Иностранный легион - Виктор Финк

Он отвел меня в сторону и прибавил:

— В такую погоду даже буйнопомешанные в атаки не выходят. Но в такую погоду растут грибы. Я пришел предупредить вас: майор Андре бродит по самым далеким углам. Он ищет, не укрылся ли кто от дождя. Поняли? Это гриб ядовитый. Делайте что хотите, но чтоб у бойницы стоял дежурный.

В пехотном полку, где лейтенант Рейналь начал войну рядовым и за храбрость получил офицерские галуны, он был дружен с солдатской массой и поэтому считался неблагонадежным. Его спихнули в Иностранный легион, считая, что среди нашего темного и разноязычного сброда он будет не так опасен. Майор Андре ненавидел его. Он презрительно называл лейтенанта штатским, хотя у Рейналя вся грудь была в орденах.

Лейтенант оставил нам немного табаку и ушел.

Его предупреждение оправдалось. Вскоре в яме сверкнул короткий луч карманного фонарика: майор. Это был его первый визит к нам. Вода доходила майору едва не до колен. Не обращая на это внимания, он прошел к месту часового. Увидев, что у стенки стоят фигуры с винтовками в руках, он повернул назад и ушел так же молча, как пришел.

Тогда мы отправились в большие рвы — поискать, не найдется ли там досок или бревен, чтобы замостить наш окоп и защитить себя от наводнения.

Было темно. Ливень не ослабевал. Найти нужные материалы было трудно.

Мы все же нашли несколько обломанных балок и понесли к себе.

Выбираясь из рва, мы услышали шагах в двух от себя возню и кряхтенье. Мы думали, что это наши, но из другого поста.

— Дождевая вода полезна для ращения волос! — крикнул Лум-Лум в темноту.

Однако нам ответили по-немецки.

— Что, — спросил чей-то голос, — у вас тоже дождь идет?

Нас обрадовала эта неожиданная встреча. Мы остановились, чтобы помочь немцам вытащить бревно, торчавшее из земли. Когда это было сделано, немцы вежливо сказали нам «мерси» и унесли бревно к себе, а мы потащили свою добычу — к себе.

Мы бегали ко рвам за материалом несколько раз в течение этой ночи и каждый раз встречали немцев. Все были заняты одним делом.

Ливень, начавшийся внезапно, так же внезапно и прекратился.

— Артиллерия неприятеля приведена к молчанию, — определил Пузырь стилем официальных сводок.

Когда солнце взошло, мы увидели друг друга: все стояли мокрые насквозь, выше колена в воде, испачканные глиной и грязью. У всех были распухшие лица. В глазах неуклюже ворочалось безумие.

— Ну вот! — сказал Хозе.

Никто ничего не ответил.

Вода не стекала.

— Эй, носороги! — раздался из глубины коридора голос Джаффара. Турок принес кофе. — Кому чашечку помоев? Кому помоев? — кричал он.

Мы стали вытаскивать из карманов свои жестяные кружки.

Однако прошла минута, другая, а Джаффар не появлялся.

— Эй, зебры, — кричал он, — уберите караульных! Скорей уберите, а то они не пропускают!

— Он хорошо выспался на кухне, скотина! — сказал кто-то.

Джаффар продолжал кричать:

— Уберите контролеров! Они меня не пропускают с помоями!

— Кто хочет дать ему по зубам? — усталым голосом спросил Лум-Лум.

Три человека медленно отделились от стенки.

— Не надо троих! Одного довольно. Иди ты, Самовар!

Шагах в сорока по прямой линии от нашей ямы, в коридоре, был поворот вправо. А за поворотом, шагах в десяти, стоял Джаффар с ведром в руках. Он стоял перед препятствием: два облепленных глиной ганноверских стрелка вывалились из своей могилы в стенке прохода и снова принимали участие в войне: они не позволяли доставить нам кофе.

— Убери этих дураков, рюско! — сказал Джаффар. — Зачем вы их тут положили? Где вы их взяли? Вообще кто они такие?

Джаффар пытался передать мне ведро с кофе и хлеб из рук в руки, но расстояние между нами было длиннее наших рук.

Мне надоела эта возня.

— Да ну тебя к черту! Ты подносчик или я? Выкручивайся, как умеешь, а нам давай кофе! — сказал я Джаффару и вернулся в пост.

Через несколько минут в нашей яме стала спадать вода. И тут пришел Джаффар.

— А ну, кому помоев? Кому чашечку помоев? — весело кричал он.

Кофе успел простыть. В нем было мало сахару.

По обыкновению паясничая и кривляясь, Джаффар сказал, что ему стоило большого труда убрать «этих двух дураков», которые «развалились посреди дороги с единственной целью не дать легионерам пить утренние помои».

Стало ясно, что именно задерживало выход воды из нашего поста, — мертвые стрелки. Я пошел посмотреть — так и есть: Джаффар вытащил их на поверхность и вода схлынула. Мы радостно вздохнули.

Скоро наша артиллерия всадила обычные три снаряда в немецкое расположение. Немецкие пушки выпустили три снаряда в нас,

— Пробило девять! — сказал кто-то.

День начался.

Этот день был отмечен особыми событиями.

