Каждый час ранит, последний убивает - Карин Жибель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Даже дешевле козы, – добавляет Межда.
Тама яростно драит фарфоровую раковину, потом долго трет зеркало.
Вдруг они слышат, как открывается дверь, раздается голос Изри. Тама чуть улыбается, Межда меняется в лице и быстро выходит из ванной.
Тама же остается на месте. Зачем спешить. Однако она уже несколько дней ждет этого момента. Момента, когда Изри вернется и она ему все расскажет.
Момента, когда он положит конец ее мучениям.
– Тама?
Девушка бросает свое занятие и идет в гостиную к Изри. Тот делает знак матери, чтобы та ушла.
– Присядем? – предлагает он.
Она садится рядом с ним на диване и прилежно складывает на коленях руки.
– Ну что?
Тама пару минут мнется, а потом решается. Она рассказывает все в мельчайших деталях.
О том, что Межда заставила ее вернуться спать на лоджию, о том, что насильно накормила ее просроченными продуктами, от которых Таму рвало кровью. О том, что Межда держала ее голову в заполненной водой раковине и чуть не утопила. О часах, которые Тама провела, стоя на коленях на деревянной палке.
С каждым словом Изри меняется в лице. Он молча выкуривает сигарету и яростно раздавливает окурок в пепельнице. Затем идет в кухню, оставив дверь открытой.
Слезы, крики, мольбы. Жестокие слова.
Межда все отрицает. Клянется, что не понимает, почему Тама так хочет их поссорить, хотя сама она изменилась и старается, как может.
– Эта девица – маленькая извращенка, она тебе врет! Хочет обвести тебя вокруг пальца, настроить нас друг против друга!
Изри ищет в кухне испорченные продукты. Осматривает лоджию, но одеял не находит. Идет в свою бывшую комнату и видит куклу Тамы на кровати. Его терзают сомнения, он не говорит ни слова и уже не знает, кому верить.
Тама чувствует себя виноватой. Виноватой из-за того, что так его мучает. Тогда она подходит к нему и шепчет:
– Ничего. Не волнуйся обо мне.
Он долго смотрит на обеих женщин.
С одной стороны, мать. Его мать. Та, что его выносила, выкормила. Да, в общем, и все.
С другой – девчонка, которую он едва знает.
Он оставляет их, бросив единственную фразу:
– Я скоро вернусь.
Как только он переступает порог, Межда бежит к окну. Смотрит, как сын садится в машину и выезжает с паркинга.
– Возвращайся в ванную, – приказывает она Таме.
Девушка ждет кары, поэтому ее не приходится упрашивать. Но появляется Межда лишь спустя пятнадцать минут. Она хватает Таму за волосы и тащит в кухню. Потом толкает так сильно, что Тама падает на пол. Межда ставит на нее стул и садится на него верхом.
Добыча обездвижена.
Затем она уже не торопится…
Она связывает мне руки за спиной, срывает одежду. Потом снова садится на стул, надевает латексные перчатки и спокойно толчет в чашке жгучий перец.
Сладко улыбаясь, Межда мурлычет себе под нос. Она напевает детскую песенку, что-то вроде колыбельной для малышей.
Чтобы кто-то стал хорошим,
Купим сарафан в горошек,
Чтобы оградить от бед,
Купим миленький корсет…
Когда она встает со стула, я резко вскакиваю на ноги и, несмотря на связанные руки, бегу. Через секунду она вцепляется мне в волосы, и я снова падаю. Она снова тянет меня в кухню. Я ору, поэтому она заталкивает один из ее грязных платков мне в рот. Глаза у меня готовы выскочить из орбит, а сердце – разорваться.
Изри, Господи, вернись! Вернись сейчас же! Посмотри, на что способна твоя мать! Вернись, молю тебя…
Она заставляет меня лечь на живот, я пытаюсь ударить ее пяткой, но мне до нее даже не дотянуться.
Хочешь, будет на чепец
Красных розочек венец,
Драгоценностей и злата,
Чтобы поживать богато…
Она раздвигает мне ноги и своими цепкими пальцами засовывает в меня перец. Мажет везде, действительно везде. Боль такая, что мне кажется, что я проглотила собственный желудок. Я слышу, как она снова и снова поет эту песенку. Может быть, она пела ее для сына. У нее мягкий голос. Мягкий до ужаса.
Куколка моя родная
Глазки все не закрывает.
Спи, красавица, усни,
Глазки синие сомкни,
Спи, мой котик, засыпай,
Маму мучать прекращай.
Куколка моя родная
Постепенно засыпает…
Она хватает меня за щиколотки и тащит на лоджию.
– Кстати, он не вернется, – говорит она.
Она уходит, а мне удается свернуться калачиком и, спустя несколько минут, выплюнуть платок. Я глотаю воздух и начинаю кричать. Так громко, что мне кажется, у меня лопнет голова.
Я кричу и кричу. И не могу остановиться.
Межда возвращается со своей адской смесью и, держа меня за шею, умудряется запихнуть ее остатки мне в рот. Я не успеваю выплюнуть эту отраву, потому что она залепляет мне рот скотчем.
– Ну что, маленькая гадина, я же сказала, что ты мне за все заплатишь! – усмехается она.
Дверь закрывается, я бьюсь, как выброшенная на берег рыба. Из глаз текут едкие горячие слезы. Я задыхаюсь. Сгораю заживо.
Межда возвращается с наступлением вечера. Я, скорчившись, лежу в углу лоджии. Я постоянно плачу, мое несчастное тело сотрясают спазмы.
Межда облокачивается о стену и наблюдает за мной. Как будто любуется созданным ею самой произведением искусства.
– Я тебе никогда не рассказывала о своей дочери, – говорит она. – Может, как-нибудь расскажу. Спокойной ночи, дорогуша…
Она уходит, и я слышу ее голос:
Моя куколка родная
Засыпает, засыпает.
Ангелочки, сон храните,
На бочок переверните,
Ветерок, кровать качай,
Спи, малютка, баю-бай.
Мама голову теряет,
Так малышку обожает.
Это была одна из самых ужасных ночей в моей жизни. И одна из самых долгих. В какой-то момент я перестаю двигаться. Просто плачу и плачу. К ожогам добавляется холод. Они терзают меня по очереди.
Я не знала, до какой степени можно страдать. Так страдать и все же продолжать жить.
Глаз я не сомкнула. Ни на секунду.
В мертвой тишине я звала Изри. Умоляла. Ненавидела. Ненавидела их всех – его, отца, мать, тетю.
Кошмар продолжался, и наступал новый день. Еще один день. Лучше бы была ночь, вечная ночь.
Но, по всей видимости, смерть мной не интересуется.
