Партер и карцер. Воспоминания офицера и театрала - Денис Лешков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так мило мы проболтали до самой станции Минеральные Воды, когда на горизонте показалась первая гора. Я, проживший безвыездно всю жизнь на севере, вполне естественно ожидал с нетерпением увидеть настоящую гору и, признаться, был сильно разочарован, ибо так называемое Пятигорье оказалось площадкой, на которой раскинуто в живописном беспорядке 10–12 гор, из которых разве единственная Бештау удовлетворила мои ожидания. Это действительно красивая и довольно высокая (5400 ф<утов> гора, которая по мере движения поезда (жел<езная> дорога огибает ее вокруг) принимает новые и новые очертания и цвета. За три дня пути мне порядочно надоел вагон, и я с нетерпением ждал Пятигорска и помню, как назло, лопнул рычаг тяги в паровозе, и пришлось стоять посреди пути почти 1 ½ часа до прибытия другого паровоза. Оказалось, что здесь это обыденная история, спустя же месяц я убедился, что во всей России нет подобной отвратительной железной дороги, как минераловодская ветвь, это поистине нечто джеромовское. Старожилы говорят, что не запомнят случая, когда поезд пришел или ушел вовремя. На протяжении 60-верстного пути этой подлой дороги имеется, к удовольствию пассажиров, свыше 15 станций, полустанков и разъездов, на которых сплошь и рядом приходится стоять по ½ часа, а иногда и больше. Но Боже, что за несчастие ехать из Железноводска в Пятигорск или Кисловодск, на большинстве поездов приходится ждать пересадки свыше трех часов (это при длине всего пути в 23 версты!). Покупать расписание и, основываясь на нем, ехать куда-нибудь совершенно бессмысленно и свойственно или новичку, или сумасшедшему, ибо еще никогда и ни один поезд не приходил и не отходил (равно и с конечных пунктов) в положенное ему время. Люди опытные, собираясь, положим, к восьми часам вечера быть в Железноводске, идут в Пятигорске на вокзал к 2–3 часам дня и за минуту до отхода поезда (по расписанию) садятся преспокойно обедать, затем прочитывают добросовестно пару газет, полчасика вздремнут над чашкой кофе и тогда уже спрашивают: «А что, двухчасовой поезд скоро пойдет?» — «Да, — говорят, — около 6-ти выйдет, значит, через полтора часа!» Когда же, наконец, приползает поезд, то начинается такое столпотворение, которое сильно напоминает мне момент открытия дверей в масленичных балаганах Малофеева в «3-е место». Публика с ревом и яростью бросается к вагонам, переполненным уже до невозможности, и, давя отчаянно друг друга, ухитряется все же в висячем или стоячем положении на буферах и ступеньках ехать… Несмотря на колоссально высокие цены, вагоны 1, 2 и 3-го классов совершенно ничем, кроме наружной окраски, не отличаются. Вечером и ночью освещения никакого нет, со всех сторон дует. Словом, я за два года не видал человека, который не возмущался бы порядками этой мерзовой дороги, наживающей с несчастных курсовых больных миллионы.
Первое, чем я был удивлен по выходе с Пятигорского вокзала, это извозчики. Здесь они именуются «фаэтоны» и прозвище «извозчик» почитают чуть ли не оскорблением. Фаэтоны все пароконные, 4-местные, на резиновых шинах и обиты красным бархатом! За подобную штуку в Питере пришлось бы платить по 5 рублей за час, а здесь 20 копеек любой конец по городу, весьма немаленькому, состоящему сплошь из крутых подъемов и спусков. Итак, я водрузился на фаэтон и благополучно прибыл в гостиницу «Юца», что на Теплосерной улице. Пообедав затем в ресторане «Кавказ», я отправился обозревать «дикие горные ущелья и аулы, ютящиеся, как орлы, под облаками», но, само собой, ничего подобного не нашел и, вернувшись домой, улегся спать; а на другой день, подсчитав свои ресурсы и убедившись, что обладаю капиталом в 2 рубля 70 копеек, отправился на телеграф и вопиял тако: «Вышлите немедленно 50». Отправившись в тот же день в Колонию Красного Креста, я представил прошение и документы и по соблюдении неизбежных формальностей был принят. Получив на следующий день перевод, я расплатился в гостинице и, уплатив 35 рублей в колонию, переехал туда. Колония эта оказалась прекраснейшим учреждением. Это нечто вроде целого имения, стоящего на живописнейшем склоне Машука и состоящего из нескольких дач, построенных наподобие гостиниц.
За 35 рублей в месяц я получаю прекрасную светлую комнату с комфортабельнейшей кроватью, услуги человека, билет для бесплатного посещения всех парков, читален, курзалов, пользование врача-специалиста, лечение, ванны, чай, молоко, обед в 3 блюда, горячий ужин и 6-местный фаэтон для поездки в ванны! Словом, чего хочешь, того просишь. И все это в самых широких пределах, без каких бы то ни было ограничений. В самой колонии прекрасный цветочный и фруктовый сад, библиотека и т. д.
Со следующего дня я начал самую регулярную и правильную жизнь: вставал в 7 часов, пил молоко, садился на линейку, ехал в цветник, принимал ванну, гулял около часа, прочитывая газету под звуки музыки симфонического оркестра под управлением Келлера, в 1 час обедал, немножко спал, принимал массаж, опять гулял. Вечером слушал музыку или был в театре, ужинал или читал часа два и писал письма и около 11–12 ложился спать. Недели через две мне подобная жизнь с непривычки начинала сильно наскучивать. Главным образом я скучал от отсутствия компании и одиночества. Тщетно я рыскал и искал кого-либо из знакомых петербуржцев, никого не находил, а если и попадались, то или малоинтересные для меня люди, или почти что незнакомые. Однажды, возвращаясь из ванны и мрачно шествуя по главной аллее цветника, я несказанно был обрадован встречей с артистом Импер<аторской> балетной труппы Г. П. Богдановым, который, как оказалось, явился, окончив артистическое турне с частью труппы, сюда на службу при оперной труппе и для дирижирования танцами на балах. Мы моментально поехали в кафе «Провал» и незаметно провели время за бутылкой кахетинского и милой беседой о столь близких и дорогих для меня делах и новостях в балете. С этого дня вплоть до отъезда мы ежедневно встречались, постоянно вместе торчали на вечерах, концертах и балах, на всех группах и прослыли за «двух Аяксов»[67].
Вскоре появилась здесь (в Железноводске) из знакомых еще С. И. Калиновская, некоторые из балетоманов Мариинского театра, и жизнь моя окрасилась некоторым разнообразием, но все же я продолжал бы до конца пребывания здесь вести полурастительную жизнь, да и Кавказ не оставил бы и сотой доли тех впечатлений и воспоминаний, если бы у меня не произошел здесь крупный роман, который чуть-чуть не перевернул всю мою жизнь вверх тормашками…
Увлечений амурного свойства у меня было довольно много, о чем нетрудно судить и по этим запискам, в которые я не включил еще десятки мимолетных увлечений, продолжавшихся по 1–2 месяца. Но, разбираясь сам в себе, в своем характере, привычках, наклонностях и установившихся взглядах на жизнь, я всегда наталкивался на весьма странное и оригинальное несоответствие дел с убеждением. Дело в том, что, «что есть любовь», я уяснил себе еще на 14-м году своей жизни. Всякому известно, что самая развращающая среда — это среда товарищей в закрытом учебном заведении, но я могу еще добавить, что особенно ярко это выделяется в закрытых военно-учебных заведениях. А потому нечего удивляться, что по окончании корпуса я кроме среднего образования в науках вынес еще «высшее» образование в смысле знания (как в теории, так и на практике) пьянства, кутежей и самого крайнего разврата во всех его видах и разновидностях. В последних двух классах корпуса культивированье этой стороны жизни доходило до того, что были категории кадет, среди которых считалось особым шиком иметь какую-либо из легких венерических болезней. Обладатель таковой окружался даже каким-то ореолом и относился к здоровым товарищам с особенно циничным превосходством, как пожилой и опытный человек к глупым щенкам!.. Положительно дело доходило до зависти. К счастью, я к этой категории еще не принадлежал. Начальство, понятно, смотрело иначе, но тоже довольно оригинально: за наличие венерической болезни сбавлялось 2 балла за поведение и лишали отпуска на месяц, причем расследование и изыскание причин подобных фактов происходило в классе в присутствии всех кадет, где обвиняемый должен был рассказывать офицеру-воспитателю все подробности случая, при котором судьба его так щедро наградила… В училище дело было поставлено более нормально, то есть взысканий абсолютно никаких не накладывали, а даже освобождали от строевых занятий и довольно сносно лечили в специально отведенном для этого «нижнем лазарете», и лишь время от времени начальник училища приходил в столовую во время обеда, когда все училище в сборе, и просил г-д юнкеров «потише проводить отпускные дни, ибо „нижний лазарет“ в течение круглого года переполнен до невозможности!..» В училище, таким образом, разврат царствовал еще шире и принимал уже методическую окраску. Явилась даже компания юнкеров, которая почти что с ведома начальства устроила «адресную книгу безопасных проституток». Книга находилась у швейцара училища, и в ней к услугам юнкеров были адреса «этих дам» с пометками национальности, масти, фигуры и гонорара! Были среди юнкеров и экземпляры, не прибегавшие к «книге» ввиду того, что имели постоянных содержанок, а некоторые даже и целую семью в виде гражданской жены и детей… Из числа излюбленных книг среди юнкеров ходили из рук в руки целые массы плодов «гигиенической литературы», научных брошюр и романов, освещавших самые разнообразные виды половой жизни от римских императоров и до наших дней. Само собой, что все это в сумме давало солидную опытность этой стороны жизни и вместе с тем годами развивало в молодых людях узкий и строго определенный взгляд на женщин вообще и на функции их жизни и отношения к мужчине.