Портрет миссис Шарбук - Джеффри Форд

Он сказал мне, что как только увидел эту камею в лавке, то сразу понял, что она должна принадлежать мне. На ярко-синем фоне я увидела рельефное белое изображение красивой женщины. Вместо волос с головы струились змеи. «Медуза Горгона», — сказал он. Сначала я была шокирована, поскольку знала, что эта Медуза — чудовище из древнего мифа. «А вы как Персей собираетесь отсечь мою голову?» — спросила я. «Ни в коем случае, Лусьера. Но я хочу окаменеть от вашего взгляда, — сказал он. — Если вы помните этот миф, то из крови Медузы родился крылатый конь Пегас… и точно так же от вашего голоса у моего сердца выросли крылья».

Я знаю, Пьямбо, что фразочка эта — чистая банальность, но если вы — молодая женщина, лишенная общения, как я, такая поэзия может стать хлебами и рыбами[57] ваших дней. Ничего другого ему и не нужно было, чтобы завоевать меня. С того момента я была предана мистеру Шарбуку, хотя и знала его всего несколько дней. Уоткин никогда в это дело не вмешивался. Я думала, он надеялся, что этот молодой человек вытащит меня из-за ширмы. Он всегда говорил мне, что наше шоу вовсе не требует от меня затворничества, и считал, что такая уединенная жизнь вредна для здоровья.

Наши отношения развивались, и, если вы позволите мне, как и прежде, быть откровенной, завершились плотским соединением. Нет, я отнюдь не решила показать себя ему (я чувствовала, что это делать нельзя), но мы изобрели особые методы соития. Вы же знаете, было бы желание, а способ всегда найдется. Я не позволяла ему прикоснуться ко мне, но он завязывал глаза и, следуя моим указаниям, приближался ко мне сзади. Я закутывалась в большое одеяло, в котором в точно рассчитанном месте было вырезано отверстие. Он шутил, что я — его маленький кокон. Мы довольно часто практиковали такие необычные сношения, а с ними и другие, еще более экзотичные.

Представления, перенесенные из-за моей болезни, так никогда уже и не были возобновлены, но я оставалась в Лондоне, целиком поглощенная этой связью. Два месяца спустя после знакомства мы поженились в номере отеля. Я произнесла супружескую клятву, сидя за ширмой. Свидетелем был Уоткин. То был счастливый день, и мы трое вместе с официальным лицом, зарегистрировавшим наш брак, выпили шампанского. Шарбук перед церемонией обещал мне, что будет уважать мое желание оставаться невидимой: он считал, что наша совместная жизнь, хотя и не такая, как у всех, будет счастливой.

Однако на исходе первой недели нашего брака он стал требовать, чтобы я показалась ему. Он сказал мне, что в интимные моменты ему необходимо прикасаться ко мне. И поверьте мне, я стала думать, как решить эту проблему. Сказать по правде, мне и самой хотелось его прикосновений, но привычка к тому времени слишком глубоко въелась в мою плоть и кровь. Я слишком боялась этого, слишком. Мой муж тем временем мрачнел день ото дня. Он стал агрессивным и как-то раз, когда я сидела в гостиной за ширмой, в сотый раз за два дня обсуждая с ним этот вопрос, он откинул ширму в сторону и бросился ко мне. Он меня увидел, и его глаза словно пронзили меня. Боль завладела мной, я подняла лежавшую рядом обезьянью лапу и ударила его в висок. Он упал на пол, а я, пользуясь этим, бежала в спальню и заперлась там.

Придя в себя после удара, муж долго осыпал меня самыми страшными проклятиями. Он называл меня шлюхой-призраком, суккубом. В конечном счете он ушел, но при этом украл у меня довольно крупную сумму денег, мою старинную лампу и кое-что из драгоценностей, подаренных мне мэром Парижа за частное представление, которое я дала его семье и друзьям. Я пребывала в расстроенных чувствах и каждую минуту могла снова впасть в депрессию, но мне отчаянно захотелось вернуться в Нью-Йорк, и я поручила Уоткину подготовить наш отъезд.

Шарбук не оставлял меня в покое, следил за каждым нашим шагом. В любой час дня или ночи я могла выглянуть из окна и увидеть его внизу на улице. Он ежедневно присылал мне письма, где в самой мерзкой форме говорилось о сексуальном насилии, избиениях и убийствах. Однажды, незадолго до нашего отъезда, он напал на Уоткина в вестибюле отеля. Служащим гостиницы удалось скрутить его и вышвырнуть на улицу.

В день нашего отплытия предусмотрительный Уоткин нанял местных хулиганов, чтобы они, так сказать, попридержали Морэ. Но он последовал за нами, как только получил такую возможность. К счастью, мы уже намного опережали его, и наш пароход отбыл, а Шарбук остался на берегу. Он сел на следующий корабль, отправившийся в Нью-Йорк два дня спустя.

