10 гениев живописи - Оксана Балазанова

В последние годы жизни Дюрер упорно занимался теоретическими трудами. По его словам, чем старше он становился, тем больше присматривался к природе и тем лучше понимал, что высшее проявление искусства состоит в том, чтобы воспроизвести ее простоту, но также понял и то, что труднее всего не уклониться от природы.

Все свободное время художник посвящал книгам. Друзья, убежденные в том, что Дюрер создает великий труд, поддерживали его в этом и помогали, чем могли.

Архитектор и военный инженер Иоганн Черте, даже приглашая Дюрера к обеду, посылал ему решение о треугольнике с тремя неравными углами и беспокоился, чтобы художник обязательно закончил свою книгу о перспективе.

Незадолго до смерти Дюрер успел издать «Руководство к измерению циркулем и линейкой» и «Наставление к укреплению городов, замков и крепостей». Последнюю свою книгу – «Четыре книги о пропорциях человека» – он не успел закончить. Это сделали за него друзья.

Дюрер умер в Нюрнберге 6 апреля 1528 года в возрасте 57 лет.

К концу жизни художник входил в первую сотню самых богатых граждан Нюрнберга, а в наследство жене оставил 6848 флоринов, что по курсу равно приблизительно 60 000 английских фунтов.

Его друзья долго не могли смириться с этой утратой. Вилибальд в письме, написанном в 1530 году Иоганну Черте, обвиняет в смерти Дюрера его жену – она, мол, своими постоянными придирками, требованием работать день и ночь и зарабатывать деньги свела его в могилу. «Она была врагом всех, кто был расположен к ее мужу и искал его общества». «Она и ее сестра, конечно, не распущенные, и, несомненно, честные, набожные и в высшей степени богобоязненные женщины, но подозрительные и сварливые». Пиркгеймер не совсем прав. Скорее всего, сказалось то, что он был расстроен смертью лучшего друга. Тем более, что даже не имел возможности видеться с товарищем перед его смертью – Агнесса запретила тревожить мужа. Увидев Альбрехта в последний день, Вилибальд был поражен – Дюрер в результате долгой болезни «высох, как связка соломы».

И в заключение приведем высказывание одного из современников Альбрехта Дюрера – немецкого филолога и педагога Иоакима Камерария (из предисловия к латинскому изданию первых двух книг трактата Дюрера о пропорциях:

«Хотя его предки и были почтенными людьми (выходцами из Паннонии), нет никакого сомнения, они приобрели от него больше славы, чем передали ему. Природа наделила его телом, выделяющимся своей стройностью и осанкой и вполне соответствующим заключенному в нем благородному духу… Он имел выразительное лицо, сверкающие глаза, нос благородной формы, называемой греками четырехугольною (совершенной), довольно длинную шею, очень широкую грудь, подтянутый живот, мускулистые бедра, крепкие и стройные голени. Но ты бы сказал, что не видел ничего более изящного, чем его пальцы. Речь его была столь сладостна и остроумна, что ничто так не огорчало его слушателей, как ее окончание. Правда, он не занимался изучением словесности, но зато почти в совершенстве постиг (из книг) естественные и математические науки. Он не только понял суть и умел применять на практике, но и умел излагать их словесно. Он заботился о том, чтобы вести достойный и добродетельный образ жизни, хотя отнюдь не считал, что сладость и веселье жизни не совместимы с честью и порядочностью. Даже в старости он любил музыку и гимнастику».

«Что я могу сказать о твердости и точности его руки? Вы могли бы поклясться, что линейка, угольник и циркуль применялись для проведения тех линий, которые он в действительности рисовал кистью или часто карандашом или пером без всяких вспомогательных средств». «Я предвижу, что мне не поверит никто из читателей, если я расскажу, что иногда он рисовал отдельно не только различные части всей сцены, но и различные тела, которые, будучи соединены вместе, совпадали так точно, что ничто не могло подойти лучше».

Иоаким Камерарий рассказал, что при встрече Дюрера с Беллини венецианец попросил подарить ему одну из кистей, которыми Дюрер рисовал волосы, и долго не верил, что волоски, так точно прочерченные с сохранением одинакового промежутка на длительном расстоянии, изображены обычной кистью, а не специальной широкой с редкими волосками. Поверил только тогда, когда Дюрер сделал это в его присутствии.

Человек о четырех душах – Микеланджело Буонарроти

Благодарение Богу за то, что я всегда желаю большего, чем могу достичь.

Лишь я один, горя, лежу во мгле,

Когда лучи от мира солнце прячет;

Для всех есть отдых, я ж томлюсь, – и плачет

Моя душа, простерта на земле.

Микеланджело прожил 89 лет, пережив Леонардо да Винчи и Рафаэля на четыре с половиной десятилетия.

Почти все известные биографии Микеланджело Буонарроти основываются на книге, написанной Джорджо Вазари. Ничего удивительного в этом нет – сам титан Возрождения не пожелал оставить нам свое жизнеописание, поэтому им занялись его немногочисленные друзья. Один из них – итальянский живописец, архитектор, теоретик искусства Вазари, страстно восхищавшийся своим старшим (на 33 года) товарищем Микеланджело. Второй – ученик великого скульптора Асканио Кондиви, столь же восторженно почитавший Мастера. Дадим им слово.

«Микеланджело, – пишет Кондиви, – имеет хорошее телосложение, скорее жилистое и костистое… Но, главное, здоровое от природы, благодаря как телесным упражнениям, так и воздержанию, будь то в плотских удовольствиях или в еде… Форма той части головы, которая видна в фас, круглая, так что над ушами она превышает полукруг на одну шестую. Таким образом, виски несколько больше выдаются, чем уши, а уши больше, чем щеки… Лоб в этом повороте четырехугольный, нос несколько вдавленный, но не от природы, а от того, что некто по имени Ториджано ди Ториджани, человек грубый и надменный, кулаком почти что отбил ему носовой хрящ, так что Микеланджело замертво отнесли домой».

Эту травму Микеланджело получил еще в юности, когда копировал фрески Мазаччо во флорентийском храме. У него завязался спор об искусстве со сверстником, юным скульптором Ториджани. Неизвестно, что наговорил ему Микеланджело, умевший в споре быть жестоким и несдержанным, но удар Ториджани, хотя и обезобразил его на всю жизнь, нрава изменить не смог.

Надо сказать, что характер у гения всегда был нелегким. Его язвительность была широко известна. О картине «Скорбь о Христе» кого-то из собратьев по ремеслу он, например, сказал: «Поистине, скорбь смотреть на нее». В другой раз какой-то художник написал полотно, на котором лучше всего получился бык, и Микеланджело не замедлил со шпилькой: «Всякий художник хорошо пишет самого себя». Не исключено, конечно, что эти живописцы заслужили такие отзывы, но вот еще одно замечание великого флорентийца: «Если тот, кто писал, что живопись благородней скульптуры, так же рассуждал о других предметах, о которых писал, то лучше бы он поручил это дело моей служанке». А это уже – по адресу Леонардо да Винчи! Даже деликатного Рафаэля (по выражению Вазари – «любезнейшего из гениев») он сумел вывести из себя своими колкостями. Как-то, будучи в Риме, Микеланджело встретил Рафаэля, окруженного учениками и почитателями, и, конечно, не утерпел и съязвил: