Восемь глав безумия. Проза. Дневники - Анна Баркова

— Аминь!

Июль — август 1957

Повесть написана в Штеровке Ворошиловградской (ныне Луганской) области. Рукопись (тетрадь в клетку) была изъята при аресте и послужила «вещественным доказательством» преступления. Как и др. повести, опубликованные Фондом Сергея Дубова, — из архива ГУЛАГа. Записные книжки 1956–1957 годов, воспризводимые в настоящем издании, показывают процесс накопления материала для создания художественной прозы.

Освобождение Гынгуании

Премьер-министр страны Гынгуании, только что свергшей иго колонизаторов, Фини-Фет, собрал всех политических и культурных деятелей своего государства, насчитывающего около 7000 человек населения, исключая женщин и детей (женщина вообще не считалась человеком, а мужчина-мальчик становился человеком с 10 лет и получал право повелевать своей матерью, бабками, тетками, сестрами и прочими родными женского пола любого возраста).

Высокое собрание должно было обсудить вопросы управления, а также социального и культурного строительства.

— Коллеги и товарищи, — обратился премьер к передовым людям Гынгуании.

Только несколько человек из них были одеты в самые неожиданные костюмы. Мин<истр> иностранных дел Жан Донне, напр<имер>, надел подаренный ему премьером красный фрак. Сам премьер был одет в шелковую европейскую рубашку и белые брюки. Мин<истр> культуры вместо белых брюк облачился в белые подштанники. На остальных была надета только национальная набедренная повязка Гынгуании — самый подходящий костюм для жаркого и очень скверного климата этой цветущей страны.

— Товарищи и коллеги, — еще раз торжественно повторял премьер, — пробил час. Настал благодетельный день нашего освобождения. Народ Гынгуании воспрянул после многовекового рабства и, засучив рукава, принялся строить новую жизнь…

При словах «засучив рукава» многие из присутствующих покосились на свои голые руки и такое же голое все прочее, но промолчали и продолжали внимать волнующей исторической речи своего премьера.

— Наша национальная культура долго была в загоне, а эта культура, дорогие друзья, — наш огромный вклад в историю человечества. Дорогу национальной культуре: поэзии, музыке, танцу, живописи, фольклору, нашей национальной медицинской науке, — всему, что наш народ сумел сберечь, даже находясь под игом презренных колонизаторов.

Коллеги! Скоро к нам прибудет делегация из стран родного с<оциалистического> лагеря. Мы ведь тоже строим социализм, сообразно с нашим национальным характером, с нашими культурными традициями, с нашими нравами, а главное — с нашим хозяйственным положением, имеющим свою специфику. На наше счастье, мы миновали эпоху капитализма и даже феодализма, с гордо поднятой головой и радостно бьющимся сердцем мы сразу вступили в эру построения социалистического общества.

Премьер не секунду замолк, вдохновенно глядя то ли на обнаженные торсы правителей и ученых, то ли в светлое будущее Гынгуании. Речь свою он вел на гынгуанском языке… т<о> е<сть> перемежал свистящие, шипящие и рычащие звуки с выражениями международными: капитализм, социализм, эпоха, традиция и проч<ими>. Понимали своего премьера его коллеги или не понимали, — трудно сказать, но они слушали его внимательно и не сводили с него глаз, слегка почесываясь, ибо даже они, люди, привыкшие к 70 градусам жары, все-таки потели, особенно в таком скопище.

— Так вот, — продолжал премьер, — к нам прибудут делегации, сначала одна, а в дальнейшем их, вероятно, будет много. Надо устроить этой делегации достойный прием, создать теплую, дружественную обстановку.

Великий жрец и знахарь (по-европейски — врач) Рчырчау гулко захохотал:

— Теплый прием… Слабо сказано. Мы им жаркий прием устроим. За 85 лет своей жизни я не могу привыкнуть к нашему родному пеклу.

М<инист>р госбезопасности Гынгуании Драуши подозрительно уставился на великого жреца:

— С каких пор вам опротивел климат нашей солнечной Гынгуании? — холодно и значительно задал он вопрос Рчырчау.

— С тех самых пор, как я начал себя помнить, молокосос ты этакий, — так же холодно ответил Рчырчау. — Напрасно ты пытаешься подражать каким-то образцам из стран соц<иалистического> лагеря, да сохранит их божество Жуй-Жри-Всех. Ты еще мелко плаваешь, сын ехидны и тарантула.

— Я покажу тебе сына ехидны и тарантула! Ты еще побываешь у меня в шалаше особого назначения!

Драуши сверкнул глазами, скрипнул зубами и схватился за тяжелый наган, подвешенный к его национальной набедренной повязке.

— То-ва-ри-щи! — укоризненно воскликнул премьер. — Что это такое! Едва мы успели путем длительной борьбы завоевать себе суверенитет, и вот сразу же между нами начинаются склоки и распри. Как глава прав<ительст>ва и руковод<итель> национального комитета объединенной раб<очей> партии, предупреждаю вас: я не потерплю раскола. Раскольники, фракционеры, клеветники и склочники будут изгнаны из наших рядов. Вы слышите?

Неопределенный, полуугрожающий-полутрусливый гул был ответом на предупреждение премьера.

— Какие достижения можем мы предъявить нашим друзьям из социалистических стран? — спросил премьер.

Все молчали.

— Ну, что, напр<имер>, имеется у вас? — обратился премьер к жрецу-знахарю.

Тот еще не забыл столкновения с главой госбезопасности, поэтому он угрюмо прорычал:

— Смотря в какой области.

— Религиозная сторона мало интересна для наших будущих гостей, — со вздохом сказал премьер. — Это очень печальный факт, но что делать? Пока мы не завершили строительство своего — национ<ального> — социализма, мы должны будем считаться с этими безбожниками. Они снабдят нас современной техникой, — хозяйственной и военной. Эта техника в сочетании с духом нашей культуры превратит Гынгуанию в могучую, непобедимую державу.

Рчырчау злорадно буркнул, покосившись на Драуши:

— Боги покарают нас за то, что мы якшаемся с этими червивыми сгнившими безбожниками.

Премьер примирительным тоном возразил:

— Боги простят нас. Только ради национального освобождения приняли мы на себя этот тяжкий грех. Мы принесем соответствующие жертвы и смоем с себя это позорное пятно.

— Жертвы, — мрачно прохрипел великий жрец. — Жертвы! Бескровные жертвы не угодны богам. С тех пор, как проклятые колонизаторы запретили человеческие жертвоприношения, начался прискорбный упадок гынгуанского народа, наших обычаев и верований. Вместо сушеного растолченного хвоста ящерицы, лучшего средства национальной медицины от всех воспалений и лихорадок, белые ввезли к нам какой-то ас-спи-рин и хи-хи-нин. В результате мы заснули, а завоеватели над нами и хихикали, и громко смеялись, и вывозили все наши национальные богатства: священных ядовитых змей, песчаных червей и муравьев, священных маленьких черепах. Ну пусть бы они вывозили какой-то синий камень или корешок, который они выкапывают из земли, какие-то глыбы той же земли с какими-то прожилками, но наши священные змеи и черепахи! — Горе нам!