Зверь в тебе - Татьяна Володина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ни то, ни другое. – Дмитрий Вячеславович был спокоен, похоже, подобный разговор не был ему в новинку. – Это лишь информация к размышлению. Что ты при этом чувствуешь – твое сугубо личное дело, которое никого не касается. Правда, с одной оговоркой: если то, что ты чувствуешь, будет выражаться в окружающий мир в виде агрессии, мешающей окружающим, рядом с тобой окажутся опытные товарищи, которые помогут тебе с этим справиться.
– Ты намекаешь, что и за мной приедут «санитарные врачи» в темных костюмах? – позволил себе съязвить капитан.
– Вроде того.
Это уже был ответ. Над этим стоило подумать, но потом, сейчас же нужно вытрясти из друга как можно больше информации.
– Ладно, допустим, – сказал Борис. – Я оборотень, и есть другие оборотни, которые, как я понимаю, каким-то образом поддерживают между собой связь и иногда помогают друг другу в сложных ситуациях. Так?
– Так, – утвердительно кивнул Парфёнов.
– А если один оборотень совершил убийство или какое-то иное преступление, что делают другие оборотни? – поинтересовался капитан.
Дмитрий посмотрел на него с искоркой сарказма в глазах.
– Я должен тебе ответить как друг или как твой начальник?
– А как хочешь. Только отвечай.
И снова подполковник умолк, обдумывая ответ.
– Скажем так, содружество оборотней старается контролировать поведение его членов, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания людей, – сказал он.
– Угум, – принял ответ Коваленко. – То есть, если преступление всё же было, его постараются замять?
– Борь, ты за кого меня держишь? – вкрадчиво спросил Парфёнов.
– А за кого я должен тебя держать? – вопросом на вопрос ответил капитан. – Конкретно в этой ситуации и в этом разговоре – за кого? И вообще – ты за кого, Дмитрий Вячеславович? На чью мельницу воду льёшь? Нашим или вашим? И вообще – ты сам-то часом не «того»?
Борис и сам понимал, что его уже несет. Видимо, до того он всё-таки был в шоке от происходящего, а не воспринимал его так спокойно, как ему того хотелось бы. Парфёнов же, надо отдать ему должное, сохранял спокойствие и выдержку, слушал друга с пониманием в глазах.
– Давай мы не будем об этом, Боря, – сказал он. – Сейчас гораздо важнее, чтобы ты спокойно воспринял свершившийся факт и начинал учиться строить свою жизнь с учетом этого знания.
– Не учи меня жить, товарищ подполковник, – очень тихо проговорил Борис, – лучше помоги, мать его, материально. Или фактов подкинь. Только жить не учи – не мальчик.
– Хорошо, не буду. Извини. В любом случае, тебе нужно сейчас успокоиться и принять то, что необходимо принять. Потом ты пойдешь дальше, но сейчас рано, понимаешь? Если я расскажу тебе всё, что ты хочешь знать, я не уверен, сможешь ли ты всё понять и переварить правильно.
Борис потер ломящие виски ладонями. Хотелось проснуться и понять, это было всего лишь продолжение странного сна, а в реальности всё опять привычно и обычно, дорогие и любимые преступнички, свидетели и протоколы…
– Ладно, – сказал он Дмитрию, – я тебя понял. Пожалуй, я с тобой согласен: такую информацию действительно лучше выдавать небольшими порциями, во избежание, так сказать. Я сейчас задам тебе всего один дополнительный вопрос на сегодня, а именно: если я, как ты говоришь, оборотень, почему я не помню ни разу, чтобы я обращался? Или как это правильно сказать – превращался, перекидывался?
– Без разницы. Как хочешь, так и говори, – машинально отозвался друг и задал встречный вопрос: – А ты действительно не помнишь?
– Абсолютно.
– Совсем ничего?
– Совсем ничего. Кроме сегодняшнего раза, о котором я тебе рассказал, не помню больше ни одного, хотя, по логике вещей и состоянию моей спальни, можно предположить, что был еще как минимум один раз. И, кстати, а можно ли вообще считать разом то, что произошло со мной сегодня?
Дмитрий подумал, механически почесывая идеально выбритый подбородок.
