Пятьдесят на пятьдесят - Стив Кавана
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Умный ребенок… А я вот никогда не могла сосредоточиться на книгах. Не могла усидеть на месте… У меня просто никогда не получалось. Я вечно была в движении, понимаете?
Я кивнул.
– Мой отец открыл мне мой собственный счет, когда мне было столько же лет. После смерти мамы меня отправили в школу-интернат. У него не было времени навещать меня. На дни рождения и всякие праздники он присылал мне деньги. В юности бывали у меня времена, когда я виделась с ним, может, всего два-три раза в год, не больше…
– А как насчет вашей сестры? Вы чаще с ней виделись?
– Еще реже. И это меня вполне устраивало.
– Ну а письма, телефонные звонки?
– Папа никогда не писал. И никогда не звонил, – сказала София, опять устремив отсутствующий взгляд куда-то в никуда. – Незадолго до маминой смерти мы с Александрой стали потихоньку обмениваться записочками – чтобы сыграть друг с другом шахматную партию втайне от мамы. В каждой записочке был следующий шахматный ход, и так целые месяцы.
– И кто выиграл? – поинтересовался я.
София вновь вернула свое внимание ко мне, посмотрела мне прямо в глаза и сказала:
– Никто. Прежде чем мы успели закончить игру, мамы не стало. Ее шея застряла в перилах лестницы…
– Я знаю. Ужасное стечение обстоятельств.
– А стечение ли? Иногда я задаюсь вопросом, уж не Александра ли толкнула ее…
– Правда?
– Я помню, как она стояла там, испуганная. Как прижимала к себе своего голубого зайчика и плакала. Но, может, Александра плакала не из-за мамы? Может, она плакала из-за того, что сделала?
– Вы когда-нибудь говорили об этом с полицией?
– Нет, самого падения я не видела. И просто не могла видеть. Простите, я не должна обременять вас своими семейными проблемами…
– Что-что? Послушайте, я ведь ваш адвокат, София. Все это часть моей работы. Я рад, что вы мне об этом рассказываете. И мне жаль, что вы не смогли дозвониться до меня раньше. Мой сотовый был выключен. У Харпер тоже, наверное. Вы звонили нам до или после того, как…
– Порезала себя? После. Кровь все продолжала идти. Я подумала, что мне, наверное, понадобится врач, но Харпер велела никому не звонить. Если что-то случится, я должна позвонить ей или вам. Она сказала, что в моей медкарте не должно быть никаких новых записей. Я знаю, это плохо выглядит. Я просто задумалась о своем отце, об этом деле, и, понимаете, все это накопилось один к одному… Как давление. Иногда помогает бег, но не всегда. Когда я прорезаю кожу, это как бы выпускает все это наружу. Я не хотела обращаться в неотложку, чтобы не усугублять ситуацию.
Я не хотел соглашаться с этим прямо сейчас. Сейчас это было бы не вовремя. Но София была права. История ее психического здоровья была тем оружием, при помощи которого Драйер мог побить ее.
– В вашем деле все только начинается, София. Когда у нас появятся все аргументы обвинения, мы будем знать больше. На данный момент у них есть результаты криминалистической экспертизы, которые связывают вас и вашу сестру с телом вашего отца и орудием убийства – кухонным ножом.
– Но я ведь использовала этот нож, чтобы нареза́ть курицу и овощи… Мы обе готовили для него. Ну, вообще-то для папы готовила Александра. Я готовила только для себя – моя стряпня ему никогда не нравилась. Что касается еды, он был очень привередлив. Хотя под конец ему уже было все равно. В последние несколько месяцев он был каким-то… рассеянным. По правде говоря, я подумала, что у него начинается деменция.
– Почему вы так подумали?
– Он стал жутко забывчивым. Иногда с ним все было в порядке, а иногда он называл меня не тем именем. Или называл меня Джейн.
– Как вашу мать?
Она уставилась в пол, сделала еще глоток и пробормотала «да» себе под нос. Иногда София напоминала мне ребенка. Стоило мне затронуть какую-то болезненную тему, как она словно вновь становилась полнейшей малолеткой – воспринимала все это горе с детской точки зрения. Даже сейчас, удерживая в руке стакан с крепким спиртным, ее пальцы скользили по декоративным канавкам у его основания; она ласкала каждую выемку и углубление, ощупывая узор. Поднесла стакан к губам, втянула ноздрями аромат, немножко отпила и прикоснулась к губам, словно желая убедиться, что алкоголь и вправду липкий и влажный на ощупь. Перехватив мой взгляд, покачала головой и поставила стакан на стол.
– Харпер передала мне ваш разговор. Сказала, что вы рассказывали о своем отце – о том, как он всеми силами старался помочь вам. И что ваша мама была суровой и жесткой женщиной. Сейчас меня больше интересует ваша сестра.
– Что вы хотите знать?
– На что это было похоже – расти с таким человеком, как ваша сестра?
– На ад. На сущий ад. Она превратила мою жизнь в кошмар. Мы не разговаривали, не играли вместе. Это было нечто вроде войны. После смерти мамы папа отправил нас по разным школам-интернатам. Я не справилась бы с учебой в школе Александры, а он не смог бы справиться с двумя маленькими девочками и при этом управлять городом. Мы остались совсем одни. В своих собственных мирах, понимаете?
Я не понимал. Я действительно не мог себе такого представить.
– Наверняка это было трудное время, – произнес я.
– Вы когда-нибудь жили бок о бок со своим врагом? А я вот жила. Я ненавидела ее. Я хотела, чтобы она умерла. Выбраться из того дома было настоящим счастьем. Кроме той тайной шахматной партии, мы не общались. Даже наши записочки были просто ходами, без слов. Мне так и не удалось победить ее в игре, и я сожалею об этом, но я была рада, когда мы наконец расстались. Я могла бы рассказать вам истории, от которых вас бы стошнило. Нет, мы с сестрой не были близки. Мы были настолько далеки друг от друга, насколько это вообще возможно для двух людей. Она сказала мне, что мама умерла из-за меня. Что папа отдалился от нас из-за меня. Я, конечно, знала, что это неправда. Я так и не простила ее за эти слова – за то, что она заставила меня так себя чувствовать. Мама была очень непростым человеком, но она все равно оставалась моей мамой. Я любила ее. Не знаю, любила ли она меня в ответ, но это не имело значения. Практически не имело.
