Мошенник. Муртаза. Семьдесят вторая камера. Рассказы - Орхан Кемаль

Кудрет между тем думал о том, как здорово удалось ему досадить председателю. Досадить — не то слово! Он публично его опозорил. Кое в чем председатель, разумеется, прав. Власти только и искали повода, чтобы разогнать партию. Ну и что? В подобных делах нельзя быть чересчур щепетильным. Председатель вилайетского комитета, обжегшись на йогурте, дует на мороженое, боится всего нового, превратил партию в некое подобие хвоста мула, который никогда не станет ни больше, ни меньше. Народ годами мечтал о таких блестящих ораторах, как он, Кудрет Янардаг. Представители правительственной партии без конца кричат, что именно благодаря им Турция не была втянута во вторую мировую войну. Чтобы их скомпрометировать, надо назвать черным то, что они зовут белым, и наоборот. Они хвалятся тем, что спасли Турцию от войны? Значит, надо в пику им заявить: «Здорово вы нагадили! Наша страна — обитель героев! Ее сыновья с самого рождения всем существом своим преданы коню, жене и оружию. Лишить таких храбрецов возможности воевать — все равно что их кастрировать!» Мысль показалась Кудрету гениальной. Он вынул из кармана записную книжку с золотым обрезом и пометил своей великолепной авторучкой: «Разработать тему о кастрировании нации!»

— Что ты там пишешь, дорогой?

— Записал одну идейку, пригодится в будущих выступлениях.

«Но этого мало, — размышлял Кудрет, — надо пойти дальше, гораздо дальше! Необходимо очистить партию от таких трусов, как этот председатель комитета. Это надо сделать во что бы то ни стало. Иначе провала на выборах не избежать. Ведь так было в сорок шестом. Приеду в Анкару — поговорю об этом в партийном центре. Так и скажу: стоит ли оглядываться на конфликт между Либерально-республиканской и Народно-республиканской партиями, если в то время мы еще не пережили второй мировой войны, а во главе государства стоял Мустафа Кемаль? Сейчас Мустафы Кемаля нет, есть Исмет[59], который, кстати, с помощью Шемсеттина-ходжи возродил религию. Это своего рода политика. Отчего же и нам не последовать их примеру?»

— Приехали! — крикнула Нефисе Мыстыку и стала открывать сумочку.

— Опомнись, ханым! — остановил ее Кудрет. — Разве мужчины допустят, чтобы ты платила! К тому же твои деньги у Мыстыка не в ходу!

— Для меня счастье служить вам! — воскликнул извозчик. — Так что ваши деньги у меня и в самом деле не в ходу.

— А ну, удалые! — крикнул он, дернув вожжи, и щелкнул кнутом.

Тощие лошаденки рванули с места, и фаэтон, громыхая, покатил по улице.

— Надо было и Мыстыка пригласить на обед, — спохватилась Нефисе.

— Да… Мысль неплохая, — согласился Идрис.

— Нет уж, — решительно возразил Кудрет. — Об этом и речи быть не может! Пока он на тебя работает, его еще можно терпеть, а потом… Работяга он и есть работяга! Тут и рассуждать нечего!

Нефисе не разделяла таких взглядов, но предпочла не спорить. Ведь Кудрет ее муж, он только что вышел из тюрьмы и околдовал своей речью целую толпу, а председателя вилайетского комитета просто стер с лица земли! Кроме того, он уговорил вступить в партию огромное количество людей. Комитетчики вчетвером едва успевали регистрировать вновь вступивших. Пусть председатель злится, к ней он придраться не может. Не она его опозорила, ее муж. К тому же сам виноват, действовал не так, как нужно. А то, что она дважды согрешила с ним, — никого не касается, только их двоих. Тем более что свидетелей не было. На худой конец, она может от всего отказаться, заявить, что председатель клевещет, потому что зол на ее мужа. Впрочем, на это он не пойдет. Ведь он тоже женат, у него взрослые сыновья, дочери-невесты.

Нефисе нетерпеливо застучала в ворота железным кольцом-колотушкой.

— Кажется, ушли все.

Нефисе заглянула в окно, никакого движения в доме не было.

— К соседям пойти не могли. Они никого тут не знают.

— Надо было ключ с собой взять!

— Мне в голову не пришло, что они куда-нибудь пойдут.

Кудрет разозлился:

— Пошли в гостиницу, что ли… — И тут же подумал, что в гостиницу их не пустят, ведь по гражданскому кодексу они в браке не состоят.

— Дурацкое правило! Придется и в этих делах навести порядок, — проворчал он. — Если бы не этот дерьмовый закон, мы пошли бы в гостиницу и там провели ночь!

— Ты прав, — согласилась Нефисе. — Это было бы прекрасно!

Идрис вспомнил о своей невесте и грустно вздохнул, но не проронил ни слова… Ничего нет удивительного, что их не оказалось дома. Откуда было им знать, что Кудрет уже успел выйти из тюрьмы и даже произнести речь перед многолюдной толпой?

