«Я крокодила пред Тобою…» - Татьяна Малыгина

– Не пара.

– Ага. У меня по отцовской линии все бухают. И дядьки, и брат его.

– И ты.

– Не, я не бухаю. Я культурно расслабляюсь.

***

На Пасху мама Олега, по паспорту Лариса Эдуардовна Калугина, а по рождению Флора Эдуардовна Квитковски, женщина из старого рода польских евреев, за чашкой хорошего листового чая с домашним ароматным кексом поведала Марине, как она жила до рождения Олежки. Как ее семья выживала в оккупированном немцами Таганроге, как мать учила ее не называть свое настоящее имя, как заставляла прятать под белый платок непослушные длинные черные кудри. Флора помнила, как совсем юный немец каждый день приносил ей, шестилетней девочке, диковинные конфеты, угощал хлебом и сгущенкой. Она совсем не помнила детского страха. Но ее учили бояться немецкого плена, чтобы не увезли в Германию. После войны часть Флориных родственников осталась в Таганроге, часть перебралась в Польшу, звали и ее. Но Флора встретила большую любовь – папу Олега и не поехала за границу. Она поехала за мужем на Север, в маленький город Северогорск, где и родился их единственный сын Олежка. Когда Флора познакомилась со Славиком, статным худощавым красавцем с мужественным подбородком, светлыми вьющимися русыми волосами и с голубыми смеющимися глазами, она забыла обо всем на свете. Олег был похож на обоих родителей. От мамы он взял легкие кудряшки, глубоко посаженные глаза и прямой, культурный, так сказать, римский нос, от отца – стройную фигуру и четкий благородный полногубый рот. Рассматривая семейный архив, Марина обратила внимание на выгоревшую старую фотографию красивой молодой женщины в платье с кринолином, с волосами, прибранными в высокую прическу. Спокойное лицо, ухоженные руки, пара ниток жемчуга на шее. Стать и достоинство. Звали ее Агата Квитковски, это была бабушка Флоры. Они были очень похожи. Флора хранила эту единственно сохранившуюся старинную фотографию с особым трепетом. Она была малым доказательством причастности Флоры к дворянскому роду, что с годами все больше грело родовое самолюбие Ларисы Эдуардовны. Марина так и не смогла понять, что могло связать таких разных людей, польскую аристократку и босяка из пролетарской семьи.

– Лариса Викторовна, почему вы не уехали к своим, в Польшу?

– А кому я там была нужна? А Славка? Он и слышать не хотел о переезде. Вся его родня в Таганроге. Там, говорит, и подохну.

Прожив вместе сорок лет, они не сохранили любовь. Флора жила домашними хлопотами, вечерами ждала спивающегося Славку, который потерял не только свою любовь, но и былую стать, набрав излишек веса. Он сильно поседел, обрюзг, от многолетнего курения приобрел хронический бронхит, а от водки его лицо с возрастом становилось все более красным из-за сосудистой сеточки на носу, щеках и подбородке. Флора-Лариса ворчала, но терпела.

– Надо было уезжать. И Славку силой забирать, – сокрушалась она, сама не веря своим словам, – но тогда бы все сложилось по-другому. Олежек бы наш не родился.

– Ну, родился бы кто другой.

– Другой. Но не мой Олежек.

Марина видела, насколько была сильна взаимная привязанность матери и сына – настолько же слабы были ниточки между Тамарой Николаевной и Маринкой. Олег каждый день бывал у родителей, Флора кормила его голубцами, борщиком, куриными ножками с пюре.

– Кушай, сыначка, – акала, доставая из духовки обвязанные швейными черными нитками голубцы, Флора, – вкуснее мамы никто не накормит.

Олег молчал, чтобы не врать и не расстраивать мать. У мамы было все вкусно, но его Маринка готовила – пальчики оближешь!

Когда Марина приходила столоваться к свекрови, после трапезы она всегда просматривала семейный фотоархив и видела, как же Флора ревнует своего сыночку к многочисленным пассиям! И как умеет контролировать свои эмоции! Одним словом, порода, дворянские гены. Никогда – ни словом ни полсловом – плохо о бывшей Светке или Олежкиных девицах школьной юности и юной зрелости, чьи многочисленные затейливые фотографии Марине довелось увидеть в домашней фотокопилке. Выбор сына надо уважать. Все сдержанно, вежливо и культурно. Даже крепкое словцо в ее исполнении звучало вполне пристойно.

– Отправила Славку в магазин на днях. Купить грудинки на щи. Принес сало. Слава, спрашиваю, кто тебе продал это говно? Лорочка, мне сказали, это грудинка. Нет, Слава, тебе продали говно. Я собиралась худеть, а ты мне – сало.

