Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

Именно это я и подозревала. Нечто недоброе соткалось в воздухе, источаемое темным уголком его разума, который не имел никакого отношения к его человеческой природе.

— Я лишь сосуд, не более, — продолжал он. — Этот дар впервые посетил меня, когда я был еще подростком. Я всегда знал, что отличаюсь от других людей, но, лишь когда стал много старше, понял, насколько отличаюсь. Вначале я сопротивлялся своему дару. Я ненавидел власть, которой он обладал надо мной, но со временем сумел с ним смириться. Господь избрал меня по причинам, которые мне постичь не дано. Многие свои видения я перелагаю в стихи. Поэзия — это музыка. Слушатель внемлет ей — и слышит то, что хочет услышать.

Он закрыл глаза и вздохнул. Долгий этот вздох воспарил к потолку, точно струйка дыма. Затем лицо Нострадамуса исказилось, и меня охватила тревога. Я сидела недвижно, дожидаясь продолжения, а молчание между тем затягивалось.

Наконец он заговорил:

— Молодой лев победит старого в поединке.

Он выколет ему глаз в золотой клетке.

Две раны в одной,

Старый лев умрет жестокой смертью.

Я нахмурилась. Что же он имеет в виду? Лев, безусловно, символ монархии, однако один и тот же символ применим ко многим случаям, а Нострадамус к тому же говорил о клетках, о поединке.

Веки его затрепетали. Он облизал губы.

— Дама станет править одна,

Мертв ее бесценный супруг, бывший первым на поле чести.

Она будет плакать семь лет

И править долго.

Волна безмерного отчаяния нахлынула на меня. Нострадамус долгое время сидел молча, и отзвук его слов затихал в воздухе.

— Мне пора уходить, — пробормотал он, открыв глаза, и привстал со стула. — Я исполнил то, что был призван исполнить.

— Нет! — Мой пронзительный крик распорол тишину, точно острый нож. Я помолчала, сделала судорожный вдох. — Я… я не понимаю. Эти пророчества… Что же они означают?

Нострадамус не произнес ни слова, лишь смотрел мне в глаза, и во взгляде его была печаль, почти сожаление.

— Скажите мне, что это значит! — взмолилась я. — Сжальтесь! Неужели… неужели я переживу своего мужа?

Он подался ко мне. Хотя мы не притронулись друг к другу, я ощутила его близость, словно ласковое прикосновение.

— В будущем нет непреложных истин.

Я вздрогнула.

— Я уже слышала прежде эти слова… давно, в детстве. Как вы могли это знать?

— Так часто говорят ясновидцы. — Нострадамус помолчал. — Вы хотели попросить меня еще о чем-то?

Я поборола настойчивое желание добиться подробных объяснений. У Нострадамуса был изможденный вид. Потом, сказала я себе. Когда я лучше узнаю его, он сумеет мне все это объяснить.

— Теперь нам нужно навестить моего мужа. Он страдает от раны. И… я была бы благодарна, если бы вы составили гороскоп для моих детей. Ваши труды будут достойно вознаграждены.

— Я сделаю все, что в моих силах. — Нострадамус склонил голову. — Однако я не смогу задержаться здесь надолго.

К изумлению доктора Паре, Нострадамус вылечил Генриха простой припаркой из мяты и плесени. Затем он набросал гороскопы наших детей. Таблицы, к моему облегчению, не содержали ничего из ряда вон выходящего, и это только к лучшему, ибо Нострадамус тотчас произвел сенсацию при дворе, где всякий новый ясновидец пользовался немалым спросом до того, как совершал первую ошибку. К чести Нострадамуса надобно сказать, что он не отверг ни единой дамы, донимавшей его своими любовными неурядицами, ни единого кавалера, жаждавшего благосклонности фортуны. И тем не менее двор в конце концов пресытился им, как пресыщался всякой диковинкой, которую не мог понять. А он пресытился нами.

Я предложила сопроводить его в путешествии через долину Луары и заглянуть по дороге в Шомон, чтобы познакомить с Руджиери. Когда мы прибыли в замок, Нострадамус вошел в зал — и окаменел. Руджиери в дорогом алом бархате, расшитом звездами, сбежал к нам по лестнице и припал к моей руке. Он был все такой же — худой, растрепанный, с лихорадочно горящими глазами. Взглянув на пожилого ясновидца, он просиял:

— Ваша слава, сударь, опережает вас.

— Вот как? — сухо отозвался Нострадамус.

Мы пообедали жареными перепелами, а затем Руджиери провел нас в обсерваторию — полюбоваться на небо в астрономическую трубу. Когда он принялся настаивать, чтобы мы заночевали в замке, Нострадамус предостерегающе вскинул руку:

— Не могу.

Руджиери надулся. Нострадамус круто развернулся и, не взяв с собой никакого света, двинулся вниз по лестнице. Опасаясь, что в темноте он может споткнуться и сломать себе шею, я схватила свечу, велела Козимо подождать наверху и отважно начала спускаться. Добравшись до зала, я уже с трудом переводила дух и к тому же была вся облеплена паутиной.

Нострадамус широким шагом направлялся к моим носилкам; вот он выхватил оттуда свой дорожный мешок и натянул капюшон.

— Синьор! — воскликнула я, поспешив к нему. — Что все это значит? Руджиери мой доверенный друг еще с детских лет. Почему вы пренебрегаете его гостеприимством?

Нострадамус обернулся ко мне. Тень капюшона скрывала его лицо.

— Я не пренебрегаю его гостеприимством, я отвергаю его. Не могу здесь оставаться. Мне это неприятно.

— Что ж, мне, признаться, тоже. Это не Блуа, но, уверяю вас, простыни в спальнях чистые, а полы вымыты.

— Дело не в этом. Мне неприятно быть рядом с этим человеком. Я должен уйти.

— Руджиери чем-то провинился перед вами? — Я ошеломленно воззрилась на него.

— Нет. Но он провинится перед вами. Он вас предаст.

— Бросьте! — У меня вырвался отрывистый нервный смешок. — Я всецело доверяю Козимо. Вы просто устали. Пойдемте в замок. Выпьем горячего вина и…

— Предвидение меня никогда не обманывает. — Нострадамус шагнул ко мне. — Этот человек играет со злом и в конце концов совершит зло. Такова его судьба.

— Вы и вправду считаете, что Козимо… — Я безотчетно поднесла руку к груди.

— Я никогда не утаиваю правды, как бы горька она ни была. Если вы захотите увидеться со мной, пришлите весть в мой дом в Салоне. — Мимолетная усмешка скользнула по его губам. — Или же я сам приду к вам, если в том возникнет нужда.

Я не знала, как на это ответить, но мне подумалось, что если он в таком тоне разговаривает и с другими, Церковь может арестовать его… если не хуже. Поэтому я сняла с руки кольцо — яшмовый перстень с моей печатью.

— Если кто-то попытается причинить вам вред, скажите, что вы под защитой королевы Франции.

Нострадамус сунул перстень в карман. Стоя в свете луны, я смотрела, как он забросил мешок на плечо и зашагал по дороге. Я не думала, что когда-нибудь еще увижусь с этим человеком, да и не была уверена, что захочу этого. Как бы притягателен он ни был, он задел в моей душе струну, звука которой я не желала слышать.