Пока драконы спят - Александр Шакилов

Вскорости процессия из двенадцати кольчужников покинула замок. У ног графского единорога бежала собака – крупная такая, размером с бычка. Лайка-медвежатница. Зверь или перевертень? Скорее всего, второе, но уточнять Эрик не стал. На охоте не след без надобности говорить. Если поминаешь о звере, излагай так, будто не о нем вовсе. Палэсьмурт хоть и медведь большей частью, а речь людскую разумеет. Нельзя его ругать. Обнаружив берлогу, охотники шепчутся и подают заранее продуманные условные знаки. Можно сказать, что замок виднеется, грех не взять приступом стены, перепрыгнув узкий ров. Это будет означать следующее: косолапый рядом, смерти не чует, сейчас мы его!..

Жаль, собак нет. Лайку Эрик всерьез не принимал. Что одна шавка сделает, коль медвежара из-под снега выскочит да, растопырив лапы, на дружинников попрет? Вот именно, что ничего – обделавшись, хвост подожмет.

Покачиваясь в седле, Эрик витал в облаках. Под мерный хруст снега он вдруг вспомнил об отце и маме, о братишке и сестре. У Хильд небось уже детишки за подол держатся, а Хед-бельчонок подрос, возмужал, но с печи на лавку прыгать не разучился. Столько лет не вспоминал, а тут вдруг чего-то… Или – из-за кого-то? Кто-то разбудил его память…

И вдруг: хлоп! хоп! куда прешь?! И рев, и визг, и крики. Зарычала лайка, отвлекая на себя огромного палэсьмурта, свирепого спросонья. Все так быстро замелькало вокруг, что Эрик толком ничего не понял. Зубья рогатин погрузились в черно-бурый мех, свистнули стрелы, брызнула кровь, и удивление застыло в глазах умирающего зверя…

А огромная лайка обернулась соблазнительной красоткой – лицо знакомое, Эрик наверняка ее видел в Университете, но разве что вскользь. К медвежьей туше охотницу-перевертня не подпустили. Де Вентад приказал отправить ее в замок, пусть отдыхает. Двое вызвались сопроводить девицу. Граф усмехнулся, подмигнул молодцам, те в ответ похабно осклабились. Тогда лицо графа исказила гримаса ярости, он со значением показал парочке кулак – молодцев как ветром сдуло. Намек поняли, не обидят девушку: в целости доставят, чего бы им это ни стоило, пусть и жизни.

Хоть и мороз, а граф заметно вспотел. Руки его дрожали, когда жадно хлебал он из бурдюка вино. Закусывал де Вентад кусочками сырого медвежьего сердца.

– Сороковым лакомится… – шептались дружинники.

Эрик не ослышался? Палэсьмурт был сороковым трофеем графа? Тогда понятна причина волнений. Известно: сороковой и восьмидесятый медведи – роковые. Хозяин лесов Хангай не терпит охотников, убивающих ради славы и веселья.

Зря де Вентад отведал сердца, угодив Хангаю при всех. Если кто донесет инквизиторам о том, леди Мария быстро овдовеет. Господь един, и зовется он Проткнутым. Остальные божки – ересь, которую надобно искоренять кровью и пытками. Эрик представил графа на колу. В колодках. Четвертованного. Истыканного раскаленным прутом. А стопы графа раздроблены «гиштанскими полусапожками». Ух!..

Солнышко радостно освещало залитый кровью снег. Долбил кору дятел. Дружинники набили трубки ароматной смесью и, блаженно улыбаясь, пускали дымные кольца. Единорог нервно шевелил ушами-марами. Тишь да гладь.

Череп палэсьмурта украсит коллекцию в зале для приемов. Лапы граф подарит кому-нибудь из соседей, кто недавно обзавелся детьми. Лапы – отличный оберег, жест оценят по достоинству.

В замок ехали неспешно, величаво – победители!

По возвращении сожгли в камине печень медведя, проследив, чтобы никто из слуг не посмел ее умыкнуть. Печень палэсьмурта, говорят, необычайно вкусна, но тот, кто отведает запретного лакомства, в три седмицы превратится в людоеда-перевертня.

Потом пили вино и делили добычу. Медвежья желчь досталась Одо-лекарю, пусть сделает из нее лекарство от цинги и глазных болезней. Яички разыграли в кости. Все-таки силу мужскую укрепляют. Это вам не сало, от хворей кожи спасающее. Тут-то Эрик и вмешался:

– А мой охотничий пай?

Сало отдали лизоблюду, пусть мажется.

А потом был праздничный ужин, посвященный удачной охоте.

Пирог с сыром и шпиком. Зажаренные на углях свиные ножки. Телячьи почки в сметанном соусе. Пот-о-фе[27]. Крылышки фазана. Седло молодого барашка. Цесарка, нашпигованная яблоками. Свежие перепелиные яйца. Виноградные улитки, запеченные в чесночном соусе, – где только посреди зимы улиток раздобыли?.. Квашеная капуста с копчеными свиными желудками…

Эти блюда и еще множество простой и непритязательной пищи Эрик обнаружил на праздничном столе перед собой и обрадовался возможности хорошенько набить брюхо.

