Княжий пир - Юрий Никитин

— Зачем? — удивилась она. — Я знаю. Это люди моего жениха Белое Перо. Свадьба назначена через неделю, а он пытался завлечь меня раньше… Эти должны были выследить меня на охоте, оттеснить в его земли. Кстати, им это удалось, мы в землях моего жениха…

Залешанин ощутил себя на зыбком качающемся мостку:

— И… что теперь?

Она отмахнулась:

— А, ничего… Тебя размечут конями. Это были его лучшие люди, он ими дорожил. Зато его хитрости не удались! Я пройду обряд венчания девственницей.

Залешанин смотрел тупо, чувствуя, как любовные игры этих степняков уже заколачивают последний гвоздь в крышку его гроба. В сторонке мальчишка вытер лезвие ножа, чтобы не испачкать хлеб, деловито шарил в одежде убитых. Маленький звереныш знал, что человека дорезать еще легче, чем коня или козу.

Дочь кагана села рядом, с пренебрежением оглядела их скудный ужин, но, когда мальчишка протянул ей ломтик зажаренного хлебца, с удовольствием вонзила острые зубки. Залешанин слышал сочный хруст, а ноги подергивались, будто их уже привязывали к диким коням, что потащат в разные стороны.

Девушка взглянула на него снизу вверх. Глаза смеялись.

— Я отбила тебе охоту поесть?

— Еще как, — признался он.

Мальчишка подал ему прутик с хлебом и мясом. Залешанин сделал вид, что занят едой, но взгляд каганьей дочери чувствовал, как будто в бок тыкали острой иголкой. Слышал, как она фыркнула, не поверила. Избалована, зараза. Ишь, дочь кагана! Да еще единственная…

— Что за племя? — поинтересовался он. — Печенеги или торки?

Она фыркнула громче:

— Что эти жалкие народы?.. Я из племени великих потрясателей вселенной — античей!

Он пробормотал:

— О печенегах слышал, о берендеях, торках, черных клобуках… Даже о каких-то ромеях, хоть и не видел пока… Видать, та вселенная, которую вы трясли, не больше одеяла?

Она вскочила, глаза метнули молнию. Залешанин мирно хрустел поджаренным хлебцем. Мясной сок запекся коричневыми каплями, желудок подпрыгивал как пес, на лету хватая падающие крохи.

Мальчишка едва слышно хихикнул. Дочь кагана смерила его свирепым взглядом, но удержала себя в узде, ела молча. Возможно, вспомнила, что сидит рядом с таинственным богатырем, что скрывает свое имя. Вдруг даже сыном какого-нибудь кагана.

— Мое племя, — сказала она с холодной надменностью, — ведет начало из тьмы веков… Из нашего племени выплескивались разные племена, дававшие начало великим народам. К примеру, когда-то этими землями владели гунны, тоже одно из наших племен. Великий Аттила был античем, как и… впрочем, если ты знаешь только своего коня и свое странное оружие, откуда тебе знать деяния великих предков?.. Кстати, почему у тебя не благородный меч, а палица простолюдина?.. А, понимаю… Прикидываешься простым, чтобы потом посмеяться над доверчивыми, что не могут понять, как же простой мужик сумеет совершить подвиги… Я слышала о таких батырах. Ты батыр, да?

Залешанин раскрыл рот, не зная, что ответить, как вдруг над головами раздался жуткий скрипучий крик:

— Батыр, да!.. Батыр!.. Там все батыры!.. Хоть забор подпирай!.. Батыр на батыре!!!

Петька раскачивался на ветке, перевешивал то зад, то не в меру тяжелый клюв. Дочь кагана отшатнулась в испуге и удивлении. Ее красивые глаза полезли на лоб. Оглянулась непонимающе на Залешанина, снова перевела восторженный взор на птицу:

— Какой удивительный!.. Это с вами?

— Это с нами, — согласился Залешанин. — А что?

— Какое чудо! Откуда?

— Да так, — ответил Залешанин неопределенно. — Живут себе как воробьи. На всех деревьях галдят. В мусорных кучах гребутся… С древними мудрецами… вот как с тобой…

В ее глазах были недоверие и восторг. Красные отблески огня плясали на юном лице, глаза оставались в тени, выглядели пугающе загадочными. За спиной сгустилась ночь, а над головой звездные россыпи становились ярче, наливались острой силой. Мальчишка клевал носом, вздрагивал, виновато улыбался. Пора на ночь, понял Залешанин. Ночи хоть короткие, но холодные. Под одним плащом не больно укроешься.

Он подбросил в костер хвороста, взметнувшееся пламя с усилием отодвинуло плотную тьму еще на шажок. Девушка следила за ним смеющимися глазами. Улыбка на детском личике была по-женски понимающей. Залешанин, чувствуя себя глупо, отыскал в седельном мешке плащ, что на случай непогоды, вернулся:

— Эй, Зяблик!.. Ложись, укрою.

Мальчишка вздрогнул, просыпаясь, возразил сонно:

— С нами женщина. Ей отдай…

— Она такая же женщина, как ты мужчина, — возразил Залешанин. — Вдвоем укроетесь. Мелкие вы какие-то… Ты понятно, но, видать, и античи голодают…

Ночь он сидел у костра, кому-то ж надо бдить, подбрасывал хворост на догорающие угли. Над головой выгнулось необъятное небо, звезды высыпали все до единой, толпились поглядеть на дурня, да не простого, а из сарая.

Совсем близко провыл волк, Залешанин на всякий случай швырнул в огонь хвороста больше, за спиной послышался шорох убегающего зверя. Ночные твари спешат, рыщут, летние ночи коротки…

Он с неудовольствием косился на бледную полоску рассвета. Не так уж и коротки. Можно бы и побыстрее. А то раньше только ляжешь, как проклятый петух орет во всю луженую глотку…

Он вздохнул, глаза в который раз помимо воли повернулись в ту сторону, где под плащом скорчились дочь кагана и мальчишка. «И не боится, — мелькнула мысль. — Я же вор! А на ней злата больше, чем на попе Иване».

Она зевнула, сладко потянулась, как котенок, выгибая спину, отчего ее крупная грудь едва не прорвала тонкую ткань, искоса взглянула на Залешанина. Вид у нее был невыспавшийся, чуточку разочарованный, будто всю ночь дежурила на казачьей заставе, ожидая нападения, а враг… ну, пусть не враг, а супротивник, не явился. Залешанин поспешно отвел взгляд. Она слегка улыбнулась, в глазах было странное выражение.

— Какой ты… благородный!

— Я? — удивился Залешанин.

— Ну да. Даже не попытался… ну, с этими вашими мужскими штучками…

— Штучками? — не понял он.

— Штучкой, — поправилась она. — Я, конечно же, отбивалась бы, пригрозила бы, может быть, даже царапалась бы… хотя нет, это слишком, но потом все же… Однако ты явил благородство, о котором поют меджнуны, но так редко встречается в жизни!

— Ага, — согласился Залешанин. Он звучно высморкался, попеременно зажимая большим пальцем то правую ноздрю, то левую, вытер рукавом нос. Чего-чего, а благородства в нем как на шелудивом вшей. — Зяблик, что у тебя есть перекусить?

Мальчишка встрепенулся сонно: