Ошейник Жеводанского зверя - Екатерина Лесина

Нельзя убивать тех, кого станут искать.

Нельзя убивать вблизи от логова.

Нельзя убивать слишком часто.

Нет, я понимаю, что когда-нибудь и на меня найдется серебряная пуля, но всему свое время. Сейчас я жив и хочу продолжать.

Мне снова снится запах крови...

Промучившись несколько дней – одинаково бестолковых, заполненных какими-то совершенно непонятными хозяйственными заботами, Ирочка все-таки решилась позвонить Лешке.

– Ты дура, – сказал он вместо приветствия. – И трубку не берешь.

– Прости, но...

Трубку она отключила нарочно, избавляясь таким образом от необходимости разговора и вранья, которое пришлось бы сказать, оправдывая свое присутствие в Тимуровом доме.

– Ты со мной встретишься? – Ирочка поймала себя на том, что говорит шепотом. – Пожалуйста.

Он не отказал. А Тимур, все это время дичившийся, сидевший взаперти своей комнаты Тимур, вышел в коридор, спросив лишь:

– Ты вернешься?

Припухлости спали, синяки сменили колер на желто-зеленый, говоривший, что скоро и они исчезнут, возвращая этому лицу первозданный вид. Но все равно он выглядел больным.

– Вернусь, – пообещала Ирочка. – Я скоро вернусь. Друга встретить. Хочу вот... узнать, что дома. Папа ведь ушел... скандалы...

Ирочка, не дожидаясь возражений, выскочила из квартиры, сбежала по лестнице и вылетела на улицу, едва не столкнувшись с Блоховым.

– Красная Шапочка, Красная Шапочка… – Он расставил руки, словно собирался и вправду ее поймать. – А куда ты бежишь?

– Не ваше дело!

– Ну да, конечно. Не мое. Извините. – Блохов отступил, давая пройти, но не отстал. Быстро приноровился к шагу, совершенно не замечая Ирочкиного недовольства. – Кстати, удачно совпало. Я как раз к вам шел. На свидание.

– Очередной допрос?

– Ну, если хотите, то можно и так. На самом деле дело серьезное. Вы знакомы с Веретенниковой Анастасией?

Ирочка перепрыгнула через бордюр, остановилась и, уперев руки в бока, рявкнула:

– Нет!

– Точно не знакомы? А говорят, что вы приезжали в «Последнюю осень»... и как раз к Бархман, которую опекала Веретенникова.

– И что?

Пожал плечами, поскреб кончик носа и мягко ответил:

– Ее убили. Нет, не старуху, но сиделку. А старуха утверждает, что убийца – именно Шастелев.

Убили? Ту смурную неприметную девицу, которая по долгу службы вынуждена была уживаться с безумицей? Когда? Тимур ничего не говорил. Но он ведь не обязан, это же дело внутреннее, семейное... но тогда зачем он Ирочку с собой возил?

– Извините, но я ничем не могу вам помочь. И была бы благодарна, если бы вы от меня отстали! Вот просто взяли и отстали! Я же немногого прошу, я действительно ничего не знаю! Вот не знаю, и все!

– Не кричите, – попросил Блохов, почесывая запястье. – Люди смотрят. И я верю, что вы ничего не знали. И даже почти верю, что не знаете. И не скрываете от следствия фактов, которые этому следствию могут помочь.

Взгляд его говорил об обратном. О том, что не верит Никита Блохов Ирочке ни на грамм, просто пока не имеет иных возможностей, кроме увещеваний и давления на совесть. А когда вдруг появятся – появятся ли? – тогда и по-другому заговорит.

Господи, что же делать?

– Вы ведь хорошая девушка, – продолжал Блохов проникновенно. – Я вижу, что вам нелегко... но подумайте, просто подумайте над тем, что ваше молчание может стоить кому-то жизни.

Она думает. В последнее время она только и делает, что думает. А если... если случится так, что она откроет рот, из самых благих побуждений, а они посадят Тимура? Просто чтобы дело закрыть? Это же бывает. Часто бывает.

– Если ваш патрон не виновен, то следствие разберется, – сказал Блохов.

Солгал. И оба поняли, что ложь слишком явна, чтобы ей верить.

Лешка ждал в условленном месте. Нервничал. Готовил речь и готовился выплеснуть заготовленное на многострадальную Ирочкину голову. Но, встретившись взглядом, только махнул рукой, проглатывая слова.

– Привет. Я ненадолго. Я... в общем, я посоветоваться хочу.

– Вали оттуда, – моментально посоветовал Лешка. – Вали, пока еще не поздно.

А если уже? Ну не может Ирочка сбежать теперь, когда Тимур болен, когда Тимуру нужна ее помощь, когда... когда она сама не хочет сбегать.

А чего хочет?

Хочет найти правду, какой бы та ни была. Ведь всегда остается шанс на чудо?

– Вот. – Ирочка вынула из кармана найденный в Тимуровой комнате бумажник. Чужой бумажник. Испачканный бурым – кровью? краской? грязью? – бумажник.

– Это что?

