Здравствуй, племя младое, незнакомое! - Коллектив Авторов

Она, похоже, была из очень небогатой семьи, потому что всегда приходила на танцы все в одном и том же голубом простеньком платье и тапочках, свежевыбеленных зубным порошком, – они курились легким дымком, когда Раечка легко двигалась в танце, кружилась и резко поворачивалась.

К ней прилепился Славка с первого этажа. Он приглашал танцевать только ее, выдержал несколько объяснений с остальными ребятами и завоевал право провожать Раечку после танцев домой.

Жила она не очень далеко от нашего двора – минут пятнадцать – двадцать неспешного прогулочного шага. Теперь там проложили широкий, шуршащий потоком машин, просторный Комсомольский проспект, а тогда была там Чудовка, мощенная булыжником, и по ней ходил трамвай. Стояла там церковь, старая, деревянная, заложенная, как говорили, еще при Иване Грозном. Она и сейчас есть и очень ухожена – ее регулярно ремонтируют и всегда красят в традиционно русские цвета: белый, зеленый и красный.

Двор церкви был сквозным, проходным – им можно было выйти к Теплому переулку или к улице Льва Толстого. Во дворе церкви, под старыми толстыми тополями и липами стояли маленькие деревянные домишки. В одном из них и жила Рая.

Двор слыл опасным. Ребята, что жили в нем, на Крымской площади или на Зубовском бульваре появлялись редко и верховодили у себя, в Теплом переулке. Говорили, что вожаком у них какой-то блатной с золотой фиксой, что несколько раз он уже сидел, и вообще, лучше держаться от этой компании подальше. Мы и держались, но появилась Раечка, Славка обрел на нее – хотя бы в нашем дворе – определенное право и вот пошел ее провожать. В последний раз.

Выждав некоторое время, мы двинулись за ним, зная про нехорошую славу двора, куда он сейчас направлялся.

Раечка со Славкой почти уже дошли до одного из домишек во дворе церкви, когда из густой тени акаций, жимолости неспешно вышли навстречу им четверо. Мы, только-только входившие в чугунные ворота двора, прибавили шагу. Приблизились. Напротив Славки (Рая тут же юркнула в дверь дома) стояли явно местные. Это было видно сразу: они подходили очень уверенно, не спеша и словно играли, дразнили Славку, наслаждаясь явным силовым перевесом. К чему тут спешить. Один из них был с фиксой – она тускло блеснула, когда он заговорил.

– Что, мальчик, заблудился? – вкрадчиво спросил он. – Дорогу показать?

Славка молчал. Он стоял к нам спиной и видел только этих четверых, не зная, что мы готовы прийти на помощь.

– Язык проглотил? – участливо и ласково спросил тот, с фиксой. – Когда с Раечкой шел, он у тебя вроде на месте был – слышали, как ты заливался. Ты что же, не знаешь, что с чужими девочками ходить – приключений на свою жопу искать? Хотя бы с нами заранее поговорил для приличия, познакомился. Нехорошо, мальчик. Придется поучить.

– Четверо на одного? – глухо спросил Славка, и все мы сделали шаг вперед.

– Зачем же? – усмехнулся фиксатый. – Я один с тобой поиграю, а твои корешки, да и мои тоже, в сторонку пока отойдут.

Славка обернулся, увидел нас, выставил ладонь щитком: не надо, мол, я сам, один на один.

Они сошлись в освещенном пятачке под единственным во дворе фонарем. Какое-то время настороженно кружились друг против друга, потом Славка бросился вперед. Он несколько раз доставал фиксатого правой, но все как-то смазанно – тот умело, ловко уклонялся, подныривал, уходил в сторону. Потом вдруг рванулся, почти прилип к Славке и резко, коротко ударил под дых. Славка согнулся, и тогда фиксатый, схватив его двумя руками за ворот рубашки, рванув вниз, хрястко ударил коленом в лицо. Славка упал, и тут же эти четверо мгновенно исчезли, растворились в темени вечерних кустов, как и не было их.

К счастью, он только бровь ему рассек, нос чудом остался не сломанным, хоть и был сильно разбит, и Славка всю рубашку залил кровью, пока мы вели его домой. Он шел, отплевывался и бормотал:

– Ничего, еще встретимся, еще не вечер.

Все наши резоны, уговоры не достигали его, как мы ни старались. «Буду ходить с ней – и точка».

Так и покатилось дальше. Раечка появлялась у нас на танцах, Славка не отпускал ее от себя целый вечер, упрямо шел провожать и возвращался в наш двор жестоко, умело избитым.

Однажды я случайно услышал разговор меж ним и Раечкой. Славка снова подошел пригласить ее, а я как раз стоял неподалеку, курил, слушал Валькину радиолу, глядел на танцующих.

– Не надо, Слава, – услышал я Раечкин голос. – Отпусти меня, не надо больше.

