Трансвааль, Трансвааль - Иван Гаврилович Иванов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
До прихода сибиряков, которые с первым снегом – в новых, с иголочки, белых нагольных полушубках – надолго засядут в надежную оборону у Синего Моста, новинские мальчишки, все до одного, погибнут в высоких травах предъильменских пожен, захлопнув за собой тяжелую дверь в Вечность…
Но похоронки же на них в деревню, до которой рукой подать, пойдут каким-то кружным путем. Матери их получат только после войны. Видно, чья-то разумная голова рассудила: пусть мертвые мальчики немного подрастут хотя б во Времени. Все не так будет больно их матерям.
Много всего будет во мстинском приречье… Сейчас же новинские мужики и парни – прямо из-за именинного стола – только собирались на Великую бойню. И для многих, о чем они еще боялись загадывать, поименный, державный реестр живых душ был уже поминальником.
Вечный Град в те годы неизъяснимо чьим-то бездарно-волевым решением был низведен из «Великого» в табель уездного захолустья Ленинградской области, а ее военный округ, в который входило и Предъильменье, значился в обороне страны прифронтовым, потому и сборы на войну во мстинском приречье были недолгими.
Уже на второй день вся деревня, от мала до велика – молодые матери с младенцами на руках, старичье с клюками в руках, – переправившись на пароме через Реку (свою отраду!) высыпали на Новинский луг, где зелеными волнами ходили высокие тучные травы, как никогда вымахавшие в этом году. Но они никого не радовали. Да и не на сенокосную толоку срядились сегодня новинские косари с заплечными сидорами на одно плечо, на рушниках с перевязанными в углах луковицами, которые можно было съесть напоследок…
На фронт уходили сегодня новинские косари. Среди них мельтешил и вчерашний седовласый нарочный-военкомовец, беспрестанно крича уже охрипшим голосом:
– Товарищи, выходи – стройся! – но его голоса из-за бабьего причитания никто не слышал.
Мало того, гармонист Василий Ильич (по-деревенски, за его благонравие, Васенька Ильин!), словно себе наперед, «на вспомин души», а может и в укор на недавнее братание с нацистской Германией (потешный договор о «ненападении»), вскинул перед собой, как свадебную дугу, свою нарядную тальянку и такое залихватское выдал на прощание, что, будь поблизости Манкошевский погост, и мертвые поднялись бы из могил. Ну, как тут было устоять на месте с двуродным высоченным брательникам, холостякам-весельчакам – Николаю Васину, деревенскому искуснику на всех струнных инструментах и голосистому певуну, школьному учителю Алексею Голубеву. Схватившись за руки, они – всему на зло! – пошли по кругу в размашистой паре выделывать своими великаньими ногами скоморошьи кренделя и, будто в роги, трубно издивляясь:
Русской, немец и поляк– танцевали краковяк:Поляк – поскользнулся,Немец – улыбнулся,а русский – матюгнулся!И опять послышался настойчивый голос вконец охрипшего военкомовца:
– Товарищи!.. Ворошиловцы… выходи – стройся! Война не ждет нас!
И опять у новинских новобранцев – ну никакого-то внимания на чрезвычайные государственные тревоги. Вроде б тверезые были, а вели себя, как выпимшие: обнимались со всей своей роднёй: шутейно боролись – сосед с соседом, прощая на миру все свои обиды; парни в открытую целовались со своими ревущими в голос невестами.
«Оглохли, что ли, наши мужики и парни? – недоумевали, снующие с среди взрослых, деревенские мальчишки, в душе радуясь войне. – Теперь-то… раз новинские санапалы идут на фронт, будет фашистам пузатым-рогатым на паучьих тоненьких ножках (какими их рисовали тогда на плакатах). И за Абиссинию, и за Испанию будет! Только жаль, что нас с собой не берут, а то еще и не так было б им!»
И как бы в ответ на недовольство своих школяров-ровесников Ионка Веснин услышал могучий голос своего отца:
Трансвааль, Трансвааль, страна моя!Ты воя горишь в огне…На голос запевалы деревни новинские мужики и парни, вырываясь из объятий матерей, жен, сестер, невест, стали сбегаться кучно вокруг уважаемого всеми Мастака, как пчелы на жужжание своей матки начинают сбиваться в отлетающий рой.
И вот высыпавшая на заречный луг деревня строго разделилась на два роя – на неистово поющих мужиков и в беспамятстве причитающих, как на погосте, баб. И тогда мужичий рой, видно, почувствовал, что набрал силу в песне, лохмато – медведем – шевельнулся и покатился по лугу, приминая высокую тучную траву, которая так и останется в это лето нескошенной. Так песня о каких-то далеких бурах и увела из Новин подчистую всех косарей на войну.
За поющими мужиками вдогон двинулся обоз, в подводчиках которого были их сыновья-подростыши, чтобы отвезти своих отцов, дядьев, крестных, старших братанов на станцию Малая Вишера, а затем обратно пригнать порожние подводы. В частовском выселке Новинки, за глубоким урочищем, прозванным в честь обитателя на самом его юру Ивана-Кузнеца, они расселись по телегам, и новинские однодеревенцы поехали на войну. В телеге Мастака попутчики допили «на посошок» прихваченные им со вчерашних именин сына пару поллитровок, но хмель никого не брал. И петь как-то враз всем расхотелось, молчать – тоже. Все озабоченно говорили об оставленных незавершенными колхозных и домашних делах:
– Как-то сей год управятся тут наши благоверные без нас?
– И надо ж было случиться такому: бабы наши только сшили себе ситцевые сарафаны для страды, а мужики отбили косы, и нате – война!
– Поди, знай, сумеем ли мы теперь управиться с военными хлопотами, хотя б к уборке огородов, – сетовали новинские косари, все еще теша себя надеждой о своем скором возвращении по домам – с Победой «на чужой земле», как пелось еще вчера в песне: «Если завтра война…»
Военкомовец ехал с запевалой Гаврилой Ионычем, сыну которого было позволено восседать в настоящем кавалерийском седле, горделиво представляя себя, что гарцует на своей игреневой Диве – подшефном жеребенке, призванном в РККА в предверии войны… И в каких только мысленно Ионка не побывал сражениях: всех врагов победил! Можно было б новинским однодеревенцам и оглобли заворачивать к дому… А они, мужичье, только раскачиваются в сборах на Большую войну.
Время от времени мужики слезали с телег для променада затекших ног. Некоторые подходили к юному
