Всегда тринадцать - Александр Бартэн

Поначалу все шло хорошо, а затем. Как ни бились Федорченко и Крышкина, не удавалось им безотказно освоить трюк. Зная Сагайдачного как опытного, во многих жанрах работавшего артиста, Федорченко решился обратиться к нему:

— Если бы вас не затруднило, Сергей Сергеевич. Хотелось бы нам с Зоей показать тот трюк, что готовим. Когда? Хоть нынче. Мы после трех репетируем, когда народу меньше.

Сайгадачный обещал посмотреть.

Расставшись с женой и сыном («Задержусь. Без меня обедайте»), он пришел к себе в гардеробную. Минуты не прошло, как, тихонько постучав, заглянул Князьков:

— Разрешите? Надеюсь, Сергей Сергеевич, по старым временам меня помните? А уж я-то такого большого артиста, как вы, всегда и почитал и почитаю. Вам одному душу могу открыть!

— Чем теперь занимаетесь? — перебил Сагайдачный.

— В том-то и беда. Пока что еще не нашел себе приложения. На последние, так сказать, сбережения существую.

Слова звучали жалостливо и, возможно, могли бы вызвать сочувствие, но облик Князькова тому мешал: припухлые глаза, обвислые, в лиловатых прожилках, Щеки.

— Ладно, открывайте душу, — сказал Сагайдачный.

Однако Князьков не сразу перешел к своим делам.

Сначала он выразил восхищение аттракционом Сагайдачного, затем посетовал, что в газетной рецензии аттракциону уделено недостаточное место.

— Какой же, спрашивается, был резон об остальных номерах писать, ежели они не больше как гарнир, ежели «Спираль отважных» в центре программы! И вообще начудачил рецензент: крупнейшему аттракциону один-единственный абзац, да и то с оговоркой по поводу вступительной сцены. Наивно, право! Нашел кому советы давать!

Сагайдачный промолчал. Ему самому не слишком понравилась рецензия — в других городах он привык читать куда более пространные, хвалебные. Однако и соглашаться с Князьковым не захотел.

— Вот так-то, Сергей Сергеевич! — продолжил тот. — Хочу одного: чтобы знали вы о моей постоянной преданности. Для циркового директора что всего важнее? Артиста обласкать настоящего, все условия ему создать! Правда, ныне оказался за бортом. Но если бы.

Снаружи, в коридоре, послышался голос Федорченко:

— Сергей Сергеевич! Вы здесь? Мы готовы!

— Извините, — сказал Сагайдачный, отворив дверь и пропуская перед собой Князькова. — Вижу, что полезен вам быть не смогу!

Федорченко и Крышкину застал на середине манежа. Сбоку, у барьера, дожидался Жариков: его попросили держать лонжу.

— Начинайте, — кивнул Сагайдачный, усаживаясь в первом ряду.

В одних трусах, играя тугой, превосходно вылепленной мускулатурой, Федорченко взялся за перш, отвесно приподнял его, вставил нижним концом в специальную лунку на кожаном поясе. Потом, отфиксировав, подал Зое знак.

Поднявшись партнеру на плечи, руками и ногами обхватив металлический стержень, она вскарабкалась наверх, на такую тесную площадку, что, казалось, не только прыгнуть — повернуться на ней немыслимо.

— Внимание! — приглушенно предупредил Федорченко.

Зоя заняла исходное положение.

— Ап!

Оторвавшись толчком, Зоя скрутила заднее сальто, но назад, на площадку, вернуться не смогла — тому помешала какая-то неуловимо малая, но решающая неточность. Скользнув ногами по краю площадки, девушка беспомощно повисла на лонже.

— Ничего! Лиха беда начало! — ободряюще крикнул Жариков. Короткими движениями рук перебирая веревку, он опустил Зою на манеж. Она там и осталась стоять, где коснулась носками опилок.

— Видели, Сергей Сергеевич? — спросил Федорченко. — Из десяти попыток в шести-семи такая мазня.

Сагайдачный предложил повторить.

И на этот раз получилось не намного успешнее. Правда, скрутив сальто-мортале, Зоя на миг оперлась ногами в край площадки, но тут же (опять неуловимый промах) неотвратимо с ней разъединилась.

Теперь даже Жариков примолк, а Зоя, вернувшись на манеж, застыла в какой-то сиротливо-зябкой позе.

— Который раз незадача! — с необычной резкостью проговорил Федорченко и опустил со вздохом перш на обивку барьера. — Я, Сергей Сергеевич, не из тех, кто легко отступает. Однако иногда начинаю думать: может, на непосильное замахнулись? Может, каши мало съели?

Зоя и тут не проронила ни слова.

— Слыхала, как партнер рассуждает? — обернулся к ней Сагайдачный. — Тоже так считаешь?

