Подлинные сочинения Фелимона Кучера - Андрей Ветер

– Но пулей легче поразить оленя, – ответил кто-то из индейцев.

– Да, легче. И вы привыкаете к лёгкости существования. Вы теряете свои традиционные навыки. Но однажды белые люди отберут у вас ружья, и тогда вы останетесь ни с чем. Как вы будете охотиться тогда, если вы разучитесь стрелять из лука? Кроме того, с помощью ружей вы бьёте животных направо и налево, не прикладывая особых усилий, и потому губите много лишней дичи. А раз у вас много лишнего, вы не заботитесь о том, чтобы съедать всё мясо. Раньше вы срезали с убитого зверя всё до последнего куска. Теперь же вы выбираете только лакомые кусочки. Но если так пойдёт дальше, то очень быстро вокруг вас не останется ни бизонов, ни оленей.

– Ты странно говоришь, друг. Дичи вокруг так много, что её хватит на всех. Она никогда не пропадёт, – удивился кто-то ещё из дикарей, – бизоны, олени, леса и реки будут вокруг нас всегда.

– Вы не представляете всех последствий того, к чему вы привыкаете, соприкасаясь с Бледнолицыми! – строго проговорил Питерсон. – Я призываю вас следовать путём древних традиций и древних знаний и не поддаваться на посулы белокожих пришельцев.

– Ты хочешь поссорить нас с Бледнолицыми, но их племя сильно. Зачем нам ссориться с ними? У них есть ружья, у них есть сладкие конфеты, у них есть много того, чего у нас нет и не будет, если мы порвём отношения с Бледнолицыми.

– Краснокожие братья мои! Я желаю вам добра! Подумайте над моими словами, а я ещё вернусь к вам.

К Питерсону подъехал сержант Пупс и спросил:

– О чём вы говорили с таким жаром, сэр? Должен заметить, вы здорово лопочете на их языке.

– Я убеждал их вести себя правильно, – ответил комиссионер.

ЛАГЕРЬ. ГЛАВА О ТОМ, КАКОВЫ ИНДЕЙСКИЕ ВОИНЫ В ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ И О НЕКОТОРЫХ ИХ СТРАННОСТЯХ

В полной надежде достичь лагеря ренджеров до наступления ночи мы поспешили дальше. Сгустились сумерки, когда мы добрались до цели.

Ренджеры расположились под деревьями возле какой-то пещеры, а нам разбили палатку на утёсе, под которым бежал ручей. Наступала ночь, затмевая всю округу. Подплывшие облака грозились угостить нас дождём. Ренджеры перенесли костры в пещеру, и блики огня запрыгали по стенам, освещая поистине разбойничью на вид стоянку. Как бы довершая полную картину дикости, тут и там появлялись Оседжи, прибывшие ни с того ни с сего из той деревни, через которую мы не так давно проехали. Трое из них зашли к нам и остановились перед нашим костром, ничего не говоря. Молча наблюдая за всем, что происходило перед ними, индейцы казались во мраке ночи настоящими памятниками, изваянными из бронзы. Мы предложили им поесть, а затем налили кофе, который пришёлся им очень по вкусу. Индейцы любят этот напиток, как, впрочем, и все жители Запада, и называют его чёрным лекарством. Правда, слово «лекарство» в их устах несёт не столько медицинский оттенок, сколько магический. Многие вещи, суть которых они не могут объяснить, индейцы наделяют сверхъестественными качествами (как не могут они объяснить действие спиртного, наркотиков, табака и сильнодействующих медикаментозных средств), а потому и называют всё непонятное лекарством.

После ужина индейцы улеглись около огня друг подле друга и затянули тихую гнусливую песню, отбивая такт пальцами по груди. В этом пении, как мне показалось, соблюдалась правильность строф, из коих каждая оканчивалась не мелодическим падением, но отрывистым вскриком «га!», похожим на громкую икоту.

– Этой песней, – пояснил Пьер Оторванное Ухо, – они благодарят вас. Они восхваляют вашу наружность, а также всё, что им известно о цели вашего странствования.

Дикари не забыли упомянуть и лично Графа, задор которого и рвение к приключениям очень воодушевили Оседжей. Индейцы также пропели что-то о хитрости индейских девушек, сыгравших над ними какую-то шутку, и это вызвало бурный хохот наших следопытов.

Этот род импровизации весьма свойственен всем диким племенам. Таким образом, немного меняя голос, они воспевают свои подвиги, совершённые на войне и на охоте. Иногда они увлекаются юмором и даже сатирой, которые распространены среди индейцев значительно шире, чем это принято думать.

В повседневной жизни индейцы сильно отличаются от тех образов, которыми их наделили поэтические произведения. Мы привыкли думать о них как о молчаливых, непреклонных и не знающих ни слёз, ни улыбки людях. Разумеется, они хранят молчание в присутствии тех белых, к которым испытывают недоверие и чью речь не понимают. Но когда индеец находится среди своих, то едва ли отыщется человек более разговорчивый. Они подолгу чешут языки, разговаривая об опасностях охоты и войны, любят поворошить в памяти и разные забавные случаи. Они большие балагуры и почти всегда стараются выставить дурачками Бледнолицых, с которыми случай сводил их; смеются над их важностью, самодовольством, усами, очками, золотыми пуговицами, тесными штанами на подтяжках, кальсонами и носками. Особое веселье вызывают у них ширинки на брюках. Жадные до наблюдений, индейцы замечают всё взглядом верным, острым и колючим; если что вызывает их удивление, они обмениваются между собой взором или гортанными звуками, похожими на позыв к тошноте. Но они хранят свои замечания до тех пор, пока останутся одни. И вот тут, подальше от посторонних глаз, они ухохатываются досыта. Иногда от смеха некоторым становится дурно, и тогда товарищи проводят над ними какую-нибудь священную церемонию.

Во время моей поездки по территории пограничья я имел несколько случаев подметить живость и весёлость их праздного времяпровождения. Не раз видел я кучку дикарей, разговаривавших у огня до поздней ночи с такой шутливостью, что весь лес иногда оглашался звуками их смеха, а с деревьев, под которыми они сидели, сыпались от содрогания орехи и жёлуди.

Что же до слёз, то их у индейцев целые родники – и истинных, и притворных. Случается, через эти слёзы они очень многое выигрывают. Никто больше них не плачет столько и с такой горестью о смерти друга или родственника. В известное время отправляются они на могилы родственников выть и плакать. Мне случилось раз слышать близ одной индейской деревни завывание, раздиравшее душу; то плакали индейцы, шедшие в поле скорбеть по мёртвым. В это время их слёзы, как я видел сам, текут ручьями…

Да, слёзы, слёзы. Без них человек не был бы человеком…

Утром индейские гости завтракали с нами. Но мы нигде не могли найти молодого Оседжа, игравшего роль оруженосца при Графе во время кочевой его жизни в прерии. Дикой лошади его не было. Высказав несколько различных предположений, мы заключили, что он ночью распрощался с нами по-индейски, то есть без слов. Должно быть, Оседжи, с коими он сошёлся накануне, настроили его на такой поступок, рассказав о какой-нибудь красивой девчоночке в соседнем стойбище, и он ускакал с ними. Разве какая-нибудь сила сможет противостоять половому влечению в молодые годы?