Жанна дАрк - Марк Твен

Выехав из ворот, мы встретили отряд, везший раненых с передовой линии. Это зрелище взволновало Жанну, и она промолвила:

– Ах, французская кровь! Сколь страшен этот вид – у меня волосы шевелятся на голове.

Скоро добрались мы и до поля сражения, скоро очутились мы среди жаркой схватки. В первый раз Жанна, как и мы, увидела настоящую битву.

Сражение происходило на открытом месте, потому что гарнизон крепости Сен-Лу самоуверенно вышел встречать атаку: англичане привыкли побеждать, если нет поблизости «ведьм». На помощь к ним подоспело подкрепление из «Парижской» бастилии, и мы приблизились как раз в то время, когда французов лупили и теснили назад. Но лишь только Жанна со своим знаменем врезалась в толпу сражающихся, крича: «Вперед, друзья, за мной!» – наступила перемена. Французы повернулись лицом к врагу и ринулись вперед, словно могучая морская волна; они гнали англичан, рассыпая удары направо и налево, и англичане тоже не оставались в долгу. Страшная картина!

На поле сражения Карлик не имел определенной должности, то есть он не получил приказания занимать то или другое место, а потому он сам выбрал себе место: он шел впереди Жанны и расчищал ей дорогу. Страшно было видеть, как стальные шлемы разлетаются в куски под ударами его грозного топора. Он называл это «щелкать орехи», сравнение вполне удачное. Дорогу он прокладывал широкую и устилал ее железом и мертвыми телами. Жанна и мы подвигались по этой дороге столь быстро, что обогнали наших воинов и были теперь окружены со всех сторон англичанами. Рыцари скомандовали нам сплотиться кольцом вокруг Жанны, обратившись лицом к неприятелю. Мы тотчас повиновались. Тут-то началась настоящая работа. Паладина теперь нельзя было не уважать. Подчиненный облагораживающему и преображающему влиянию Жанны, он забыл о своей врожденной «осторожности», забыл о недоверии к себе перед лицом опасности, забыл, что такое страх; и ни в одной из своих воображаемых битв он не сыпал таких могучих ударов, как теперь; и всякий раз, как опускался его меч, одним врагом становилось меньше.

Лишь несколько минут провели мы в этой жаркой схватке: наши воины ликующе прорвались сквозь вражескую цепь и окружили нас, тогда как англичане начали пробивать себе путь к отступлению. Но они доблестно сражались: шаг за шагом теснили мы их к крепости, и они все время были обращены к нам лицом; а с крепостных стен в нас летели тучи стрел, дротиков из арбалетов и каменных ядер.

Главная часть неприятельских сил успела благополучно укрыться в редутах, покинув нас среди груд убитых и раненых французов и англичан: зрелище потрясающее, ужасное зрелище для нас, для молодых. Ведь наши маленькие февральские стычки происходили по ночам; кровь, раны, мертвые лица – все это было сокрыто благодетельным мраком. Теперь же мы впервые увидели эти подробности во всей их страшной наготе.

Между тем из города прибыл Дюнуа, пронесся через поле сражения и галопом подскакал к Жанне на своем взмыленном коне; он еще издали отдал ей честь и начал поздравлять ее отменно учтиво. Мановением руки он указал на далекие стены города, где весело развевались по ветру флаги, и сказал, что там собралось чуть не все население, наблюдая за ее подвигами и радуясь ее удаче. Напоследок он добавил, что теперь ей и всему войску готовится торжественная встреча.

– Теперь? Едва ли теперь, Бастард. Не время еще!

– Почему не время? Разве что-нибудь осталось недоделанным?

– Что-нибудь? Бастард, ведь мы только начали! Мы возьмем эту крепость.

– Ах, вы шутите! Мы не можем взять этих укреплений; позвольте мне просить вас отказаться от сей попытки: она слишком отчаянна. Разрешите мне приказать войску отступать.

Сердце Жанны было преисполнено радости и восторгов войны, и ей досадно было слушать такие речи. Она вскричала:

– Бастард, Бастард, всегда ли вы будете играть на руку англичанам? Поистине говорю вам: не вернемся назад, пока не завладеем этой крепостью. Мы возьмем ее приступом. Начинайте! Отдайте приказ трубачам!

– Но, генерал…

– Не теряйте времени, сударь! Пусть трубят атаку!

Раздался военный призыв, и грянул в ответ боевой клич ратников. И ринулось войско на страшную твердыню, очертания которой терялись в дыму ее собственных пушек и стены которой извергали пламя и гром.

