Домработница царя Давида - Ирина Волчок

— Не мне, а дядь Давиду, — объяснил Васька. — Например, он знает, где ты сейчас бродишь? И почему ты его одного оставила?

— Давид Васильевич знает, где я, — холодно сказала Аня. — Он сам меня отправил. И я не оставляла его одного, с ним Руслан, а на Руслана можно положиться. Он повёз Давида Васильевича в больницу, а потом — по магазинам, банкам и всяким знакомым. И вместо того, чтобы следить за мной, вы бы лучше позвонили Давиду Васильевичу, попросили прощения и помирились.

— Учить она меня будет, — хмуро проворчал Васька. — Учителей на мою голову… Между прочим, мы и не ссорились. Это ты виновата, что дядь Давид меня выгнал. Не, во прикол!.. Кухарка обиделась. Интересно, что он матери сказал…

— Мне пора возвращаться, — сказала Аня. — Я вас прошу: не надо за мной следить. То, что вы считаете меня виновной в сложившейся ситуации, не даёт вам оснований осложнять мне жизнь. Прощайте.

Аня повернулась и пошла походкой победительницы. Во всяком случае, она очень надеялась на то, что сейчас у неё походка победительницы. Правда, такой походке слегка мешал тяжёлый пакет. И то, что Васька топает следом, — тоже мешало. К тому же, он всё время бубнил за её спиной:

— Ой-ой-ой, в сложившейся ситуации! Не даёт оснований! Какие слова кухарки знают! Может, ты государством хочешь управлять? А, кухарка? В наше время всё возможно. Ликбез окончишь — и вперёд…

— Не хочу я государством управлять, — не выдержала Аня, остановилась, обернулась и с упрёком уставилась в хмурое лицо Васьки. — Почему вы стараетесь меня обидеть? Разве я сделала вам что-то плохое? Я ведь вас не обижала, правда? По крайней мере, я не хотела вас обидеть…

Аня замолчала, сообразив, что вот сейчас она как раз очень хочет его обидеть, только не знает, как это делается.

А я обиделся, — упрямо сказал Васька.

— Тогда я прошу у вас прощения… — Аня подумала и добавила: — Хотя и не чувствую себя виноватой.

— Может, мне тоже прощения попросить? — Васька театрально засмеялся, но тут же помрачнел и сердито сказал: — Ты меня достала. Чего уставилась? Значит, считаешь, что я виноват, да? Нет, реально достала… Ну, ладно, извиняюсь. Скажешь дядь Давиду, что я извинился?

Ему даже в голову не приходило ждать её прощения. Ему надо было, чтобы она донесла до сведения царя Давида тот факт, что он извинился. То, что она его простит, — подразумевалось само собой.

— Хорошо, я скажу Давиду Васильевичу, что вы извинились… — Аня помолчала, вздохнула и спросила: — Это всё, что вы хотели от меня услышать?

— Ну… в общем, да… — Васька насторожился. — А что, ты что-то ещё хотела сказать?

— Нет, — честно ответила Аня, повернулась и пошла от него.

Она действительно не хотела говорить, что прощает его. Даже если бы он ждал этого — всё равно не сказала бы. Но он и не ждал. Всё-таки очень противный парень…

Аня шла по переулку, перекладывая тяжёлый пакет из руки в руку, а Васька шёл рядом и молчал. Может быть, всё-таки переживает? Аня осторожно покосилась на него. Да ничего он не переживает. Походка ленивая, физиономия спокойная, взгляд сонный. А молчит — потому, что все слова кончились.

— Ух ты! — Васька вдруг оживился, глаза его проснулись, брови удивлённо дрогнули. — Ничего себе! Ты смотри, какие машинки по этим закоулкам бегают!

Аня глянула вперёд. В переулок сворачивала машина Евгения Михайловича. Что это он сюда зачастил? Или Алину рановато выписали, и теперь врач контролирует процесс выздоровления на дому? Аня затревожилась.

Машина остановилась почти рядом, Евгений Михайлович торопливо вышел из неё, отобрал у Ани пакет и стал устраивать его на заднем сиденье, одновременно говоря:

— Здравствуйте, Анечка. Ну что же вы такие тяжести носите? Хорошо, что я здесь оказался. Вы сейчас домой?

Ваську он как будто вообще не замечал.

— Домой, — растерянно сказала Аня. — То есть к Давиду Васильевичу. А как вы здесь оказались? Вы к Алине хотели, да? Там что-нибудь… не в порядке?

— Всё там в порядке, — уверил её Евгений Михайлович. — Вы же от неё сейчас? Ну вот, сами могли убедиться. Я у знакомых был, здесь недалеко. Смотрю — вы опять с мешком. Решил подвезти. Вы ведь не против? Ну, садитесь скорее.

— Это кто? — неприязненно спросил Васька. — Резидент? Или так, шестёрка из перевербованных?

Ну, вот на редкость противный этот Васька!

