Жениться и обезвредить - Андрей Белянин

– Е-эсть! – гулко донеслось из-за ворот, но с осторожным уточнением: – А ежели б-бояре попрут, стре-элять ли?

– Нет, – натянуто улыбнувшись подоспевшим членам боярской думы, отрубил я. – Они просто постоят, подождут, наконец-то тесно пообщаются с электоратом. А царь хочет побеседовать со своей супругой наедине…

Горох встрепенулся было, но, поразмыслив, кивнул, одобряю его позицию. Правильно, чего раньше времени сор из избы выносить…

Ворота открылись ровно настолько, чтоб мы двое смогли поочерёдно протиснуться, и накрепко закрылись вновь.

– В-военное положе-эние, – извиняясь, пояснил Фёдор Заикин. – Ша-амаханы же!

– Угу. Разумеется, спасибо за героизм, молодцы! – Я похвалил служебное рвение наших ребят и жестом пригласил Гороха пройти в терем.

Государь то бледнел, то краснел, у него дрожали руки, и вообще чувствовалось, что человек на пределе. На крыльце нас встретила бабка, в новом сарафане, чистом платочке, с традиционным подносом с хлебом-солью.

– Откушай, царь-батюшка!

Горох страдальчески покосился на меня: типа нашли время церемонии разводить, но честно отломил кусочек и макнул в солонку. Вслед за Ягой показалась моя Олёна, стройная и красивая, в своем скромном платье. В руках она держала серебряную тарелку, на ней тридцатиграммовая рюмка водки.

– Откушай, государь! – ещё раз поклонилась наша домохозяйка. – А опосля уж и в дом заходи, чего ж на пороге стоять?

Растерявшийся царь на полуавтомате опрокинул рюмку, крякнул, замахал рукавчиком и скромно сказал:

– Спасибо.

Я было подумал, что ослышался. Горох тоже… Он нервно огляделся, зачем-то сунул палец в пустую рюмку, лизнул его, подозрительно вперился в Ягу и попробовал говорить погромче.

– А-а-а… Бе-э… Хм?! Аз, буки, веди… Иже еси на небеси… Я есть государь и самодержец… Ага! Получается-а! Голос вернулся! Вот уж спасибо так спасибо! Излечила, спасла, вернула к жизни, свет мой бабушка! – И наш восторженный царь подхватил Ягу, воодушевлённо кружа её на крылечке.

Я облегчённо вздохнул, Олёна только подмигнула мне, приложив пальчик к губам.

– Митя где? – еле слышно просигналил я.

– В баньке спрятался, – так же тихо ответила она.

– Ничего не было? А то там дьяк…

– Ни-че-го! Мы уж и сами его заметили, да поздно, бабушка твоя даже стрельцам чуть приказ не дала – пальнуть вслед, авось кто попадёт…

– А об чём это вы тут шепчетесь? – обратил внимание на наши перемигивания надёжа-государь. – Я-то вроде по делу сюда бежал… А, вспомнил! Это… короче… ну… где моя?

– Царица, что ли? – сделала непонимающее лицо бабка. – Дык посуду перемыла, в отделении убралась, а ныне в горнице наверху книгу умную читает да небось слёзы точит по тебе, чурбану бесчувственному…

У меня чуть фуражка с головы не упала. Да чтоб наша Яга такое ляпнула в глаза самому царю?! Храбра старушка, пора представлять к медали «За отвагу». Надеюсь, не посмертно…

– Лидушка-а-а! – возопил Горох, так и не найдя что ответить, и опрометью бросился в дом. Мы спокойно вошли следом. Сверху раздавался шум, взаимные рыдания, мольбы о прощении, звонкие чмоканья…

Да нормально всё, должны они были помириться, куда бы делись с подводной лодки? Я мирно сел за стол, бабка тоже присела рядом, моя ненаглядная невеста быстро накрыла всё к чаю. Разговор получился короткий, но душевный и по существу.

– А собственно, что тут у нас произошло в моё отсутствие?

– Да ничего особенного, Никитушка, – прихлёбывая чай, отозвалась бабка. – Митенька наш государыню на постель уложил, сам рядышком присел на табуреточке. Книжицу раскрыл, вопросы задавал разные, больше духовного содержания. Я-то знаю, заглядывала посмотреть из любопытства старушечьего…

– Тогда с чего это дьяк так завёлся? Он же там при государе и боярах такие намёки делал… Всем аж неудобно стало.

– Не было такого! – твёрдо заявила Олёна, прямо глядя мне в глаза. – А сплетник этот у нас после твоего ухода двор подметал, зашёл спросить, чего ещё исполнить. А бабушка Яга как раз наверху была. Дьяк за ней шустро так шмыгнул, да как увидел, что царица в присутствии Мити на кроватке лежит, сразу в крик ударился и бежать! Мы поначалу и не поняли, это он уже за воротами об «устах сахарных» орать начал…

– Бабуль, – устало улыбнулся я, – всё понимаю, со всем согласен, дьяка воспитывать – себя не уважать. Но хоть вот эти «уста» ему на что-то другое поменять можно? Задолбал уже всех, никаких нервов не хватает…

– Дело закончишь, в архив сдадим, тогда и расколдую, – привычно отбоярилась моя домохозяйка. Мы с Олёной понимающе переглянулись.