Не один раз приходилось нам подаваться назад, но Жанна была и здесь, и там, и повсюду, ободряя солдат и призывая их к дружной работе. В течение трех часов прилив чередовался с отливом. Но наконец подоспел Ла Гир, предпринял последнюю и успешную атаку, – и бастилия Сен-Лу была в наших руках. Мы опустошили ее, забрав все припасы и всю артиллерию, а затем – разрушили.

Вся наша рать на радостях кричала до хрипоты, и когда начали звать предводительницу, – потому что войско желало славословить ее и восхвалять, и воздать ей почести за победу, – то найти ее было нелегко; мы наконец отыскали ее: она сидела одна, среди груды тел, и плакала, закрыв лицо руками. Ведь она, вы знаете, была молода, и ее геройское сердце было в то же время сердцем молодой девушки; в этом сердце была обитель сострадания и нежности. Жанна думала о матерях этих мертвых, друзей и врагов.

В числе пленников было несколько священников, – Жанна взяла их под свое покровительство и спасла им жизнь. Говорили, что, по всей вероятности, это – переодетые воины; но она сказала:

– Кто может сказать: да или нет? Они носят божественное облачение, и если хоть один надел его по праву, то, конечно, лучше простить всех виновных, чем обагрить свои руки кровью одного невинного. Я помещу их в своем жилище, накормлю их и отпущу спокойно на все четыре стороны.

Мы возвращались в город, выставляя напоказ пленников и захваченные нами пушки и развернув знамена. За семь долгих месяцев то были первые военные трофеи, которые привелось увидеть осажденным; то было первое торжество французского оружия. И, конечно, горожане оценили это событие. Колокола звонили вовсю. Теперь Жанна была любимицей всего населения, и мы едва могли подвигаться по улицам: так велик был напор толпы, стремившейся взглянуть на нее. Ее новое имя было у всех на устах. О Святой Деве из Вокулера забыли: город заявил свои притязания, и теперь она была Орлеанской Девой. Я испытываю блаженство, вспоминая, что услышал это имя, когда оно было произнесено впервые. Между первым провозглашением этого имени и последним земным упоминанием о нем… о, подумайте, сколько тленных веков будут отделять эти два мгновения!

Семейство Буше встретило Жанну так радостно, как будто она была им родная и спаслась от смерти каким-то чудом. Они пожурили ее за то, что она отправилась сражаться и подвергла себя столь великой и продолжительной опасности. Они не могли поверить, что она сама хотела расширить свое военное поприще, и спрашивали, действительно ли она стремилась окунуться в водоворот сражения или же попала туда случайно, увлеченная течением войск? Они просили ее быть в следующий раз осторожнее. Совет, пожалуй, был хорош, но он упал на неблагодатную почву.

Глава XIX

Утомленные долгой битвой, мы проспали весь остальной день и даже часть ночи. Встали мы со свежими силами и поужинали. Я, признаться, вовсе не был расположен возобновлять разговор о привидениях; остальные, по-видимому, держались того же мнения, потому что они весьма прилежно беседовали о подробностях сражения и ни словечка не говорили о призраках. И действительно, приятны и увлекательны были рассказы Паладина о том, как он нагромождал мертвецов: то он уложит пятнадцать зараз, то – восемнадцать, то – тридцать пять. Однако это могло лишь отсрочить беду: всему есть предел. Не вечно же он будет рассказывать. Вот он возьмет бастилию приступом, истребит весь гарнизон… и придется-таки ему остановиться, если только Катерина не подзадорит его и не попросит начать все сначала, как мы надеялись, – на этот раз. Но она была настроена иначе. Как только водворилась пауза, она воспользовалась благоприятным случаем и затронула нежеланный вопрос; и мы должны были покориться, стараясь скрыть свою тревогу.

В одиннадцать часов вечера она и ее родители проводили нас в комнату с привидениями; мы захватили с собой свечи и факелы, чтобы вставить их в стенные шандалы. Дом был большой, с очень толстыми стенами, и эта комната находилась в самой отдаленной части здания, которая пустовала бог знает сколько лет, потому что пользовалась дурной славой.

Комната была просторна, вроде залы; в ней стоял прочный, хорошо сохранившийся дубовый стол, но кресла были изъедены червоточиной, а обивка стен подгнила и выцвела от действия времени. Пыльная паутина, висевшая по углам и на карнизах потолка, имела такой вид, как будто она находится здесь уже целое столетие.

Катерина сказала:

– Предание гласит, что этих призраков никто не видел: их только слышали. Очевидно, комната эта была в прежние времена обширнее, чем теперь, и стена вон в том конце была когда-то выстроена, чтобы отгородить там узкую комнатку. Эта тесная комната никак не сообщается с внешним миром, да если бы и сообщалась, все равно она представляет собой совершенную темницу: ни света, ни воздуха. Ждите здесь и примечайте, что произойдет.