Объяснила. Про драку, про Блохова с его теориями – Лешка мрачнел, – про собственную убежденность в невиновности Тимура. Про ключ от запертой комнаты, на пороге которой простояла час, но так и не решилась открыть дверь.

– Дубликат сделала? – деловито осведомился Лешка, засовывая бумажник в целлофановый пакет. – Вообще тебе слинять бы, а не дурью маяться.

Ирочка покраснела. Она сделала дубликат и спрятала в кошелек. Она почти решилась воспользоваться находкой. Сегодня. Или завтра. Когда Тимур уйдет. Он ведь уйдет куда-нибудь? Столько дней просидев взаперти...

– Как, ты говоришь, зовут мента? Блохов? Никита... нет, Ирунь, не возражай даже. Слишком все мутно, пускай во всей истории разбирается тот, кому по штату положено.

– Ты не можешь!

– Могу.

– Если... если ты попробуешь! Если ты посмеешь к нему пойти, то я... я тебя возненавижу! Понял? Я тебе ведь как другу... я...

– Не реви. – Лешка вытер ладонью слезы. Горячая сухая рука. Привычная. Надежная. Неуклюжая, но гениям простительна неуклюжесть. – Не буду я вас сдавать. Честное пионерское. Ты только телефон больше не отключай. Лады?

– Лады.

Ирочка улыбнулась сквозь слезы. Все будет хорошо. Все обязательно будет хорошо.

– Вот видишь, – с чувством глубокого удовлетворения произнес Марат. – У нее есть дружок. И она только что нажаловалась на нас.

Долговязый парень в нелепом жилете поверх цыплячье-желтого, пушистого свитера быстро шагал по тротуару. Сосредоточенный, задумчивый, не замечающий никого и ничего. Локти прижаты к бокам, а руки-грабли, слишком длинные даже для растянутых рукавов, раскачиваются в такт шагам.

– Это просто друг. Старый друг.

– Старый друг лучше новых двух, – хохотнул Марат. Получилось двусмысленно.

– Он нам не помешает...

– Конечно, не помешает. Я об этом позабочусь.

Парень остановился на светофоре, повертел головой – солнце блеснуло на круглых очках – и, дождавшись зеленого света, ринулся на другую сторону улицы.

Не заметил? Или ему все равно?

– Неа. Не все равно, – сделал собственный вывод Марат, встраиваясь в поток прохожих. – Рассеянный. Гражданин рассеянный с улицы...

– Прекрати.

Поворот. Арка между двумя домами. Запах мочи. Картонная коробка, поставленная для котов, но облюбованная бомжами. Пустой двор со скрипучими качелями, облюбованными ветром. Будка таксофона рядом с трансформаторной. Почти невидимая. Незаметная.

– Мне Блохов нужен. Никита Блохов. Ну, не знаю, какой отдел... нет, не по личному вопросу, – он говорил достаточно громко. Он стоял спиной, уткнувшись лбом в грязный металл. Он готовился ударить. – По делу. Да, по тому делу, ради которого он к Ирине Арванди приходил. Кто я?

– Старый друг, – прошептал Марат, поднимая с земли камень. – Тот, который лучше новых двух.

– Алексей. Алексей Стецкий. У меня есть что сказать... и... – Он достал из кармана жилетки сверток, повертел, сунул обратно. – И, кажется, доказать тоже... куда подъехать?

Бить пришлось сбоку, целя в висок, – слишком долговязой была жертва. Второй удар по куполу черепа – разодрать, раскровить, выпустить на песок алую кровушку.

Пахнет отвратно.

– Да ладно. – Марат пнул еще раз, отступил, разглядывая дело рук своих. Подобрал повисшую трубку и повесил на место. – Он бы нас сдал...

Тимура снова подташнивало. Парня было жалко, но еще жальче себя, потому что не вышло...

– Ну надо же! – Обыскав лежащего, Марат извлек пакет, в котором лежал бумажник. Коричневый кожаный бумажник в пятнах засохшей крови. – Я не помню, чтоб у тех дебилов что-то брал... Тимур, ты хочешь меня обмануть?

– Нет.

– Тимур, не играй со мной. Не надо. Иначе мне придется сделать тебе больно. А я не хочу. Я ведь люблю тебя...

Он позволил дойти до подъезда и только потом ударил, как всегда, неожиданно и в полную силу. Ослепляя, опрокидывая в темноту. Сухую-сухую. Жесткую. Пятна перед глазами, кровь на языке. Соленая. Мы одной... ты и я... Маугли? Красная Шапочка, Красная Шапочка, не верь тому, кто лежит в кружевном чепце... не задавай вопросов.

– Зубы, – сквозь туман боли донесся наставительный голос Марата, – нужны, чтобы кого-нибудь грызть. Ам, и все...

Катастрофа приближалась с неумолимостью электрички. Вибрировали нервы-рельсы, принимая неслышные многим сигналы, дрожала земля, и чесалась, просто-таки доводя до безумия, шкура.

А эта дура кобенится.

Жена декабриста. Умрет, но не предаст, и насрать, что от ее молчания ей же хуже будет. Да ладно бы только ей – Никита уже готов был на такую жертву, – но хуже будет многим.