Шум наверху стих. Если не задушили друг друга в порыве взаимного великодушия, то сейчас спустятся. Действительно, парой минут позже венценосная пара застенчиво поклонилась главе нашего экспертного отдела.

– Как говорится, спасибо за хлеб-соль да ласку, – торжественно произнёс Горох, не отпуская льнущую к его плечу супругу. – О Лидушке моей позаботились, меня, грешного, на ум-разум наставили, честь самурайск… тьфу!.. государеву уронить не позволили! За то просите у меня любой милости. Вот вам, бабушка, чего угодно было бы?

– Да чего уж в мои годы просить-то, – развела руками Яга. – Разве что место козырное на кладбище… Ну да я подумаю…

– А тебе, друг участковый? Хочешь терем новый, хоромы высокие, двор полной чашей?

– Ещё фермерское хозяйство, свечной заводик, яхту и личный остров на Канарах, – прикинул я. – Знаете, я, наверное, тоже пока пас. Придумаю – сообщу, время терпит…

– Ну а невесте твоей, моей жены любезной подруге и утешительнице, не надо ли чего?

– А мне, как Никите, – улыбнулась Олёна. – Всё на двоих.

– Ну что ж, как скажете, – важно кивнул государь. – Засим и нам пора, дела царские ждут, бояре у ворот томятся, да и орда с минуты на минуту под стены пожалует. Пошли, Лидушка…

– Майн либен, ти есть забил ещё один очень важний персон в отделении?!

– С чего это?

– Ты забил Димитрия!

– Лидушка, а чего ты так имя это холопское мечтательно произносишь? – поднахмурился Горох, но тут же сдался: – Опосля о нём потолкуем, но без награды щедрой не оставлю. Моё слово твёрдое! Всем так всем…

– Ти есть мой герой! – восхищённо простонала матушка царица. – Я тебя всё это показать… доказать… не отказать на ночь! Я есть любой птичка!

– Э-э… вам точно пора! – Мне оставалось пожать руку царю, получить дружеский поцелуй в щёку от государыни и вежливо сопроводить озабоченную парочку на выход.

А во дворе меня уже дожидался встревоженный Еремеев.

– Орда на подходе!

– Ворота портретами обклеить успели?

– Всё исполнено, как велено, – откликнулся он. – Все наши, что от дежурств свободные, уже на стенах, фитили раздувают. Идём?

– Бабуль! – обернувшись, крикнул я. – Мы с Фомой на стену, хотим посмотреть, как шамаханы на новичковские портреты отреагируют. Вы в отделении или с нами?

– С вами! – ответила за мою домохозяйку Олёна; Яга лишь пожала плечами… Знаем мы это показное равнодушие, бабке тоже было дико интересно!

– Тогда захватите с собой Митьку и догоняйте.

– Ну ты это… сокол наш ясный, – опомнившись, прокричала нам вслед Баба-яга, – попроси их там, шамаханцев энтих, чтоб без нас не начинали!

И я, и Еремеев, и царь с царицей согласно обернулись и покивали. Цирк, одним словом! В городе явный преизбыток клоунов, и мы, похоже, главные. Ну и ладно…

Зато когда мы вышли за ворота, народные массы встретили нас дружным снятием шапок и буханьем на колени. Горох с супругой чинно шли под ручку, раздавая монаршие знаки внимания направо-налево. Внешне это выглядело совершенно по-семейному, а потому особенно умилительно:

– Здорово, Сидор! Всё пьёшь? Нехорошо, зря ты так уж…

– Не есть то полезно, Спидорь… Фам надо думать о семья. Ми молиться про фас…

– Царь-батюшка, царица-матушка, жизни за вас не пожалею!..

– Здорово, Игнат! Как дети? Слышал, ты отца схоронил, ну царствие ему небесное…

– О майн гот, какое неестьсчастье… Игнат, ми всегда рады фас фидеть, что редко заходите? Ви не сердитесь на нас, найн?!

– Матушка царица, царь-батюшка, да я… да за вас… да за родину любимую!

– Здорово, дядя Миша! Спина не болит? А то, ежели что, у меня там мазь немецкая на пчелином яде – как рукой радикулит снимет…

– Я, я! Ми давно помним про вас. Горошек так фолнуется, так фолнуется, ви успокойте его, дьядя Михаэль…

– Отец родной, мать наша! Всем миром за вас пойдём! Вот уж послал Господь благодетелей…

Ей-богу, они так навскидку обошли человек десять – пятнадцать, и ко всем обращались напрямую, всех знали в лицо по имени-отчеству, так, словно всё Лукошкино было большим родным домом для каждого человека, каждой семьи, каждого рода, без разделения по национальности, цвету волос и форме носа. Что-то было в этом единении завораживающее, укрепляющее дух и веру, чтобы не раздумывая, а лишь помолясь, идти всем миром в золотую даль, потому что там тепло и свет, а свет всегда сильнее тьмы, и от осознания этой банальности на душе легче…