Вдовы по четвергам - Клаудиа Пиньейро

Ромина сидела за письменным столом над бумагами, которые ей передал отец. И заполняла их, рисуя в клетках маленькие задницы. В каждой графе — задница, а потом еще одну, и еще — и так до самого конца. Mise en abyme.[46] Это она тоже видела в школе на занятиях по искусству. Mise en abyme. В бесконечность… Она сложила бумаги в конверт. Через час приедет курьер, чтобы отправить их в университет.

Глава 40

В середине 2001 года Уровичи официально объявили, что переезжают жить в Майами. «Не они первые, и не они последние», — записала я в своей красной книжке как общее название следующего раздела. И чуть ниже: «Июнь 2001 года. Уровичи уезжают из Лос-Альтоса, „эффект № 20“, которому еще предстоит подобрать имя». Потому что я не знала названия, если оно уже и существовало. В моей книжке на предыдущих страницах были записаны одно за другим названия экономических проблем, возникших в последние годы. Интересно, кто их мог так окрестить? Я не могла представить себе серьезного господина, экономиста, который придумывает такие замысловатые имена, и переживала в ожидании нового — так жители островов в Карибском море ждут, какое имя дадут приближающемуся к ним очередному урагану. Я внимательно просмотрела предыдущие страницы своей книжки. «1994 год — „эффект текилы“,[47] свои дома продают Салаберри, Аугеда и Темпоне, все трое — владельцы финансовых компаний в центре Буэнос-Айреса, названий этих фирм я не знаю. Кроме того, дом продает Пабло Диас Батан, предприниматель на пенсии, все свои деньги вложивший в компанию Темпоне». Диасу Батану когда-то удалось заработать на одной идее, которую многие в Лос-Альтосе называли «блестящей».

В начале девяностых он начал регистрировать в нашей стране марки всех тех торговых американских сетей (американских — то есть из Соединенных Штатов), что до сих пор не появились в Аргентине: Ann Taylor, кафе Starbuck's, Seven Eleven, Macy's — название не имеет значения, важно то, что марка до сих пор не была у нас зарегистрирована, а значит, с большой вероятностью фирма в любой момент могла пожелать это сделать. И когда наступал этот момент, Диас Батан заявлял, что он уже зарегистрировал торговую марку с тем же названием, и теперь все права по закону принадлежат ему. На самом деле у него не было никаких шансов выиграть дело в суде, но аргентинское правосудие не отличается расторопностью, а для этих компаний потеря времени означала потерю денег.

— Очень ловкий тип, — сказал Андраде, когда однажды ему за ужином у Скальи рассказали, как Диас Батан сколотил свой небольшой капитал.

— А по мне, так Хаусманн[48] куда ловчее, — ответил Рони.

И хотя я тогда знала лишь то, что Хаусманн — игрок какого-то футбольного клуба, прекрасно поняла, что имел в виду мой муж. Дом Салаберри продали за семьдесят процентов от его реальной стоимости, дом Темпоне — за восемьдесят. Дом Аугеды в результате стал принадлежать не ему, а его тестю. А дом Диаса Батана по суду продали с торгов, и он сам выкупил его меньше чем за половину стоимости через подставное лицо.

Через десять страниц в моей красной книжке записано: «1997 год — азиатский кризис, разорились Хуан Мануэль Мартинес и Хулио Кампинелья». Дом Кампинельи купил Эрнесто Андраде, он в том году сильно разбогател, сменил свой «форд мондео» на «альфу ромео», купил мини-вэн Мариане и электромобиль для гольфа служанке с детьми. Говорят, он провернул неизвестно какую операцию с неизвестно какими ценными бумагами. Или что в результате этой операции он ценные бумаги получил. Или судился из-за ценных бумаг. В общем, я ничего не поняла, но комиссионные мне он выплатил наличными.

