Под знаменем большевизма. Записки подпольщика - Владимир Александрович Деготь
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Большим ударом для нас было известие, что самозванные представители Украины, Петлюра и его банда, подписали мирный договор с немцами и австрийцами и впускают немецко-австрийскую армию на Украину. Стало ясно, что нам придется оставить город без всякого боя, так как сил у нас совершенно не было, чтобы бороться с таким серьезным и организованным врагом, как немецкая армия. Немцы с австрийцами быстро, почти без боя, начали брать город за городом. Мы организовали комиссию по эвакуации всего ценного, что находилось в Одессе, и в то же время мобилизовали всех тех, которые умели владеть винтовкой. Началось спешное укрепление города. Во главе наших боевых сил стоял полковник Муравьев. Он называл себя левым эсером; по его просьбе, президиум выделил ему в комиссары левого эсера — Фишмана. В конце-концов Муравьев оказался авантюристом, и в решительный момент, когда немцы приближались, бросил все и удрал в Николаев, отдав «грозный» приказ по флоту, что «город должен быть сдан только тогда, когда не останется камня на камне».
Сдача города немцам
А немцы все ближе и ближе подходили к Одессе. Командиром был назначен Лазарев — тоже социалист-революционер. Город усиленно эвакуировался. Пушки с крейсеров были направлены на город. Матросы раз’езжали на автомобилях по городу, а воры помогали им грабить все ценное, что находилось в городе. Благодаря этому деморализация еще более усилилась. Хотя было ясно, что город придется едать без боя, но мы почему-то были уверены, что сможем продержаться несколько недель. Оказалось совершенно не то. Румынское правительство пропустило немецкие войска через Бессарабию в Тирасполь. Этим самым неприятель зашел нам в тыл. Другими словами, — о сопротивлении не могло быть и речи. Немцы, как видно, были прекрасно осведомлены о той растерянности, которая царила в Одессе. Однажды днем мне сообщили, что в «Румчерод» прибыл военный автомобиль с немецким офицером для переговоров о сдаче города без боя. Президиум уполномочил меня принять участие в переговорах. Нам было пред’явлено требование о сдаче города в течение трех дней и обещание не преследовать большевиков, если мы согласимся на это требование.
Было созвано экстренное совещание, на котором по этому вопросу присутствовали: я, Воронский, покойный Хмельницкий, Орлов, Юдовский и другие товарищи. На совещании выяснилось, что представители матросов требуют, чтобы никакого соглашения с немцами не заключать, драться до конца и уничтожить артиллерийским огнем с моря главные улицы, где живет буржуазия: Дерибасовскую, Пушкинскую, Маразлиевскую и др. Тов. Воронский произнес прекрасную речь, в которой доказывал, насколько глупо и наивно думать, что мы можем воевать с регулярной немецкой армией, и что преступно разрушать те дома, которые были созданы рабочими руками, как-будто эти дома не пригодятся нам же, когда немцы уйдут из города. С мнением Воровского почти все согласились, кроме Лазарева, считавшего, что мы можем продержаться еще две недели. Споры настолько обострились, что представители матросов демонстративно ушли. Вдруг получается известие, что на Дальнике только-что арестован автомобиль с немецким офицером и разоружено несколько десятков немецких солдат, которые на велосипедах направлялись в город. Когда этих обезоруженных немцев ввели к нам, они об’яснили, что приехали для переговоров, хотя никаких полномочий у них на это не было. Потом выяснилось, что они просто хотели окружить «Румчерод» и забрать нас в плен. Этот факт убедил нас, что держаться долго в городе мы не сможем. Решено было подписать соглашение о сдаче города без боя в течение трех дней.
Поздно ночью мы получили от матросских делегатов приглашение прибыть на крейсер для совещания. По всему городу раздавалась стрельба: это матросы и так-называемая «безработная армия» Рыта грабили и убивали направо и налево. Я отправился домой, чтобы немного отдохнуть, но, не доходя до городского сада, был сшиблен с ног ударом винтовки. Через несколько минут я пришел в себя, поднялся и в душе пожалел, что не пошел с товарищами на крейсер. До крайности утомленный, морально разбитый, я дома заснул, уверенный в том, что у меня имеется еще три дня для подготовки к от’езду. Но рано утром немцы с петлюровскими бандами вошли в город и заняли все государственные учреждения. Нужно было думать о том, как скрыться более конспиративно. На пароход, который должен был забрать меня, я уже попасть не мог.
Под юнкерским сапогом
Аресты и убийства начались с первого дня; особенно отличались по этой части петлюровские банды. Меньшевики и социалисты-революционеры под охраной немецких штыков переизбрали Совет рабочих депутатов, и он продолжал работать. Когда немецкие генералы расправлялись с рабочими и коммунистами, меньшевики помогали им в этом. В новый президиум Совета, как мне помнится, от меньшевиков входили Коробков и Сухов, а от соц.-революционеров — старый слепой революционер (фамилию его не помню). В меньшевистской газете «Южный Рабочий» печатались статьи против коммунистов более глупые, чем даже в буржуазных газетах «Одесский Листок» и «Одесские Новости». Я несколько дней скрывался на конспиративной квартире, потом уехал в местечко Волегоцелово, где и жил некоторое время нелегально.
Помещики и фабриканты, при посредстве немецких и петлюровских офицеров, беспощадно расправлялись с теми крестьянами, которые подозревались в сочувствии большевикам или принимали активное участие в разграблении помещичьих усадеб. Постепенно у населения все более и более стала развиваться ненависть к немцам, австрийцам и петлюровцам, и в связи с этим начались частые нападения на немецкие части. Нападения носили неорганизованный характер, но, несомненно, терроризовали и деморализовали немецкую армию.
Наша подпольная работа
