Ловец ласточек (СИ) - Рябова Александра

В агентство я ездила вместе с Киром и Петером, и вместе же мы возвращались в общежитие. Вместе ужинали и пили вечерний чай, зачастую вместе проводили выходные. И хотя личные переживания мы упрямо держали в себе, мне было спокойно в их компании. Прошлое не дышало в затылок, а будущее не пугало, как раньше. Не сговариваясь, мы отложили проблемы в долгий ящик, и жизнь замедлилась. Практически остановилась. И если ещё недавно стагнация угнетала меня, то теперь я могла вдохнуть полной грудью. Спешить было некуда.

— Вот вы мечтаете о чём-нибудь? — спросила я однажды за чаем.

Петер дёрнул головой, взгляд его забегал из угла в угол, чашка закрутилась в ладонях. Мы сидели в комнате Кира, и разговор тёк неторопливо, вяло, как это случалось под конец недели, когда каждого больше занимали собственные мысли. Я и Петер разместились за столом, а сам Кир — на полу, прислонившись к кровати. Стульев хватало на всех, и на голом линолеуме было холодно, но уговаривать Кира не имело смысла. Он был не в настроении в тот вечер. Как и многие вечера до этого.

— Ты в детство впала или что? — раздражённо отозвался он. — Ещё дурацкие вопросы будут?

— Просто решила поинтересоваться, — стушевалась я.

— Кир, зачем же грубить? — нахмурился Петер. — Мы так хорошо сидели.

— Хорошо? А кто первым занервничал? Нечего тут.

Петер смущённо опустил глаза, и Кир спохватился:

— Извини, не хотел так резко…

— Нет, это я начала. Простите.

Мы пристыженно смолкли. В тишине раздавалось мягкое тиканье часов, и казалось, можно было услышать биение сердец друг друга.

Шумно выдохнув, Кир поднялся с пола.

— Боже. Ну и жалкое же зрелище мы представляем. Попили чаю, называется. — Он снова выдохнул и потёр виски. — Мечты, да? К чему вдруг ты об этом спросила?

К чему. Я и сама хотела бы знать, почему эти мысли так настойчиво преследовали меня. Почему именно они наполняли мои бессонные ночи и минуты бездельного одиночества. Задавая вопросы, я надеялась хотя бы ненадолго снять этот груз со своих плеч.

— Просто так. Недавно я пыталась вспомнить какую-нибудь свою мечту, но ничего не вспомнила. Может, у меня и вовсе нет мечты.

— Разве это плохо? — сказал Петер. — Я бы с радостью больше ни о чём не мечтал.

— Шутишь?

Он открыл было рот, чтобы ответить, но замялся, отвёл взгляд и неловко поёжился.

— Нет. Ни одна моя мечта всё равно не исполнилась.

— Обычное дело, — холодно произнёс Кир. — Навоображаешь себе не пойми чего, а потом…

Он осёкся. Шагнул от нас, встал спиной, будто бы рассматривал что-то на стене.

— Но как же все те счастливые люди со сбывшимися мечтами? — Петер склонил голову набок. — Если бы мечты всегда сбывались, наверное, каждый был бы счастлив.

Возникла пауза. Кир медленно развернулся. На его лице застыло недоумение, словно он не мог поверить тому, что слышит.

— Что ты несёшь? — пробормотал он, подавив нервный смешок. — Петер, и как только тебе удаётся быть таким… Твоя наивность однажды доведёт меня.

— Чего ты? — всполошился Петер. — Я же не сказал ничего такого.

— Ничего такого… Конечно, ты ведь и в жизни ничего не понимаешь. Думаешь, люди просто так говорят: «Бойся своих желаний»? Думаешь, это так легко — взять и исполнить чью-то мечту? Многие вещи попросту невозможны. Мечтаешь о чём-то годами, тешишь себя, может, только ради этого и живёшь, и что в итоге? Всё было зря. Всё было бессмысленно с самого начала. И как после такого я должен продолжать…

Звон. Кир вздрогнул. Трясущейся рукой Петер задел чашку, и она разбилась об пол. Остатки чая растеклись лужей.

— Извини, я сейчас всё уберу, — засуетился Петер.

— Уйдите уже.

— Кир, подожди… — хотела успокоить его я, но он не позволил.

— Мне повторить? Уходите. Я устал, у меня болит голова. Это моя комната, а вы всё никак не уйдёте. Могу я наконец побыть один?

Схватив растерявшегося Петера за локоть, я вытянула его в коридор. Сердце громко стучало в ушах, щёки горели. Меня захлестнул стыд. Стыд от бессилия, от безучастности, от слепоты к чужим чувствам.