Но Идрис ошибался. Не прошло и пятнадцати минут, как они увидели быстро приближающихся к дому женщин. Оказывается, они узнали, что Кудрет оправдан, помчались в тюрьму, но там его уже не застали. Народ валом валил к зданию вилайетского комитета Новой партии, и они присоединились к толпе…

— Значит, вы слышали, какую речь произнес Кудрет? — спросила Нефисе.

— У нас от радости даже мурашки по спине бегали, — ответила старшая сестра.

— Спасибо, сынок! — сказала мать Нефисе. — Ты наша радость, наша гордость!

К Идрису подошла его невеста Хатидже. Если бы не старшая сестрица Нефисе, перед которой она робела, она нежно стиснула бы его руку, а так ей пришлось ограничиться легким прикосновением. Какое ей дело до Кудрета и его речей? Сегодня же вечером она выберет удобный момент и спросит Идриса, когда они поженятся. Ей до смерти надоела своими поучениями старшая сестра Нефисе. До чего же она завистлива! Стоит Хатидже чуть громче засмеяться, как та налетает на нее ястребом! «Чего ржешь? Женишка вспомнила? Не радуйся до времени. Дай бог, чтобы лепестки с твоих роз не осыпались! Я тоже когда-то радовалась, а теперь что?»

Потом она начинала плакать и вздыхать. Тогда вмешивалась ее мать, тетя Хатидже: «Не связывайся с ней, молчи! Она скоро с ума сойдет от зависти к Нефисе. Нефисе, видишь ли, моложе, а уже во второй раз выходит замуж, да еще за такого мужчину, как Кудрет-бей! Ей-богу, у нее не все дома. Скоро с хлебом и сыром съест остатки своего ума и убежит в горы!»

Кудрету не очень понравился снятый Нефисе дом, и он сказал:

— Когда еще был жив мой дед-паша, у моей няни была сестра по имени Дильрюба. Этот дом очень напомнил мне ее домишко в Козятагы… Эх, золотое было времечко!

— Верни его, то время, тогда мы покончим с нынешним! — заявил Идрис.

— Мы все вернем, потому что мы — мусульмане, потому что вместе с кровью в жилах наших течет ислам!

Нефисе с сестрой и племянницей принялись за стряпню. Нефисе была до того счастлива, что не замечала брюзжания сестры… В доме оказалось много разной снеди, в том числе лук и салат. Сейчас Нефисе приготовит Кудрету салат и пошлет за бутылкой ракы.

— Ты какую ракы любишь, драгоценный мой? — спросила Нефисе, входя в гостиную, где муж мило беседовал с ее матерью и Идрисом.

У Кудрета слюнки потекли при упоминании о ракы, но он сдержанно ответил:

— Ракы? А матушка позволит?

— Пей, сынок, на здоровье, — ответила женщина, у которой первый зять тоже был не дурак выпить.

— Право, не знаю, как и быть, ведь я стал совершать намаз…

— Вино не вредит таинству, — успокоила мужа Нефисе.

«При всех называет его драгоценным, — подумала со вздохом старшая сестра. — Эх, если бы мой вышел из тюрьмы! Посидели бы сейчас оба свояка за бутылкой, а потом все разошлись бы по своим комнатам»… — Она смахнула непрошеные слезы, убежала к себе в комнату и разрыдалась.

— Что с тобой, сестрица? — с тревогой спросила Хатидже, входя в комнату, чтобы взять в буфете тарелки.

Женщина не ответила, подумав: «Даже к этой круглой сироте пришел жених, а мой муж…»

— Уходи, иди к своему жениху! Аллах, видно, любит меня еще меньше, чем тебя!

Хатидже обиделась, но виду не подала и, взяв тарелки, вышла. Пусть себе болтает. Главное, что ее жених здесь и даже помогает ей накрывать на стол!

Идя на кухню, Хатидже столкнулась в коридоре с Идрисом и от неожиданности едва не уронила тарелки.

— Ты куда?

— За ракы. А что?

— Я бы сама купила, драгоценный ты мой!

— Не хочу, чтобы ты носилась по улицам, разговаривала со всякими мясниками и лавочниками!

Хатидже была невысокого роста, худенькая и выглядела гораздо моложе своих тридцати. Из-под косынки кокетливо выбивался упрямый локон. Это стоило Хатидже некоторых усилий, зато было ей очень к лицу, так по крайней мере она считала…

— Не беспокойся, дорогой, никуда я не пойду.

Но Хатидже все-таки приходилось иногда бегать на базар. Здесь не то что у них в имении, где слуг полно и кладовые ломятся от всякой снеди.

Хатидже вошла в кухню сияющая. Оказывается, жених ревнует ее, как говорят, даже к собственным глазам. Как она будет его любить! Просто невозможно представить!