Знамена над штыками - Иван Петрович Шамякин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь Ленинград разросся, слился с пригородами, с дачными местами, и, кажется, нет городу конца и края. А тогда последние деревянные дома за Нарвской заставой — и сразу поле. Нет, не поле — болото, пустынное, дикое.
В конце августа там, у Финского залива, осень ощущается заметнее, чем здесь у нас, в Белоруссии. Но тот день, помню, был по-летнему теплый, солнечный, тихий. И хотя невысокие березки сияли на солнце золотом, не хотелось верить, что приближается осень. Может быть, это зависело от настроения? Солдаты ехали весело. На торцовой мостовой, а потом на шоссе сильно трясло, подбрасывало. Большинство впервые ехало на автомобиле, поэтому все казалось необычным: когда встряхивало, возбужденно смеялись. Я поначалу тоже смеялся, но вскоре притих. Поразила пустота — ни одного человека. Представлялось, что вокруг будет людно, как в прифронтовой полосе, — тылы, обозы, кухни. Нет, никого. Это теперь, при современном транспорте, нигде не скроешься от людей — ни в поле, ни на лугу, ни в лесу. А тогда редко кто выезжал за город. Раньше царская свита, князья, графы и богатеи по той дороге ездили на собственные дачи, загородные виллы. А после революции притаились, не шиковали перед голодными рабочими.
Меня даже испугало такое безлюдье пригорода. Как же будет защищаться Петроград от войск Корнилова? Наивный мальчик, я представлял любую войну только в виде линии фронта, с окопами и траншеями. Не знал еще, что революционная война — наступление и оборона — требует особой тактики.
На железнодорожном переезде станции Тайцы грузовики задержал вооруженный рабочий. Латыш спросил, где командир отряда. Часовой показал на пригорок, там виднелось одинокое желтое строение. Грузовики свернули с шоссе на пыльную полевую дорогу. На пригорке, у высокого дощатого забора, с земли поднялись рабочие и приветственно замахали винтовками, шапками.
Подполковник Залонский вылез из кабины второго грузовика, на первом ехал латыш. Я соскочил с машины и… ей-богу, остолбенел. От дома к нам шел… Иван Свиридович. Да, тот самый Иван Свиридович Голодушка, витебский рабочий, солдат, потом ротный писарь, присужденный военно-полевым судом почти год назад к смертной казни. В первый миг я не поверил глазам своим: не померещилось ли от непривычной езды? Но взглянул на Залонского и увидел, как тот побелел. Значит, и вправду к нам идет Иван Свиридович, живой, здоровый, в кожанке, на поясе маузер в деревянной кобуре. Чуть заметно улыбается. Радость меня охватила такая, будто я встретил отца родного. Хотелось закричать. Но первым кинулся к Ивану Свиридовичу латыш:
— Товарищ Голодушка! Принимай обещанную пулеметную команду. С такими орлами ты можешь положить тут всех корниловцев.
Они пожали друг другу руки. Солдаты снимали с грузовиков «максимы», весело переговаривались с рабочими, а мы с Залонским стояли как на параде. Ждали. Латыш наконец вспомнил про Залонского. Познакомил:
— Командир полка… Свирский. Нет, Свирский это тот, из комитета, который испугался Корнилова. Подполковник человек более решительный. Простите, забыл вашу фамилию. Гражданин подполковник сам пожелал разместить пулеметы.
Иван Свиридович с той же улыбкой поднес руку к замасленной кепке:
— Командир отряда Красной гвардии Голодушка.
Залонский тоже козырнул, но ничего не сказал — наверное, дух перехватило, никак от неожиданности опомниться не мог.
Тогда Иван Свиридович объяснил латышу:
— Мы с подполковником… тогда капитаном… вместе воевали.
— О, старые знакомые! Совсем хорошо! — И, равнодушный к тому, как встретились старые знакомые, кинулся назад, чтоб поторопить разгрузку. Издалека уже крикнул: — Подполковник! Я оставляю вам один автомобиль. Но прошу не задерживать! Нам нужно отправить на позиции еще несколько отрядов.
Иван Свиридович сказал:
— Меня радует, гражданин Залонский, что вы здесь, с нами, а не там. — Он махнул рукой на юг, вдоль железной дороги, откуда ожидали корниловцев.
Наконец Залонский смог заговорить:
— Вы дурно думаете обо мне, Голодушка. Я никогда не шел против народа…
— На суде вы крепко испугались.
Очень неприятно было подполковнику это напоминание: я по лицу видел, потому что давно уже научился узнавать его настроение по лицу, глазам, даже по рукам — как пальцы перебирали портупею или приглаживали волосы. Даже посинел он от этого напоминания, и рука нервно стала поправлять ремень портупеи.
— Я отвечал за батальон. Меня могли судить…
— Однако не судили. Судили нас. Но не будем старое поминать. С тех пор много воды утекло. Спасибо, что пришли на помощь. Ваше умение и опыт будут кстати.
Обрадованный этими словами и, разумеется, возможностью скорее окончить разговор, разместить пулеметы и распроститься с Голодушкой, Залонский тут же направился к солдатам.
Тогда Иван Свиридович подошел ко мне, обнял, как сына, глаза его светились искренней радостью.
— Здравствуй, Филиппок. Я рад, что ты жив-здоров! Подрос. Молодчина. Боялся я, что они и тебя под суд подведут. Ночами не спал, раздумывал и тревожился, что ничем помочь не могу. Хотя бы предупредить тебя… Да не было возможности…
— А как же вы… Вас же расстреляли…
Иван Свиридович грустно улыбнулся:
— Смилостивился царь-батюшка… над некоторыми солдатами: заменил расстрел пожизненной каторгой. Хотел загнать нас в могилу более мучительным способом. Да народ выручил. Царю дали по шапке, жандармов — в тюрьму. Теперь душителю свободы и палачу Корнилову голову отрубим. А там и до Керенского очередь дойдет. Революция, Филипп, не кончилась. Власть должны взять рабочие, солдаты, крестьяне. Так учит Ленин…
Он вспомнил о Ленине, и я спросил:
— Вы встречали Ленина?
— Нет, брат Филипп. Пока я добирался с каторги, буржуи и эсеры задумали арестовать вождя революции. И Ленин был вынужден уехать из Питера. Куда — знает только тот, кому следует знать. Слышал такие слова — «конспирация», «подполье»? Однако рассказывай ты. Что за полк? Откуда вы прибыли в Питер? С фронта?
Времени на разговоры не было. Мы быстро шли по полю, по стерне сжатого ячменя, по картошке с еще зеленой ботвой, по луговине. Позиции отряда по обе стороны железной дороги и шоссе растянулись километра на четыре. Залонский шел впереди, прикидывая, где поставить пулеметы. Но Иван Свиридович, слушая мой рассказ, следил за командиром полка и иногда вежливо подсказывал:
— Гражданин подполковник! Я думаю, что лучшая позиция была бы вон под теми дубами. Отсюда березняк заслоняет шоссе. Казаки могут идти по шоссе. Железнодорожные составы мы остановим и без пулеметов, у нас есть другие средства.
Залонский молча соглашался. Только один раз решительно запротестовал, когда Иван Свиридович предложил поместить пулеметный расчет на чердаке пустой дачи. Даже разозлился почему-то:
— Это абсурд! Существуют правила военной