Этот пароход — «Янус» — попал в шторм, который чуть было не зацепил и нас, и пропал в океане.

— Вы уверены, что он был на борту?

— Абсолютно.

— Но как?.. — начал было я, но тут явился Уоткин.

— С тех пор я так и не давала представлений, — сказала она, и больше в тот день я от нее ничего не услышал.

МАСКАРАДНАЯ МАСКА

«Мой маленький кокон», — произнес я вполголоса, удаляясь от дома миссис Шарбук. По какой-то причине рассказ о ее несчастливой любви навел меня на мысль, что неплохо было бы заглянуть к Саманте и попросить у нее прощения за свое отсутствие в последние дни. В то же время до назначенного времени, черт бы его подрал, оставалось меньше двух недель, и с каждым днем этот срок сокращался. Я выбрал трусливый путь и решил вернуться к себе в мастерскую, чтобы поработать остаток вечера. Работа обернулась уничтожением полбутылки виски и выкуриванием двух дюжин сигарет — я все это время просидел за рисовальным столом в поисках нового образа моей заказчицы.

Я мог легко изобразить ее в виде змееволосого чудовища. Мне было вовсе не трудно представить Шарбука, не высокого и не низкого, — он отсекает голову этого чудовища и смотрит, как из пролитой крови рождается крылатый конь. Да, в моем мозгу каруселью кружились самые разные сцены, но увидеть лицо реальной женщины, любой женщины для меня стало невозможным. Разочарование мое было так велико, что я даже пожалел о своем импульсивном поступке, когда отправил бутыль с «Пробуждением» в выгребную яму. Наконец усталость взяла верх, и я лег в постель.

На следующее утро я поздно встал и отправился позавтракать к Греншоу. Я пил кофе и просматривал газету, когда ко мне подошел молодой парень с сумкой через плечо, в шапочке посыльного.

— Вы мистер Пьямбо?

— Да.

Он протянул конверт сероватого цвета. Как только он вышел, ко мне приблизилась миссис Греншоу — посмотреть, что такое мне принесли. С великой тактичностью я заказал еще порцию тушеного мяса, чтобы, пока она исполняет заказ, иметь возможность без посторонних глаз увидеть содержимое конверта. Я разорвал его и извлек карточку, на которой было написано:

Пьямбо, сегодня перемена места. Отель «Ложеро» на углу Пятой авеню и Восемнадцатой улицы. Номер 211. На ручке двери будет повязка для глаз. Наденьте ее, перед тем как войти. Ничего не говорите.

Ваше творение, миссис Шарбук.

Не успел я засунуть конверт и карточку в карман, как во мне начало расти возбуждение. Я решил, что либо мне предстоит стать разрушителем кокона, либо (что было не менее соблазнительно) она собирается дать мне какой-нибудь ключ к своему тайному образу. «Умерь свой пыл, Пьямбо, — сказал я себе. — Действуй осмотрительно». Я знал, что все равно отвергну ее сексуальные авансы, если именно это у нее на уме, но не мог отказать себе в удовольствии сделать это. Меня в этой связи интересовала возможность хотя бы на мгновение взять верх в наших нелепых отношениях. Прежде чем миссис Греншоу принесла порцию тушеного мяса, я положил деньги на стол и вышел. День был морозный, но я не обращал внимания на температуру, потому что внутри меня горел пожар — настоящая динамо-машина ожидания. Я отправился прямиком домой, вымылся и побрился.

Одеваясь, я размышлял над словечком «место» в речи миссис Шарбук. Она нередко использовала его, говоря о заведениях, в которых ей приходилось выступать. Значит ли это, что меня ждет некое театральное представление? Или все наши свидания были представлениями? Теперь мне казалось, что, меняя место встречи, она отправлялась, по ее выражению, на гастроли. Во всех ее рассказах неизменно возникало некое подобие аллюзии, что-то вроде метафорической связи между тем, что происходило с ней, и событиями моей собственной жизни.

Логика привела меня к выводу, что отель «Ложеро» с его европейским названием — символ ее путешествия через Атлантику. Если дела и вправду обстояли так, то я, посторонний визитер, становился Шарбуком, вызванным на тайное свидание вдали от бдящего ока Уоткина. Оставалось только ответить на единственный вопрос: какой я Шарбук — тот, в которого она влюбляется, или тот, которого подозревает в предательстве? Не зная, кто я такой, я не мог быть уверенным и в том, кем окажется она.

Отель «Ложеро» был довольно современным заведением, основанным Ришаром де Ложеро, неподдельным маркизом, который принадлежал к знаменитым четырем сотням богатейших людей нью-йоркского общества. Я прибыл по названному адресу за две минуты до обычного времени — двух часов. Служащий за столиком спросил, по какому я делу. Я ответил, что мне нужно в номер двести одиннадцать. Он улыбнулся и сказал, что меня ждут.