Еще через пять страниц: «1998 год — „эффект водки“».[49] И через две страницы после этого: «1999 год — „эффект капириньи“».[50] Кажется, названия даются в честь напитков, так что я вернулась к записи про Уровича и на оставленное место после слова «эффект» поставила «мате косидо».[51] Мне не удалось вспомнить названия какого-нибудь нашего местного алкогольного напитка. Не знаю, почему «косидо», но просто «мате» звучало как-то слишком коротко. Я снова открыла страницу с «капириньей» — это последний кризис, который как-то окрестили. Роберто Кеведо остался без места, потому что банк, в котором он работал, закрыл свои отделения в нашей стране. Его дом пока еще не выставлен на продажу, но Роберто уже подумывает об этом. Фирма, купившая торговую компанию, где Лало Ричардс был генеральным деректором, считала бизнес в нашей стране очень рентабельным, но быстро разорилась. Компанию снова выставили на продажу, однако маловероятно, что с такими долгами ее кто-нибудь купит. Лало уже провел оценку своего дома, так как подозревает, что после выплат кредиторам его уволят без выходного пособия. У Пепе Монтеса был похожий случай. И у семьи Ледесма тоже. И у Тревисанни. Ошибка многих наших соседей состояла в том, что они верили, будто вечно можно жить, тратя все, что зарабатываешь. Они зарабатывали много, и казалось, что это навсегда. Но однажды денежный поток иссякает в самый неожиданный момент. И ты чувствуешь себя так, как будто стоишь в ванной с намыленной головой и удивленно смотришь на душ, откуда больше не льется ни капли воды.

Финансовая лихорадка последнего десятилетия поразила мое воображение. Во времена моего детства деньги меняли хозяев гораздо медленнее. Существовали семьи, наши знакомые, у которых было много денег, чьи фамилии часто повторялись, смешиваясь между собой в разных сочетаниях. Обычно они владели поместьями. Затем эти поместья переходили к их детям, которые уже не работали, сдавали землю в аренду крестьянам, но все равно получали значительный доход, даже если сумму приходилось делить между братьями и сестрами. Но эти братья и сестры однажды тоже умирали, тогда земля переходила к внукам, возникало больше споров, больше людей, на которых делились деньги, а доход падал. То, что доставалось каждому из них, не позволяло жить не работая, и в конце концов поместья продавались или приходили в упадок. Но в этом случае, хотя с уверенностью сказать ничего нельзя, обычно сменялись два или три поколения, прежде чем доходы, казавшиеся надежными, переставали таковыми быть. А в последнее десятилетие, наоборот, за одно поколение деньги успевали два или три раза сменить своих владельцев, и в итоге невозможно было понять, что же происходит.

Я записала: «2001 год — „эффект мате косидо“, уезжают Уровичи», а затем поставила многоточие.

Глава 41

Лала оглянулась по сторонам. Голубая ваза, которую ей подарила Тереса Скалья, торшер под Тиффани, который она сама купила меньше года назад, хрустальный светильник на ротанговом столе. Сбоку сидела Ариана, она с маниакальной настойчивостью расчесывала одну из своих Барби. У этой куклы розовые волосы. Лала вспомнила себя в восемь лет. Тогда никаких Барби не было и в помине. Она играла в пупсы фирмы Piel Rose. Ей бы хотелось снова стать восьмилетней и, ни о чем не думая, причесывать свою куклу. Она заполнила анкету и отправила ее по электронной почте. В тот же вечер ей позвонили: если это так срочно, то они могли бы все подготовить к следующим выходным. Лала мечтала устроить все как можно скорее. Спешки особой не было, ехать предстояло только через два месяца, но раз уж они покидали этот дом, ей хотелось избавиться от всего поскорее. Пока здесь были ее вещи, дом держал ее. А она не могла больше чувствовать себя привязанной к чему-либо. У каждого предмета была своя история, один взгляд вокруг пробуждал воспоминания. А вместе с воспоминаниями появлялась злость, почти ненависть, она возникала неизвестно откуда, без всякого смысла и причины. Но избавиться от нее было еще труднее. Лала лишь знала, что больше ничего этого видеть не желает. Ничего, что напоминало бы ей о той жизни, которую она вела последние несколько лет и которую больше вести не может.

— Устрой garage sale,[52] ты в один день избавишься от старья, а на полученные деньги купишь там что хочешь, — предложила Тереса Скалья и дала ей номер телефона фирмы, с помощью которой Лилиана Ричардс распродала всю обстановку из дома своей свекрови через неделю после ее смерти.

Мысль о переезде в Майами пришла в голову ее отцу. Лала сначала не восприняла ее всерьез. А Мартин об этом и слышать не хотел. У них не было в Майами ни родственников, ни друзей, не было и предложений о работе. А она даже не говорила по-английски.

— Почему в Майами? — спросил Мартин.

— Потому что там можно чего-то добиться, там все идет как надо, есть прорва возможностей провернуть какое-нибудь дело, ты сразу вздохнешь свободнее. В Майами если у тебя есть деньги, то есть и будущее. А тут у нас скоро не будет ничего, — повторила Лала слова своего отца.