Зной - Джесси Келлерман

— Ладно, повеселись там. И позвони мне с пляжа.

Спать она улеглась в десять. И почти уже впала в бессознательное состояние, когда ее разбудил на редкость противный автомобильный гудок. К половине второго Глория поняла, что сон ей не светит.

Она встала, споткнулась о стоявший на полу у изножья кровати брезентовый рюкзак. Глория получила его от матери, когда поступила в колледж, настоящий рюкзак швейцарского солдата — с пришитым к нему флагом, с серийным номером, — сшитый из плотного, но хорошо пропускавшего воздух оливково-зеленого брезента. Он вынес и тысячи миль пути, и немилосердное обращение с ним и был единственной стоившей значительных денег вещью, которую Мама отдала в собственность Глории. Сама она получила его от жившего в Сан-Диего bracero. Рюкзак все еще сохранял форму достаточно приличную для того, чтобы ему можно было доверить недельный запас одежды.

Глория принялась вытаскивать ее наружу, проверяя, не забыла ли чего.

Шорты, спортивные брючки, футболки, одно платье (совершенно непонятно, зачем оно ей может понадобиться), кроссовки, вьетнамки, носки. Она добавила к этому еще несколько трусиков, подумав: жарко становится, я, наверное, потеть буду. Взглянув на них, лежавших поверх постели свернутыми в подобие толстых сигар, она вдруг почувствовала себя старой. Ничего-то хорошего, кроме серых трусиков с лейблом «Хэйнс», у меня нет.

Ладно, с одеждой все ясно. Дальше: паспорт, туалетные принадлежности, несколько фотографий Карла, чтобы показывать их людям. Роман в бумажной обложке, который она уже трижды начинала читать и оптимистически уложила в рюкзак, на сей раз завершил свой путь в мусорной корзине. Необходимо знать, когда следует отступиться, это так же важно, как упорство.

Поставив рюкзак к стене, чтобы снова не налететь на него, Глория направилась было на кухню, выпить чаю.

И остановилась.

Кое-что она все-таки забыла.

Под ее кроватью пылилась обувная коробка, в которой хранился «поляроид». Другое дело, что пластин для него Глория ни там, ни где-либо еще не обнаружила.

Вот и хорошо, дело нашлось. Не придется ни на часы поглядывать, ни заваривать чай.

В Лос-Анджелесе работающих всю ночь магазинов хоть пруд пруди. Довольная тем, что у нее появилась цель, но не спешившая достичь ее, Глория направилась на юг, миновала ресторан «Нормз» (с парковкой, забитой «вольво», принадлежавшими молодняку Беверли-Хиллз, который заезжал сюда выпить-закусить), заведение продавца подержанных автомобилей, видеосалон «20/20». И остановилась у пустовавшего в этот поздний час магазина «Райт-Эйд», который стоял на примыкавшей к Восемнадцатой стрит маленькой площади. От дома, конечно, далеко, зато близко к шоссе, по которому она собиралась прокатиться, когда покончит с покупкой.

У продавца, которого она спросила о пластинах для «поляроида», слегка закосили глаза.

— Не знаю, есть ли у нас. Подождите.

Он спустился по лестнице в некий, находившийся, по-видимому, в аду, склад и обратно уже не вернулся.

В конце концов Глория отыскала еще одну продавщицу — с заплетенными в тугие косички волосами и накладными ресницами длиной в пастуший кнут.

— А Маркус где? — спросила продавщица.

— В подвал пошел, — ответила Глория.

Девушка прищелкнула языком:

— Мудак, вот же они лежат.

Девушка сунула руку под прилавок и вытащила упаковку.

— Мне только одна нужна, — сказала Глория.

— Возьмите две, — посоветовала девушка. — Вдруг одной не хватит, обидно же будет.

Тоже верно.

— Хорошо, две.

Девушка застучала по клавишам кассы — в ритме лившейся из динамиков попсы — ноготками дюймов в пять длиной и с раскраской под американский флаг. Ногти Джекки Джойнер-Керси[50]. Глория таких уже сто лет не видела — может, они снова в моду вошли?

— Этот сопляк тупее тупого, — сказала девушка. — Никогда ничего найти не может.

— Ну, магазин-то большой, — заметила Глория.

— Дерьмо, да я про все знаю, где оно лежит… четырнадцать и семь.

Приплелся еще один работник магазина — с резиновой шваброй под мышкой и в джинсах из рекламы средства для похудения (Раньше я шестьдесят седьмой размер носила!!!), — взглянул через плечо девушки на экранчик кассы.

— Полин… — простонал он.

— Что? — спросила девушка.

— Нам уж, типа, недели три не платили…

— Со вторника. — И к Глории: — Карточка дебетовая или кредитная?