После прогулки в лесу у него разыгрался аппетит.

А еще он поймал взгляд девушки-перевертня. И в груди его сразу стало тепло-тепло.

Лекарство от душевных ран, или Девятый рассказ о ненависти

След, еще один, и еще – словно рунная вязь перепившего летописца: с загибом вправо, вывертом влево, вкривь и вкось, вперед и назад. Ох и чудно́ шагал путник, с трудом держал направление. И всюду запах, особый привкус ветра – отдает обледеневшей сталью, соленая слизь на губах.

Спина маячит далеко впереди, на грани видимости. Парнишка, за которым ты идешь, не знает о тебе. Так лучше, правильнее. Пусть коленками быстрее шевелит, скоро стемнеет, а до замка еще топать и топать.

Капюшон скрывает твое лицо, босые пятки мнут свежий снег.

<Спасибо за помощь, брат. Ты сделал все как надо, мы скоро встретимся. У нас все получится, не сомневайся.>

Язвы кровоточат. Кашель раскаленными клещами стискивает горло. Как дела, неподкупный инквизитор? Жив еще? И такой уж ты неподкупный? По правде говоря, кошель эре способен переубедить тебя. Бывает, надо сжечь хутор или гард, населенный еретиками. И бывает, жизнь подлецов можно обменять на серебро. Особенно часто такое случается, когда очередной доктор рассказывает, что его лекарство обязательно поможет. «Господин инквизитор, я с удовольствием отдал бы вам его бесплатно, но ингредиенты так непросто добыть. Нынче все непросто, такие времена…» – «Сколько?» Тебя интересует, сколько это стоит. Тебя раздражают причитания сгорбленного старикашки-шарлатана. Всем этим коновалам нужно только одно: деньги, полный кошель эре…

Привкус ветра, запах. Пьянящий аромат иного Мира, изысканного, благородного. Мира твоего рождения, Мира бесконечной Топи.

Позвякивали, соприкасаясь, стылые тушки. Деревья-виселицы вдоль дороги. Один труп, два, пять, шестнадцать… Разбойнички отдыхают, на людей смотрят, себя показывают? Или бонды отказались платить полюдье? А может, местный ярл решил вспомнить, каково это – от скуки убивать беззащитных?

Зря ты так, твой ведь братишка развлекался. Запамятовали, господин инквизитор? Икки – хозяин этих территорий. Малыш Икки, близнец и кровинушка, столько лет не виделись, столько лет… Но сегодня вы сядете рядом, обниметесь и будете смотреть друг другу в глаза и молчать. Слова не нужны.

О, этот запах, этот сладкий запах!..

Едва не поскользнулся на луже блевоты, схватившейся ледком. Это парнишка расстарался. Тот самый парнишка, каждый волос которого до́лжно сохранить, пока граф де Вентад не решит иначе. Вчера излишек пил вино – пока были деньги. Потом пил брагу – расплатился серебряной серьгой, выдернутой из уха. А сегодня дурачку оч-чень нехорошо, оч-чень.

<Эй, брат, твой-то в дурном расположенье духа. Угости его чем-нибудь. Считай родственник тебе. А уж мне родня! Или сразу кончай.>

<Понял, брат. Угощу, я хозяин хлебосольный. Верь мне, брат, не обижу стервеца.>

<Я чувствую твои сомнения, брат. Что случилось? Та милашка, что ты обещал сберечь для меня, жива ли, здорова? Что случилось, Икки?>

<Не думай о плохом, храню для тебя. Красивая, жалко… Приходи быстрей, темнеет.>

Сумерки сменились мраком, слегка подсвеченным луной. И раньше спину впереди едва видно было, а теперь и вовсе не разглядеть. Путник прибавил шагу, спешит к чернеющим у горизонта стенам. А раз он быстрее, и ты следом пятки в снег окунаешь чаще. Авось и успеете до полуночи.

И все бы хорошо, да только протяжный вой испугал луну, та спряталась в тучах. Начался снегопад. Таяли снежинки на твоем лице, капли влаги холодили гнилые щеки. Ты остановился, вдыхая холодный воздух ртом. Расхотелось спешить, будто и не соскучился ты по Икки, будто передумал сидеть у камина, закусывая бараньей лопаткой бодрящую настойку из кубка…

Все, отдохнул и будет. Пора идти. От голода в теле слабость и резь в желудке.

Кстати, не только тебе жрать охота, но и тому черноволку, что в десятке шагов впереди ощерил клыки. Сильно зверя прихватило, раз, не дождавшись полуночи, один-одинешенек выбрался чуть ли не ко рву замка. Желаешь, зубастый, разговеться слугой Господа, дабы успокоить спазмы в брюхе, прилипшем к хребту?

Глаза зверя светились печными углями так ярко, что ты без труда разглядел его. Отощал волчара. Казалось, панцирь надет на ивовые прутики. Чешуйчатый хвост с отравленным шипом на конце вяло хлестал по бронированным бокам, при этом ночного убийцу так пошатывало, что ты едва не рассмеялся. Ты широко расставил ноги и скрестил руки на груди. Волк присел и тут же, распрямив три пары лап и оскалив свиное рыло, бросился на тебя.