— Ступай, Макарона, в роту, попроси, чтобы прислали смену. Иди мокрый, как есть. Пускай видят, — распорядился Лум-Лум.

От мокрой шинели итальянца, от его брюк и обмоток валил густой и противный пар. Макарону бил озноб.

— Какой пост? Номер шесть?

Минуя лейтенанта Рейналя, Миллэ отправился прямо к майору Андре и вышел от него улыбаясь.

— Десять суток старшему по команде Бланшару! За напоминание.

В посту известие произвело большое впечатление.

— Десять суток?! — сказал Лум-Лум. — Он плюет нам в глаза? Хорошо!

В походе сажать солдата под арест трудно, но за штрафное время конфискуют жалованье.

— Значит, десять суток я работаю ради прекрасных глаз принцессы?! — говорил Лум-Лум со злобным весельем в голосе. — Ну, если так, отвернитесь, принцесса, я снимаю штаны, они у меня промокли, я должен просушить их!

Мы все сделали то же самое. Запасное белье было затоплено.

Пост № 6 охранялся шестью совершенно голыми людьми. Винтовки были облеплены и забиты грязью.

В наш пост, как в самый отдаленный и связанный самым неудобным коридором, к тому же штрафной, начальство не заглядывало. Не до нас было и немцам.

— Смотри, фриц так само шинелки бросал! — заорал Незаметдинов и весело заматюкался.

Действительно, немцы тоже сушили на парапете свое барахлишко. Мы обрадовались. Это не было злорадство — вот, мол, и неприятелю плохо. Это была настоящая радость. Люди назывались неприятелями и врагами, а вот они, как и мы, доверчиво сушат при нас свои вещи, оставаясь голыми. Когда к нам в яму шлепнулась дохлая крыса, мы все весело смеялись. Как-то стало даже легко на душе. Начальство обидело нас? Плевать! Мы хорошие парни, мы живем дружно и дружим даже с врагами начальства.

— Сейчас, — начал Лум-Лум, — Стервятник думает: «Вот есть у меня легионер Бланшар, по прозванию Лум-Лум! Тип, которого видели с бородой и винтовкой в Алжире, в Габоне, в Тимбукту! Хоть я и вклеил ему десять суток, а он стоит сейчас в посту номер шесть! Если кайзер Вильгельм захочет сунуть свои усы в пост номер шесть, он должен будет переступить через труп легионера Бланшара и запутается в его бороде!» Так он думает, Стервятник! А Бланшар стоит в посту без штанов! Нате, принцесса, полюбуйтесь, и скорей: после будет дороже! Легионер Бланшар плюет на своих начальников и на их вражду к бошам. Он бошей никогда не видел. Легионер Бланшар вообще сомневается, монсеньёры кардиналы: удобно ли убивать незнакомых? Прилично ли это? Красиво ли это? Честно ли это? Умно ли это? Он считает, что убивать полезно только некоторых хорошо тебе известных типчиков.

Лум-Лум разошелся и мог болтать долго. Внезапно он умолк и одним прыжком выскочил на парапет.

Оказалось, к нам шел немецкий солдат. Он был без оружия, но мы не знали, каковы его намерения. Лум- Лум бросился к нему.

Увидев, что из нашей ямы выскочил человек, голый, как червь, волосатый, как обезьяна, и татуированный с головы до пят, немец едва не свалился с ног. Лум-Лум, смеясь, подбежал к нему и потащил к нам, ругаясь по-арабски.

Немец прыгнул в яму, немой от испуга. Не попал ли он в среду сумасшедших? Почему все голые?

— Объясни ему, Самовар, что мы разделись назло командиру батальона.

— Да, это смешно, — не совсем, однако, уверенно сказал немец, когда я ему все объяснил. — Вы хорошие парни! Нам тоже скучно. Мы тоже сидим в яме, как дураки.

Немец угостил нас сигарами и попросил хлеба.

— Надо что-нибудь придумать насчет покойников и артиллеристов, — начал он. — Позиция здесь хорошая, и вы ребята тихие. Если бы не покойники и не артиллеристы, можно было бы жить. Пехота французская и немецкая — ребята хорошие. Но артиллеристы… Они сволочи. Они стреляют издалека, а сами не показываются. Еще виноваты покойники, потому что от них идет дух.

— Он прав, этот фриц, — согласился Пузырь. — Если бы не артишоки, здесь была бы сладкая жизнь, потому что начальство сюда редко заглядывает.

Мало-помалу все мы — и гарнизон поста № 6, и немец — стали как будто забывать, кто мы, где находимся, при каких обстоятельствах. Война еще была жива, и ее бешенство еще не утихло, но, поговорив этак несколько минут, обе стороны почувствовали, что взаимной вражды у них нет. Каждый видел в противнике только подобного самому себе страдальца, который трудится над непонятным делом. Был 1917 год. Как ни было велико расстояние и как ни ревел над всей Европой ветер безумия, все же раскаты русской грозы доходили и до нас. Правда, на Западном фронте солдатская злоба еще была темна, она еще не знала своей дороги. Но вековое свое место она покинула: солдат уже больше никак не мог обходиться без ясного понимания истинных причин и целей войны. А так как именно об этом он не знал ни слова правды, то он переставал злобиться против солдата неприятельской стороны.