Последний поезд на Ки-Уэст - Шанель Клитон

неурядиц из-за того, что отец полностью отстранил ее от дел. Возможно, он думал, что защищает ее, но в итоге мы лишились всего. Если Энтони не будет относиться ко мне как к равной, остальное не имеет смысла.

— Да, деньги были.

— Много?

— Это важно?

— Может, я хочу узнать, во сколько ты меня оцениваешь.

— Ты бесценна.

Он произносит это так серьезно, с такой убежденностью в голосе, что я почти готова ему поверить.

— Ты принесла себя в жертву ради спасения семьи. Я не хочу, чтобы в этом браке ты тоже приносила себя в жертву.

— Я хотела выйти замуж. Хотела иметь семью.

Хотя надеялась, что у меня будет право голоса при выборе супруга.

— Ты хотела сбежать оттуда, — говорит он.

— Возможно.

* * *

Все это время я считала, что меня подводили к этому браку, но, честно говоря, мне хотелось того, что воплощал собой Энтони, — потенциала для создания семьи, собственного дома, безопасности, пусть даже некоторые обстоятельства по-прежнему вызывают во мне настороженность.

— Мой бизнес не коснется тебя. Обещаю. Ты — самое дорогое, что у меня есть.

Учитывая наше короткое знакомство, это очень ответственное заявление, и я не вполне верю его словам, но мне приятно их слышать, хотя я не могу отделаться от тревожных мыслей.

На этот раз первый шаг делаю я и сокращаю расстояние между нами. Я снова обнимаю его за шею, притягиваю к себе и целую, как он учил меня прошлым вечером, захватывая его резкий вдох в то самое мгновение, как только он срывается с его губ.

— Возможно, мне понравится замужем, — шепчу я.

— Рад слышать, — смеется он. — Я ждал этого.

Кровь приливает к моим щекам, я вздрагиваю, по коже ползут мурашки.

Энтони со вздохом отпускает меня.

— Ты вся мокрая, пойди переоденься. А мне нужно узнать у Гаса новости насчет шторма.

Поцеловав его еще раз, я иду наверх, снимаю одежду и залезаю в ванну, которую мне уже приготовила горничная.

Дождь барабанит по окнам.

Я глубже погружаюсь в воду, глядя на потолок и проводя намыленной губкой по телу.

Слышится стук в дверь.

— Можно? — Это Энтони.

— Да.

Дверь открывается, и он заходит в маленькое помещение.

Этот новый интимный момент приводит меня в волнение, но Энтони никак не реагирует на мою наготу.

Он садится на стул у туалетного столика неподалеку от края ванны.

— Я разговаривал с Гасом. Люди обеспокоены штормом. Он может быть сильным. Мы собираемся занести в дом уличную мебель и заколотить окна. Надо успеть до того, как он ударит.

— Гас считает, что мы в опасности?

— Я не знаю. Думаю, у тебя в этом больше опыта, чем у меня. Местные волнуются, поэтому я склонен отнестись к этому серьезно, — он хмурится. — Вот тебе и медовый месяц. Когда вернемся в Нью-Йорк и все образуется, я отвезу тебя в Европу. Ты была в Париже?

— Нет.

На Кубе у нас были знакомые, которые путешествовали каждый сезон и покупали в Европе платья по последней моде, но к тому времени, когда я выросла, наше положение стало слишком шатким для подобных эскапад.

— Я хочу сделать тебя счастливой, — говорит он, и беспокойство в его глазах наводит на мысль, что это не так легко, как хотелось бы. — Я хочу, чтобы у тебя была такая жизнь, какой ты достойна.

Энтони наклоняется над ванной и целует меня в лоб, но сейчас в его движении не чувствуется страсти — судя по всему, его мысли заняты непогодой.

— Пойду займусь приготовлениями к шторму. Хочу убедиться, что все будет сделано как надо. Ужин для тебя оставлен на столе внизу — спускайся, когда будешь готова. Меня ждать не надо. Вряд ли мы управимся быстро.

Он уходит, а я вылезаю из ванны и надеваю одно из платьев, оставшихся от прежней жизни в Гаване, — бледно-розовое, которое мы с мамой купили несколько лет назад в «Эль-Энканто». Из-за многократной стирки ткань стала мягкой, подол слегка обтрепался, и мне пришлось отрезать выбившуюся нить крохотными ножницами из несессера, но от этого платья пахло домом.

Я звоню родным, обмениваюсь парой слов с братом, после чего он передает трубку отцу. Они не знают, ударит ли шторм по Гаване, и готовятся к возможному оползню. Я прощаюсь, чуть не плача — голос отца пробуждает во мне страшную тоску по дому и всему, что я оставила.

Я ужинаю в одиночестве в огромной пустынной столовой, периодически поглядывая на стул, который утром занимал Энтони. Снаружи доносится шум дождя, звуки передвигаемой в ночи мебели, а также сопутствующие этому крики и возгласы.

Взяв еду, я выхожу наружу и ставлю тарелку на один из столов, которые еще предстоит затащить в дом. Дождь уже стал косым и попадает внутрь веранды, но под навесом еда надежно защищена от непогоды.

Мне известно, насколько непредсказуемыми бывают шторма — одни налетают с ревом и неожиданно стихают, другие подкрадываются осторожно и застают врасплох, но то, что происходит сейчас, не предвещает ничего хорошего.

Перед входом в дом, где работники заколачивают окна, я высматриваю Энтони, но его нигде не видно.

Требуется несколько подходов, чтобы вынести всю еду — судя по всему, экономка руководствовалась той же идеей и наготовила столько еды, что впору накормить целую армию.

Я замечаю мужчину, с которым сталкивалась во время прогулки по пляжу. Он стоит в стороне от суетящихся работников с сигаретой в зубах.

— Если вы проголодались, на веранде есть еда, — кричу я ему. В ответ на мои слова он приподнимает шляпу и коротко кивает, после чего разворачивается и исчезает.

Через мгновение в моем поле зрения появляется Энтони — одежда прилипла к телу, мокрые волосы откинуты назад, рукава рубашки закатаны. Видеть его, обычно щеголевато одетого, в таком виде — мокрого и вспотевшего, с грязным лицом и в перепачканной одежде — мне непривычно. Он совсем не похож на миллионера, которым якобы является, зато вполне под стать мужчинам, с которыми