Невероятная история Макса Тиволи - Эндрю Шон Грир

— Кто такой Виктор? — тихо повторил я.

— Ну ты… Мы уже прошли через это. Виктор Рэмси. Я тебе рассказывала. Сейчас мне надо сойти вниз, прошу, останься здесь. Ты болен, ты устроишь истерику. Обещай мне.

— Ладно. Он доктор?

— Эсгар, ты меня слушал? Я уезжаю на поезде.

Я отправляюсь в Пасадену навсегда. Навсегда.

Виктор Рэмси, «В. Р.», ну да, туман в голове рассеивался, и я вспомнил давнего друга ее матери, фотографа, делового партнера. Он? Не может быть. А Элис все говорила:

— Эсгар, прошу, послушай. Пожалуйста. Мы с тобой расстаемся, — и чуть теплее добавила: — Не плачь, милый.

Я не мог ее удержать. Вы, наверное, считаете меня таким простым, думаете, что я плачу, поскольку потерял любимую игрушку, особенно эту, ставшую целью моей жизни. Ребенок, безумец, нытик. Однако это не так. Я плакал, потому что любил ее. Почему бы она ни решила покинуть мою жизнь, сыграв несколько эпизодических ролей, я все равно любил ее образ. Слышать твой вздох, Элис, из гардеробной, где ты пыталась влезть в старое платье. Находить в ванной очередную твою любимую книгу, размокшую от воды и придавленную словарем, дабы распрямить страницы. Обнаружить за креслом свернувшиеся клубком чулки — все эти доказательства твоего присутствия. Твое пение на кухне. Твой смех. Такой дурацкий. О Элис, я должен сохранить это.

— Элис, — прохрипел я. — Я сегодня сам не свой. И должен сказать тебе нечто прямо сейчас, да? Ты останешься, если я скажу, Элис. Однако я плохо соображаю, в голове туман, сама подумай. Помоги мне, Элис, подскажи, какие слова я должен произнести? Давай подумаем. Я знаю всего-то не больше десяти слов, причем коротких. Какие они?

— Мы чужие, Эсгар. Нам не о чем говорить, — отрезала ты, взявшись за шляпку.

— Нет, есть. Есть, Элис. Я должен попробовать. Жизнь так коротка. — Я встал с кровати, потный от болезни, и сел рядом с тобой. Тебя передернуло? Пожалуй, ты впервые слушала меня. — Элис, как только поправлюсь, я увезу тебя подальше от этого дома, этого города и призрака Макса. Ты права, я не Макс, я бредил, прости, Элис. Или не прощай. Или просто люби меня, забудь мои слова. Мы отправимся в кругосветное путешествие. Ты — единственное, что имеет для меня значение. Слышишь? Я хотел сказать не совсем это, но смысл верен. Элис, ты никогда не встретишь такого, как я, и ты это знаешь. Не так ли?

— Да, Эсгар, знаю, — грустно вздохнула Элис.

— Вот видишь? Элис, ты должна остаться.

— Нет. Дело в том, что я не знаю… Я больше не знаю, кто ты такой.

— Ну что ты! Это же я, Элис.

Она покачала головой, по щекам покатились слезинки.

У меня перед глазами потемнело. Я наклонился к ней и тихо заговорил:

— Ты должна остаться, иначе я умру. У тебя нет выбора, понимаешь?

— Эсгар, уходи…

Случилось нечто ужасное, однако я был охвачен лихорадкой и не мог с собой совладать. Я слышал свой безумный шепот: «Останься, прошу тебя, Элис, останься, останься, останься». Вспышка темноты, вскипевшая кровь, убегающие секунды, я поцеловал Элис. Помню, я чувствовал, что меня еще немного любят, что у нее есть еще какое-то остаточное вожделение к молодому мужу, и мой воспаленный мозг осознал, что во Вселенной не существует завершенных форм, что мы можем измениться, если захотим, и я изнасиловал ее в нашей кровати, мое лицо находилось в дюйме от ее лица, я шептал: «Останься, останься, останься» — и мои горячие слезы капали в ее открытые глаза.

Я ведь предупреждал. Я — чудовище.

Элис молча села на кровати, застегнула пуговицы платья, надела пальто и посмотрела в зеркало. Мизинцем поправила помаду. Воткнула жуткую булавку в шляпу.

— Элис, — позвал я.

— Даже не пытайся меня найти. Даже не пытайся еще раз увидеться со мной.

— Элис.

Она просто смотрела на дверь. В своих ночных кошмарах я бесконечно ваяю статую моей жены именно в этой позе, спиной ко мне. И никогда не могу выточить ее лицо. Затем не оборачиваясь она вышла из комнаты навстречу новой жизни. Теперь я потерял ее навсегда.

Ну не совсем навсегда, разумеется. Я обманул судьбу, и Элис вновь рядом: лежит на солнышке в белом купальном костюме и подпевает радио. Она перевернулась на живот, на загорелом женском теле остались следы от шезлонга, я хотел погладить их, убрать покрасневшие полоски, стереть их с моей милой Элис. Она немного вспотела на жаре. И в пятьдесят выглядела стройнее, чем в сорок.