— Дебетовая.

— Мне столько времени не платили, что я уж забыл даже, как выглядит мое имя на чеке.

Глория улыбнулась, ввела свой ПИН-код.

— Эх, боже ты мой… — Юноша покачал головой и удалился.

— Пидор тупой, — пробормотала Полин.

Глории она нравилась. Полин походила на нее саму в молодости — только ругалась покруче.

— Ну вот, мэм, — сказала Полин, резко отрывая чек от кассового аппарата — точно хирургически удаляя его язык. — В пакетик положить?

— Будьте любезны.

Глория уже направилась к выходу, когда возвратился, неся охапку самых разных фотопленок, Маркус. Увидев Полин и Глорию, он остановился, приоткрыл рот. И, помолчав, спросил:

— Чего случилось?

Полин развернула его на сто восемьдесят градусов и толкнула в спину:

— Унеси это дерьмо, оно нам без надобности, все уже есть под прилавком.

— Ничего же не было, когда я ис…

— Да ты у себя в штанах и собственные яйца за десять минут с фонарем не найдешь.

Над парковочной площадкой возносились в небо, точно архангелы, фонари, распыляя свое сияние в ночном тумане. На другом ее краю весело и расплывчато светилась вывеска игрушечного магазина. А над выездом из парковки висели флаги, безнадежно сообщавшие: ДО РОЖДЕСТВА ОСТАЛОСЬ ДВЕ НЕДЕЛИ. Глория постояла немного на холодном воздухе, гадая, что она будет делать на праздники. Обедать в одиночестве или в семье одной из подруг: Кэти, Джанин, Барб. В последние пять лет она и Карл проводили этот день, подвозя продукты в благотворительный продовольственный фонд его церкви, а под вечер Глория дарила ему новую статуэтку. Так они Рождество и отмечали, скромно и достойно.

А что теперь?

Она положила покупку на пассажирское сиденье «доджа», подрагивая, уселась в него, включила печку. По ветровому стеклу сползали капли росы. Глория разок проехалась по стеклу дворниками, включила двигатель и покатила к Десятой Восточной.

А там разрешила себе повернуть к Бойл-Хейтс.

Идея была во многих смыслах дурная. Последнее, что ей требовалось перед десятичасовой поездкой, это предпринятая в глухую ночь экскурсия по местам, где заезжим водителям и в разгар дня добиться от местных жителей толку не удается.

Но то был ее Район.

Она съехала с шоссе у «Дома Мира», кладбища, на котором когда-то работала Мама. Ворота были заперты, но Глория все равно вышла из машины, чтобы взглянуть на коричневатый, экстравагантно безрадостный храм. Ряды надгробий с вырезанными на них чужеземными буквами подступали к самой ограде кладбища. Тут и тридцать лет назад было тесновато, а теперь, подумала она, могильные камни приходится, наверное, ставить торчком, вертикально.

Как-то раз — Мама тогда только еще начала работать здесь — она, вернувшись домой, сообщила Глории: «Библию написали Евреи». Бившаяся над домашним заданием Глория согласилась с этим утверждением, не понимая, какое отношение оно имеет к ней. Ее и без того перегруженный знаниями разум не ощущал необходимости в накоплении новых, не весьма достоверных фактиков.

Через несколько недель Мама, опять-таки вернувшись домой, сказала: «Евреи и в Мексике жили».

Глория кивнула и углубилась в математическую задачу.

К концу года Мама уже постоянно делилась с ней интересными сведениями о Евреях.

«Евреи жили в Испании, и некоторые из них прибыли сюда с конквистадорами».

«Евреи были очень могущественные».

«Иисус был плотником, но и Евреем в придачу».

Проведя небольшое расследование, Глория выяснила, что все эти познания Мама черпала из регулярных бесед с управлявшим кладбищем раввином. Он часто задерживался на работе до позднего часа, а поскольку никого, кроме Мамы, на кладбище к этому времени не оставалось, они беседовали. Раввин стремился улучшить свой испанский, Мама — свой английский. Минут пятнадцать они говорили на одном языке, а затем переходили на другой.

— Он рассказывает мне про Евреев.

— Полезных тебе английских слов ты в таких разговорах не наберешься, — говорила Глория.

Маму это не заботило. Ее радовала уже сама возможность беседовать с кем-то. Ко времени возвращения домой она была так раздавлена усталостью, что разговаривать с Глорией могла хорошо если несколько минут. А на кладбище раввин встречал ее еще сохранявшей после уборки в домах Бель-Эра какие-то силы: уставшей, но жаждавшей человеческого общения, — в особенности после целого дня, проведенного в обществе миссис Уолден, считавшей, что разговоры с прислугой ниже ее достоинства.