу под матрас, рядом с опаловым ожерельем, и поправила одеяло так, чтобы моя кровать выглядела хоть как-то застеленной.

Моего отца не было дома, но он оставил записку рядом с кофеваркой, в которой говорилось, что он пошёл повидаться с Би. Я отодвинула белые занавески, которые связала крючком моя бабушка, и заглянула в кухонное окно. Небо было серебристо-серым, но снега не было. Запихнув коробку в одну из маминых тканевых сумок, я направилась к выходу.

Прогулка была тихой. Ни один фейри не жужжал вокруг, ни один охотник не прятался. Покрытые льдом ветви позвякивали, когда я проходила под ними. Снег хрустел под моими дублёными сапогами. Я шла мимо песчаных дюн, мимо скрюченных вишнёвых деревьев. Из дома Холли повалил дым. Искушение нанести ей визит было так велико, что я чуть не сдалась, но потом вспомнила, что там остановились охотники. Я бы по доброй воле не приблизилась к тому месту, где они жили. В конце концов, я же просила их держаться от меня подальше. Поэтому мне приходилось держаться от них подальше. Логика в лучшем виде. Поэтому я продолжала идти мимо понтона, который тянулся, как указательный палец, внутри тёмно-синего озера.

На тихой пристани для яхт, завёрнутые в брезент лодки и утки с золотыми глазами качались, как игрушки для купания, в то время как чайки кружили над ними в поисках пищи. Вдалеке горстка рыбацких лодок преодолела белые гребни и ледяные брызги, мерцающие на поверхности озера, чтобы поймать северную щуку. Дед Блейка был рыбаком. Однажды зимой он взял нас с собой на траление. Несмотря на то, что он укутал меня полярными флисовыми одеялами, мои зубы стучали на протяжении всей поездки, а пальцы побелели и одеревенели. Потребовалась горячая ванна и две кружки горячего шоколада, чтобы я оттаяла.

Я грустно улыбнулась при этом воспоминании. Созерцая лодки ещё некоторое время, звук волн наполнял меня, как знакомый пульс, я снова начала идти. Проходя мимо пекарни Астры, я повернула назад и зашла внутрь, чтобы купить что-нибудь поесть.

В тёплые месяцы здесь было полно людей в шортах и кепках с козырьками, а также детей в купальниках конфетных цветов и надувных нарукавниках. Сегодня за длинными деревянными столами и скамьями сидела горстка людей. Туристы, предположила я, так как никого из них не узнала. Некоторые открыто пялились на меня, когда я направлялась к прилавку. Хотя они продолжали разговаривать, их разговоры стали приглушёнными, как будто кто-то уменьшил громкость их голосов.

Я сосредоточилась на аппетитной витрине с выпечкой, приготовленной Астрой Сакар. По крайней мере, так было, когда я была ребёнком. Сегодня она была пожилой дамой с ужасным артритом, которая оставила управление своим магазином своей дочери Стелле.

Поскольку за прилавком никого не было, я крикнула:

— Привет? — и заглянула в круглое окошко распашной двери.

— Иду.

Пару секунд спустя Фейт толкнула вращающуюся дверь.

— Ну, если это не Катори Прайс, — сказала она, вытирая руки кухонным полотенцем в красно-белую клетку. Она бросила его под прилавок и растопырила пальцы на белой мраморной столешнице. Её длинные, многослойные каштановые волосы отливали красным под стеклянным подвесным светильником, а голубые глаза сверкали тем же вредным блеском, которым они всегда обладали. Она запрокинула голову, чтобы посмотреть на меня. — Ты не перестала расти, не так ли?

Брось, тебе девятнадцать, а не пять.

— Ты еще не отрастила сердце, не так ли?

Её губы изогнулись в улыбке.

— Разве ты не училась в актёрской студии? — спросила я.

— Разве ты не училась на врача?

Я не имела в виду это как критику.

— Правда, Фейт? Даже несмотря на то, что ты не появилась на похоронах, я знаю, что ты слышала, что случилось с моей матерью.