– Что – не надо? – вскинулся Славка, и лицо его, в свежих, недавних синяках резко побледнело.

– Ничего не надо. Танцевать со мной не надо, провожать не надо. Вон сколько кругом девчонок, что ты ко мне одной пристал!

– А мне больше никто не нужен, – тихо сказал Славка и опустил голову.

– А мне... А я... я больше так не могу! Я не люблю тебя!

Раечка метнулась в нашу арку, выбежала на Зубовский.

Славка остался стоять, оглушенный, а я, возмущенный до глубины души, бросился вслед за Раечкой. Она шла быстро, почти бежала, и я смог догнать ее только около Крымской площади. Догнал, тронул за плечо. Она резко обернулась – лицо ее горело, дергалось, в серых глазах стояли слезы.

– Ты что же это?... Как же ты можешь. Он из-за тебя дерется почти каждый вечер, в синяках весь, а ты...

– Что я? – возмущенно и горько откликнулась Раечка. Слезы вдруг хлынули, закапали на голубое, такое знакомое платье, оставляя на нем темные расплывающиеся пятнышки. – Что – я?... Что я могу, что должна сделать? Смотреть, как его избивают, уродуют в нашем дворе, пальцы себе кусать, чтобы не закричать, что еще?... Может, Фиксу попросить, чтобы он его не трогал больше, в покое оставил? Так он ведь запросит дорого, а потом обманет все равно, я его знаю. Он убьет его когда-нибудь! – Раечка бегом, натыкаясь на прохожих, кинулась к Чудовке.

Она напророчила. Через неделю Славка снова увязался ее провожать и не вернулся в наш двор. Драка, конечно, была снова, и Фикса ударил его ножом. То ли ему надоели эти регулярные стычки, то ли он просто наконец решил раз и навсегда показать, кто единственный хозяин в их прицерковном дворе, чтобы пришлым чужакам было впредь неповадно. А может, ему вообще было ткнуть ножом – как другому сплюнуть. Пойди пойми теперь!

Славку прямо из этого проклятого двора увезла «скорая» – сперва в филиал Склифосовского в Теплом переулке, потом в главное здание, на Колхозной. Он умер прямо под наркозом, не выдержав операции, – отказало сердце. Оказывается, у него был тяжелый врожденный порок.

Валька-Балда плакала сутки напролет, ходила вся опухшая. Она перестала со всеми нами здороваться и больше никогда, ни разу не выставила радиолу на подоконник. Так кончились наши танцы во дворе, навсегда кончились.

Мы хотели подловить Фиксу, отомстить за Славу, но всех нас опередил Сильвер. Он убил Фиксу той же осенью знаменитым своим костылем. На этот раз он пробил не грудь коронным своим ударом. В голову, в висок ударил Сильвер. Фикса, говорили, умер мгновенно, на месте, а Сильвер отбросил костыль, закурил и стал дожидаться милицию.

Его посадили, потом он вышел, вскоре сел за что-то снова, да так и сгинул, пропал безвозвратно в тюрьмах и на пересылках.

На Славкиной могиле мы посадили березку и разбили маленькую клумбу с кустиками маттиолы и ночной фиалкой – совсем как в нашем дворе.

Ольга Шевченко

ШЕВЧЕНКО Ольга Евгеньевна родилась в 1981 году в Уфе. По окончании школы училась в Башкирском государственном педагогическом университете. Студентка Литературного института им. А. М. Горького.

ФЕДОСЕЕВ И ФИДЕЛЬ

Посвящается моей маме Шевченко Лидии Евгеньевне

В детстве Федосееву хотелось стать не космонавтом, не врачом и даже не актером кино... В детстве Федосееву хотелось стать дворником. И не потому, что он так уж сильно любил подметать. Дело в том, что он часто находил на улицах разные вещи: брелки, цепочки, бутылки и даже двадцатикопеечные монетки. Брелки и цепочки он дарил маме, бутылки сдавал в приемный пункт и, получив от огромного красного дядьки рубль, прятал его в копилку, а на найденные монетки покупал себе мороженое или спички, чтобы жечь во дворе ковры тополиного пуха и завороженно следить, как от искорки рождается и разрастается в огромный круг голый асфальт. Федосеев думал, что, будь он дворником, он бы мог находить еще больше вещей, он находил бы все потерянное за вечер и за ночь. Вполне возможно, что эта мысль как-то подсознательно вселилась с маминой поговоркой, которой она каждое утро будила его:

– Кто рано встает, тому Бог подает.

Федосеев неохотно открывал глаза и спрашивал:

– Мама, ну почему ты всегда встаешь раньше всех?

– Раньше меня встает будильник. Он будит меня, а уж я потом тебя.

– А еще раньше кто?

– Будильника? Папа.

– А еще раньше?

– Бабушка.