Только что, мгновение назад, всей душой переживая огорчение Тихона, Зоя готова была всю вину принять на себя: «Это я, как видно, непутевая! По-колбасному прыгаю!» Теперь же возразила запальчиво, взмахом ресниц отогнав близкие слезинки:

— Нет, я не согласна! Как же так можно? И в главке нам поверили, и тетя Сима, можно сказать, благословила. Нельзя отступать!

Тихон посмотрел смущенно:

— Я ведь только так.

— Все равно! Даже в мыслях нельзя!

Неторопливо поднявшись, Сагайдачный перешагнул барьер.

— Ты, брат, не финти, — строго оглядел он Федорченко. — Думаешь, я не вижу? В своей выносливости — вот ты в чем усомнился. А без нее, без выносливости, дня не прожить на манеже! Ты, брат, запомни: хоть десять, хоть сто раз ушибся — подымись, крякни, разотри ушибленное да еще улыбнуться себя заставь. И опять начинай. Ты же не хлюпик какой-нибудь. Артист советского цирка!

Глянцевитый от непросохшего пота, виновато склонив голову, стоял Федорченко.

— Так как же? — отрывисто, выждав паузу, спросил Сагайдачный. — В бессилии распишемся или же ошибку станем искать?

Федорченко, расправив плечи, намеревался снова взяться за перш, но Сагайдачный остановил его:

— Знаешь, в чем ошибка? Пассивно держишь перш. Соблюдать равновесие — штука не такая уж хитрая. Ты должен помочь Зое! — И тут же, скинув пиджак, сам подняв перш, показал, что требуется. — Она в прыжок, и ты с ней вровень спружинь. Понимаешь? Это все равно как в оркестре, где инструменты звучат едино. Спружинь, чуть подтолкнись — тогда и ей легче станет. Давай-ка еще разок!

Нельзя сказать, чтобы при третьей попытке все обошлось гладко. В конце концов опять потребовалась помощь Жарикова. И все же Зоя на этот раз пришла не на край, а на середину площадки и, больше того, удержалась на ней две-три секунды. Спустилась вниз и рассмеялась:

— Как же ты об этом позабыл, Тиша! Ведь сам обращал внимание, какая особая согласованность междунижним и верхним требуется!

Сагайдачный собрался уходить.

— Спасибо вам, Сергей Сергеевич, — сказал Федорченко. — Теперь-то понятно, в каком направлении действовать. И ведь вот что любопытно: не такой уж сложной, выходит, была загвоздка!

— Ты с этим, Тихон, не раз столкнешься, — усмехнулся Сагайдачный. — В нашем деле подчас это и есть самое сложное — до простейшей сути добраться!

Уж если грянет жара на Урале — пощады не жди. Хоть она и кратковременна, да зато щедра до одури. Вот такая и навалилась на Горноуральск.

Не то что дождя — облачка не стало в блеклом, словно выгоревшем небе. Стрелка барометра намертво прилипла к отметке «великая сушь». Уличный асфальт, став податливым как воск, легко впечатывал шаги прохожих. Ни ставни, ни занавеси — ничто не могло спасти от зноя. А вот цирк по-прежнему работал с аншлагами.

Славен зритель, способный среди банной духоты просидеть два отделения программы. И не просто просидеть, а живо на все откликаясь, громко выражая свои чувства. Сердобольные билетерши, настежь отворив все двери, тщетно пытались создать в зале хоть подобие сквозняка. Мошкара, обычно роившаяся вокруг цирковых огней, и та пропала, испепелилась. А зрителю хоть бы что. Сидит наслаждается, грызет эскимо. Чем не богатырский зритель?!

Под стать ему и артисты. Труднее трудного приходилось им. Аппаратура, накалившись за день, жгла ладони. Палящий воздух тормозил дыхание. В голове одна мечта: скорее оказаться под душем. И все же, как ни одолевала жарища, из вечера в вечер программа исполнялась без малейших пропусков, ни один из артистов не позволял себе сократить работу.

Леониду Леонтьевичу Казарину было не легче, чем другим. Он так же и выступал, и репетировал, и к тому же частенько должен был наведываться на завод, где выполнялся заказ на его иллюзионную аппаратуру. Завод находился в другом конце города: изволь-ка добираться в автобусной духоте, а затем еще с четверть часа припекать себе голову на дороге, лишенной тени. И все-таки Казарин сохранял расположение духа не только бодрое, но и приподнятое. Немаловажную роль играли в этом встречи с Жанной.

— Нет, вы только послушайте! — говорил он, заглядывая девушке в глаза. — Я хочу, чтобы вы лучше представили себе жизнь циркового артиста. Разумеется, в ней есть трудности. И все-таки она увлекательна, эта жизнь. Пусть трудности, но они окупаются вечной сменой впечатлений, тем, что в лицо артисту постоянно дует встречный ветер, а каждый поворот дороги обещает новое, еще не изведанное!