– Сейчас я не могу ответить тебе на этот вопрос, – наконец сказал он. – У меня нет точной информации. Мне нужно кое с кем посоветоваться.
Борис улыбнулся.
– И заодно спроси у этого «кое-кого», что и как тебе можно рассказывать мне обо мне самом, – снова съязвил он.
– Я подозреваю, что он сам тебе всё расскажет – потом, чуть позже, уже без моего посредничества.
– Сколько тайн, однако! – присвистнул Коваленко и поднялся, чтобы сварить еще кофе.
Подполковник Парфёнов наблюдал за его манипуляциями, внимательно отслеживая телесные реакции. Видно было, что он беспокоится о том, как примет его друг и подчиненный эту непростую для него информацию. Борис подозревал, что он в любой момент мог бы связаться с загадочным «кое-кем», и в квартиру очень скоро позвонили бы двое (а то и больше) хороших, добрых парней, которые бы отвезли его туда, где ему оказали бы помощь – в том числе и психиатрическую, если понадобится. Санаторий ФСБ, куда, по полученной ранее информации, поместили Елену Царёву, держал на службе самый квалифицированный медицинский персонал, который можно было найти в этом регионе. Но сам Коваленко считал, что в дурку, пусть и очень закрытую и крутую, ему еще рано.
– Боря, и всё-таки, ты не ответил на мой вопрос, – снова завел свою шарманку Дмитрий Вячеславович.
– На который?
– Про твой сон. Ты точно не причастен к появлению женщины в лесу?
Борис едва не уронил турку, которую как раз снимал с огня.
– Ты издеваешься, Дим?! Я же сказал, не уверен. Я не видел во сне, как именно она там оказалась, и как я туда попал и что делал до этого – понятия не имею. – Он разлил кофе по чашкам и продолжил: – И вообще, это был всего лишь сон. Или я напрасно себя успокаиваю?
– Боюсь, что успокаиваться рано, Борис, – медленно проговорил подполковник.
– Почему?
– Тебя не удивляет тот факт, что ты расследуешь дело, в котором пострадавшую находят в лесу изодранной и едва живой, после чего выясняется, что она оборотень, а во сне ты видишь сцену, какая могла бы предшествовать находке этой женщины. А через день снова видишь сон, который является логическим продолжением предыдущего.
Коваленко пригубил кофе и поставил чашку на стол.
– Ты хочешь сказать, что я видел во сне Царёву?
– Я не знаю, кого ты видел. Тебе это лучше известно. Она или нет?
Он задумался. Действительно, она или не она? Закрыв глаза, он вызвал воспоминания о своем сне, и, как ни странно, ощущения, запахи, картинки, приснившиеся ему, снова ожили. Но самым главным был запах. И Борис вдруг понял, что именно этот запах, запах из своего сна, он уже чувствовал в больнице, когда в первый раз вошел в палату в реанимации, где лежала тогда еще не опознанная Царёва. Так, получается, он всё-таки как-то причастен к ее исчезновению? Ведь он отчетливо помнил, что запах в палате показался ему смутно знакомым… То есть он сам может быть тем монстром, кто так покалечил эту женщину, а потом по праву, как он считал своим звериным разумом, решил – что он решил, доесть?! И он ничего не помнит о том, перекидывался или нет…
Вот тут Борису стало не то что страшно, его обуял такой животный ужас, что он буквально застыл – весь, от макушки до кончиков пальцев. Похоже, что внешне это было очень заметно, потому что Парфёнов тоже отставил кофе, внимательно посмотрел на друга и весь как-то подобрался. Возможно, что и мысли его побежали куда-то в том же направлении, что и мысли Бориса.
– Значит, ты всё-таки мог быть причастен? – еще раз уточнил он.
– Я. Не. Знаю, – отчеканил Коваленко, клацая зубами и едва не отхватив себе язык. – Я. Не. Помню.
– Твою же ж мать… – с непонятной Борису интонацией протянул подполковник.
Какое-то время они молчали. Тишина на кухне висела такая мертвая и зловещая, что, будь она человеком, её, пожалуй, можно было бы снимать в фильме ужасов без грима. Когда у соседей сверху засвистел