После сорока пяти Флора поправилась. С пятидесяти семи до семидесяти пяти. Она очень переживала по этому поводу и сидела на бесконечных диетах, но не могла удержаться, чтобы не скушать кусочка тортика или пирога, испеченного для своих мужчин. Она голодала, нервничала, скидывая всего по два килограмма за месяц, срывалась, наедалась, опять нервничала, пила кефир и зеленый чай, отказывалась от мучного и сладкого, потом пекла на выходных кекс и опять срывалась.

– Господи, помоги мне сбросить вес! Я выгляжу как старая корова!

И Господь помог. Флора заболела, когда ей было пятьдесят восемь. Она так обрадовалась тому, что у нее пропал аппетит! Но легкость сменила слабость, а радость уступила страху, что у нее рак. Хождение по врачам в течение полугода ни к чему не привело. Доктор лечил ее иголками и качал головой: «А що вы хотите? Все болезни таки от негвов, у вашей мамы типический невгоз». В итоге большие деньги были потеряны, время упущено, а правильный диагноз поставили только спустя восемь месяцев. Ее почти год лечили от несуществующего невроза, и у Флоры отказали почки.

– Марина, мать направили на гемодиализ.

– Это что?

– Это аппарат искусственной почки. У нее отказали обе. Врачи дают лет семь от силы.

– Ужас… и что теперь?

Олег возил мать в больницу через день в течение шести лет. Флора весила уже пятьдесят, ее все время тошнило, она очень мало ела и мало пила. Ее смуглая ровная кожа пожелтела и высохла, глаза еще больше запали, щеки ввалились, и Марина подумала, что Флора стала похожа на хищную птицу с большим клювом. Она перестала обращать внимание на свою внешность и то, как одета. Олег выводил мать под руки из подъезда, она медленно, вразвалочку для устойчивости из-за слабости в коленях выходила, одетая в домашний халат, из-под которого виднелись вытянувшиеся на коленках, вылинявшие широкие хлопчатобумажные спортивные штаны. Лариса носила стоптанные тапки или ботинки «прощай, молодость», на шее – платок, сверху накидывала старую, затертую на сгибах, черную кожаную длинную куртку, которая висела на исхудавшей и измученной женщине, как на палке.

В кабинете гемодиализа Флоре становилось легче. Она познакомилась там с молодым мужчиной, уже три года жившем на аппарате, и девушкой лет двадцати шести, попавшей сюда после родов.

– Сы начка, ты представляешь, ее бросил муж, когда она заболела! У ее трехлетнего сынишки нет никого, кроме мамы. Это ужасно, сынок. Его определят в интернат после ее смерти.

– Мама, почему сразу смерти? Она поправится, все будет хорошо.

– Сынок, ты же знаешь все. Счет идет на месяцы. А у кого и на дни.

– Мама, не надо…

После изнурительной процедуры каждый раз Флора садилась на переднее сиденье в машину Олега, доставала карамельку, чтобы не тошнило, и они ехали с небольшой скоростью, так маме было легче переносить дорогу.

После посещений больницы Калугин долго не мог прийти в себя. Он часто звонил родителям, Флора забывала о болезни, когда она, не торопясь, обо всем помаленьку беседовала с сыном. Рассказывала, что кушала, что показывали по телевизору, жаловалась на Славку.

Отец сильно запил, не так давно, месяца три назад, похоронив свою мать Клавдию, бабушку Олега, которая умерла в хосписе в возрасте девяноста двух лет. Клавдия уходила абсолютно здоровой, в полной ясности ума, и от этого ей было намного тяжелее, так как она осознавала кошмар всего происходящего с ней в последние дни ее долгой жизни. Она умирала среди безнадежно больных, таких же одиноких, как она сама, при живых двух сыновьях и трех внуках. Оба сына пили, Колян по-черному, а Славка не терял человеческий облик, всегда чисто одевался и часами не вылезал из ванной, чего не скажешь о его старшем брате. Колян постепенно превращался в ничто. Ему ничего не было интересно в жизни, кроме выпивки. У Клавдии была старенькая маленькая двушка-хрущевка, которую Николай пас, пока там жила мать. Он не ухаживал за матерью, не готовил ей, а просто приходил туда пить. Она его любила и все терпела. Сыновья навещали Клавдию каждый день, и почти каждый раз пили вместе. Клавдия лежала не шевелясь, прислушиваясь к кухонной перебранке сыновей.

– Ты, Славка, хату эту не получишь, понял?

– Ты тоже рот на нее не разевай. Мать сама знает, кому ее отписать.

– Я мать уговорю, понял?

– Давай уговори. Попробуй.