Петер печально смотрел на закрывшуюся за нами дверь. Я тронула его за плечо:

— Ты только не принимай это на свой счёт, ладно?

— Но, — грусть плескалась в его серых глазах, — когда такое происходит, обычно виноват я.

— Сейчас никто не виноват.

— Правда? Ты правда так считаешь?

У меня защемило в груди от того, с каким облегчением он выдохнул после моего кивка. Не решаясь разойтись, отчасти потому что боялись остаться наедине с самими собой, мы ещё недолго постояли в коридоре. Молча, словно случайно встретившиеся далёкие знакомые.

Когда тишина стала невыносимой, мы пожелали друг другу спокойной ночи и скрылись за дверьми своих комнат.

От Лукии ничего не было слышно. Не то чтобы я ждала от неё новостей, но затянувшееся затишье слегка меня беспокоило. Близился ноябрь.

Одним особенно холодным вечером ко мне постучали. Недовольная комендантша, скрестив руки на груди, заявила, что мне звонят, и повела меня на первый этаж, в свой закуток, где на столе стояло несколько телефонов. Не прекращая ворчать, она куда-то ушла, наверное, чтобы не мешать моему разговору. Я подняла со стола трубку.

Голос на том конце был слабым и хриплым, но его тонкий, пусть и приглушённый, звон, напоминавший колокольчик, ни с чем нельзя было спутать. Лукия не знала номера моей комнаты, потому позвонила на общий телефон. Удивительно, что она не воспользовалась своим положением, чтобы приструнить комендантшу.

— Не волнуйся. Я скоро поправлюсь. И тогда мы обязательно встретимся.

Слушая её короткие фразы, прерываемые кашлем, я хотела как можно быстрее закончить разговор. Лишь бы Лукия отдыхала и не тратила силы попусту. Почему она так напрягалась из-за меня? Ничто не мешало ей попросить Бертрана позвонить мне или даже приехать. И всё же она сделала всё сама, словно так было должно.

Но уверенность в её голосе успокоила меня. Я знала, мне не устоять перед Лукией. Как перед капризами младшей сестры, которой у меня никогда не было.

— Буду с нетерпением ждать нашей встречи, — улыбнулась я в трубку.

Впервые за долгое время мне поступила пара заказов. Первый пришёл из Главного ботанического сада Тьярны, просьба помочь в сохранении одного из редких видов папоротников, внезапно поражённого болезнью. Как выразился сотрудник сада, болезнь похожа на ржавчину, но точно ею не является, а самое страшное — ничем не выводится. Меня это, впрочем, едва ли волновало. Ярко-оранжевый крап, разукрасивший резные листья папоротника, исчез наутро после моего визита.

Второй заказ был от отца-одиночки. Его восьмилетняя дочь, вдохновившись увлечением подруги, принесла домой пучок фиалковых листьев для разведения и уже уставила горшками все подоконники в квартире. Всё шло хорошо, пока девочка не уехала в Мирлтаун, погостить у бабушки с дедушкой. И даже такие неприхотливые цветы, как фиалки, начали вянуть в неумелых отцовских руках.

— Она расстроится. Она очень любит фиалки, — говорил он, понурив голову.

Я испытывала смешанные чувства. Конечно, мне было жаль отца, он держал маленький художественный магазин, почти не приносивший денег, рисовал нехитрые акварельки на заказ и по выходным подрабатывал в фотоателье, жертвуя то немногое время, что мог проводить с дочерью. С другой стороны, при первой же встрече мне захотелось сбежать. Казавшееся иррациональным, это желание имело под собой прочную основу: он напоминал мне Юлиана. И при каждом взгляде в его такие же песочные глаза сердце моё ныло.

Наспех разобравшись с фиалками, я покинула их скромную квартиру. Она тоже, несмотря на множество отличий, слишком походила на тот, когда-то бывший для меня уютным и родным дом, из которого я с таким трудом вырвалась.

Встревоженные воспоминания ещё долго терзали меня. Так долго, что субботним вечером я вышла под тёмное небо, на обжигающе ледяной ветер, одевшись слишком легко, и побрела по полупустым улицам. Мне было всё равно, куда идти, лишь бы подальше от чужих глаз. Лишь бы не слышать собственных мыслей. Щёки щипало и уши болели от холода, но именно это помогло мне отвлечься, почувствовать себя здесь и сейчас. Голова опустела. Пока вдруг за очередным поворотом мой взгляд не выхватил в ряду однообразных магазинчиков витрину художественной лавки. Я замерла на месте. Поёжилась от налетевшего порыва. Мне не мешало согреться.