— Евгений Михайлович, не обращайте внимания, — сердито сказала Аня. — Это племянник Давида Васильевича. У него всегда такая манера поведения. Не понимаю, почему. Он в Англии учится.

— А, это многое объясняет, — врачебным голосом сказал Евгений Михайлович, усаживая Аню в машину и захлопывая дверцу. — Англия — это такая причина, которой можно объяснить практически всё… Вы, молодой человек, можете обращаться ко мне в случае чего.

— Евгений Михайлович врач, — объяснила Аня, глядя в открытое окошко машины на стоящего столбом Ваську. — Евгений Михайлович психиатр. Очень хороший. Нет ни одного больного, которого он не сумел бы вылечить.

— Которого сумел бы — тоже нет, — пробормотал Евгений Михайлович, круто разворачивая машину в узком переулке. — А что, Анечка, вы думаете, что племянник великого Давида не совсем здоров?

— Точнее — совсем нездоров… — Аня оглянулась, увидела, как у стоящего столбом Васьки вытягивается и стремительно краснеет лицо, и не без удовлетворения сказала: — По крайней мере, патология сосудистой системы у него точно имеется… Евгений Михайлович, а почему вы назвали Давида Васильевича великим?

— Вы разве не знаете? — удивился Евгений Михайлович. — Давида по-другому уже сто лет не называют. Великий! Это без дураков, действительно заслужил. Он великий хирург, пока оперировал — к нему просились, как к господу богу. Чудеса творил, это правда. Из его учеников двое тоже чудеса творят, но всё равно никто не сравнялся. А когда перестал оперировать — я думал, что в психиатрии пациентов прибавится. Многие и правда могли с горя свихнуться. Особенно те, кто очереди ждал…

— Ну, ведь не до ста лет ему работать, — возразила Аня. — Каждый имеет право на заслуженный отдых. Ему ведь уже семьдесят как-никак… А на пенсию положено выходить в шестьдесят.

— Да при чём тут пенсия! Если бы не перелом, он бы до сих пор оперировал… — Евгений Михайлович подумал и поправился: — Он бы до ста лет оперировал. А потом — ещё сто лет. Великий Давид! Ему руку его же ученики чинили. Длинная операция, тяжёлая, осколочный перелом, мышцы порваны, нервы задеты… Потом признавались: не верили, что рука хоть как-то шевелиться будет, хоть просто чтобы жить не мешала…

— Какая рука? При чём здесь рука? У него же нога сломана! — растерялась Аня.

— Может быть, — довольно равнодушно согласился Евгений Михайлович. — Но нога ему не мешала бы. А с такой рукой оперировать уже нельзя. Хотя хорошо восстановился, говорят, через пару лет даже на пианино играл. Но оперировать ни разу не решился. Почти пятнадцать лет не оперирует.

— Так это он давно руку сломал! — поняла Аня. — А как это получилось, вы не знаете? Неужели опять с лошади упал?

— В аварию попал, — объяснил Евгений Михайлович. — Я особых подробностей не знаю, я тогда студентом был, на практике после второго курса. С практикантами особо не разговаривают, если только случайно что-нибудь услышишь… Я так понял, что его машину грузовик сбил. Где-то за городом, далеко, даже «скорая» не сразу добралась. Жена и две дочки — сразу насмерть, а Великого Давида успели довезти.

— А я всё думаю: почему он один? — пробормотала Аня. — Жена и дети… какой кошмар.

— Да дети уже взрослые были, — уточнил Евгений Михайлович. — Лет по двадцать с чем-то. Говорят, одна как раз замуж собиралась.

— Евгений Михайлович, а почему вы его не любите? — помолчав, спросила Аня.

— С чего вы это взяли?!

Аня не ответила. Она и сама не знала, с чего это взяла. Просто видела это. Чувствовала. Хотя и эти слова не слишком точно передавали её ощущения. Просто знала — и всё. С ней довольно часто так бывало: ничего не анализируя, не располагая фактами и не вникая в причинно-следственные связи, она точно знала, что люди чувствуют и как относятся друг к другу. Сейчас она точно знала, что Евгений Михайлович не только плохо относится к царю Давиду, но и рассердился на неё, Аню. Вечно она лезет ко всем с неуместными вопросами. Никакой социальной адаптации.

Они оба так и промолчали до самых ажурных ворот. Машина остановилась, Евгений Михайлович вышел, открыл дверцы, но не стал помогать Ане выйти из машины, а стал вытаскивать Анин пакет. Она взяла пакет из его рук, попробовала поймать его взгляд, виновато сказала:

— Спасибо за помощь. И, пожалуйста, извините меня. Я всегда задаю дурацкие вопросы. Проблемы с правилами межличностного общения… Вы не сердитесь?

— Нет, что вы, Анечка… — Евгений Михайлович наконец-то поднял взгляд. Глаза были растерянные. — Вы правы. То есть… я не то, чтобы не люблю Великого Давида… но если бы оперировал он — моя мама, наверное, была бы жива. А он тогда уже не оперировал. Разве такой хирург имеет право ломать руки?