— Сэмми, передай мне бокал, — попросила Элис, однако Сэмми слишком высоко залез на дерево и не мог ей помочь.

— Мам! — воскликнул он. — Смотри, где я!

Его маленький папа сидел и улыбался, мама приподняла краешек шляпки. Радио завывало: «Застегни свое пальто! Если сильный ветер!»

— Позаботься о себе! — подхватила Элис.

— Моя ты в целом свете! — допел я тоненьким мальчишеским голоском.

Знаешь, чем я занимался после твоего ухода, Элис? Знаешь, как произошло это чудо и почему я теперь сижу рядом с тобой, просматривая комиксы и жуя жвачку? Потому что я хотел умереть и в поисках гибели притворился двадцатидвухлетним юношей, а затем отправился в армию. Да-да, Элис, мне за сорок и я не знал, что в моей жене зародилась новая жизнь. Я тренировался, пока мой мозг не опустел. Затем, месяц спустя, у меня появился шанс осуществить свое желание и попробовать смерть на вкус. Я ушел на войну.

Элис, твой бокал с ледяным джином стоит около меня.

— Я принесу, — сказал я и вручил тебе холодное стекло с позвякивавшим льдом.

— Спасибо, малыш.

Ты взяла джин, от запотевшего бокала мои пальцы намокли. Глоток, облегченный вздох — ты подмигнула мне и вернулась к полуденной дреме. Я вообразил, как позже, когда солнце уйдет, ты снимешь купальный костюм перед зеркалом и восхитишься новыми линиями загара — изюминкой твоей взывающей к поцелуям кожи.

— Прохладно, — вздохнула ты и отдала мне бокал. Я распахнул грудную клетку и вставил его туда вместо сердца.

Часть четвертая

1 сентября 1930 года

Сэмми, я пишу это при свете луны и светлячков, вдали от нашего дома и его эксцентричных современных шумов, вдали от Бастера (должно быть, он сейчас воет), вдали от домашней летней скуки. Я пишу это на берегу бурлящей реки. Белый лунный призрак. Моя семья спит поблизости; жена и сын, мама и брат и другие. По моему детскому лицу текут слезы, мне надо подождать, пока они остановятся. Вот. У нас пикник.

Когда несколько недель назад Элис выдвинула эту идею, я чуть не подпрыгнул от счастья. Казалось, судьба предоставила мне еще один шанс — возможно, последний — собрать в пещере всю мою семью. Я воображал, как мы вместе будем разводить огонь, петь песни и жарить колбаски на длинных заточенных палках, переглядываясь сквозь дым, посмеиваясь, перешептываясь, когда нам, городским франтам, послышится рычание медведей (давно вымерших в этом абсолютно безопасном штате). Я представлял себе темную ночь в палатке, где мы бы втроем хихикали перед сном. Во мраке я мог бы снова почувствовать себя мужчиной, отцом, лежащим рядом с женой и сыном, в воздухе парили бы совы, йодлем вопили бы лягушки, на крыше палатки шелковым пятном лежала бы луна. Во мраке у нас почти есть шанс вести жизнь, о которой мы мечтаем.

Все вышло совсем не так.

— С нами поедет Родни, — сообщил Сэмми, когда мы паковали вещи. Элис надписала наше детское белье. Я провел большим пальцем по трем черным буквам.

— Кто?

Сэмми, как всегда, вперил в меня гневный взгляд:

— Родни. Твой доктор, Куриные Мозги.

— Не может быть!

— Может. Он поведет машину. Весь этот дурацкий пикник затеял он. И по-моему, ничего хорошего нас не ждет.

Мне следовало бы раньше усмотреть появившиеся чувства между тобой, Элис, и моим доктором Харпером — тем безобидным шарлатаном, который читал по моим костям. Однако я был слишком увлечен своими записями и увертываниями от моего непоседливого сына, чтобы вовремя заметить начало вашего романа. Разумеется, ты несколько раз уходила из дома на несколько часов, оставляя нас на попечение соседки. Теперь я понимаю, что ты проводила вечера с доктором Харпером. Для него ты беспокоилась о нарядах, красила небесно-светлые волосы и училась обаятельно улыбаться.

Конечно, обо всем можно было догадаться уже на той вечеринке с коктейлем. Мне выпала честь помогать тебе застегивать молнию на платье (мои руки дрожали от священного трепета). Тогда я и увидел, как ты наносила те слишком темные тени и помады, превращаясь в излишне современную, на мой вкус, женщину. Сэмми и меня отправили спать, поэтому остальное я разглядел только через перила лестницы: веселое щебетание соседей, бормотание вышедших на пенсию учителей, и вот появился доктор Харпер, похожий на владельца сигаретной лавки, он преподнес тебе букет роз с плюшевым медвежонком и поцеловал в мою любимую щеку. Ты забыла включить граммофон, и за дело принялся один из соседей. Он поставил танцевальную музыку, совсем не в моем вкусе. Я видел, как ты шепталась с доктором под лестницей. Видел, как ты смеялась, хлопала ресницами, поправляла его галстук. Когда-то давно ты хотела меня не меньше.