Сталин. По ту сторону добра и зла - Александр Ушаков

Потом полный провал Временного правительства многие исследователи будут объяснять тем, что русский народ был не готов к восприятию западных форм парламентаризма, демократии и либеральным ценностям. И если им верить, то вырисовывается довольно странная картина: не готовый к западной демократии русский народ оказался тем не менее прекрасно подготовленным к сталинскому концлагерю. Да и о какой там столь страшной для русского человека западной демократии может идти речь, если практически все демократические свободы Россия получила еще при царе, а Временное правительство так толком ничего и не сделало.

А если уж быть до конца точным, то западный вариант страна получит уже после Октября, когда будет создан Совнарком, который и являл собой правительство «парламентского» большинства.

Многие историки считают, что истинными творцами Февральской революции явились русские масоны. Те самые, которые еще в 1910 году основали Ассоциацию лож «Великий Восток народов России» в целях замены самодержавия на парламентскую республику. Были они и в Думе, и в партиях, и в Советах, и во всех составах Временного правительства, и даже среди большевиков. Особенно много масонов было в кадетской фракции в Думе и в ЦК кадетской партии.

Осенью 1916 года наиболее радикальная часть ассоциации принялась за подготовку дворцового переворота, а князь Львов вел переговоры со своим собратом по ложе генералом Алексеевым об аресте царя. И если верить известному исследователю русского масонства Н.Н. Яковлеву, то именно заправилы Февральской революции «способствовали созданию к началу 1917 года серьезного продовольственного кризиса».

Но если это и на самом деле было так и российскому масонству удалось покончить с самодержавием, то почему работавшие в правительстве и в том же Петроградском Совете братья по ложе так и не смогли договориться между собой и, покончив с самодержавием, принялись за разрушение самого государства? Получается так, что это были либо совершенно разные масоны, либо... и не масоны вовсе. И, честно говоря, не очень-то верится во всю эту мифологию. Не хватает еще только завязанных глаз, пистолета и клятвы на крови. Да и что смогли бы сделать все эти масоны, вместе взятые, если бы во главе государства стоял не мягкий Николай II, а сильный и волевой правитель. И далеко не случайно А.И. Деникин писал, что «русская революция, в своем зарождении и начале, была явлением, без сомнения, национальным, как результат всеобщего протеста против старого строя».

Но, увы... Россия имела то, что имела, и необратимо катилась к революции. «Положение ухудшается с каждым днем... Мы идем к пропасти... Революция — это гибель, а мы идем к революции... С железными дорогами опять катастрофически плохо... Они еще кое-как держались, но с этими морозами... Морозы всегда понижают движение — а тут как на грех — хватило!.. График падает. В Петрограде уже серьезные заминки с продовольствием... Не сегодня-завтра не станет хлеба совсем...» Столь печальную и, по сути дела, пророческую картину еще в январе 1917 года нарисовал отнюдь не Ленин, а Андрей Иванович Шингарев, будущий министр Временного правительства. И революция в России грянула не сразу и не вдруг, а в результате преступной политики Николая II.

Да, 23 февраля в Петрограде уже не имелось дешевого хлеба, транспорт из-за сильных морозов и снежных заносов почти встал и начались уличные беспорядки. Но... по большому счету, дело было уже не в морозе и даже не в хлебе. Ощущение революции к этому времени витало всюду, и было в этом нечто куда более глубокое, нежели то, что могло зависеть от коллективной воли рабочих и их вожаков.

Что-то уже очень сильно подточенное падало, и все эти рабочие стали только последним порывом ветра, свалившим прогнившее трехсотлетнее дерево. И в огромном городе вряд ли нашлось бы несколько сотен человек, которые сочувствовали бы власти. Перебои с хлебом явились последней каплей, переполнившей чашу терпения. Забастовали заводы, начались митинги, демонстрации. Досталось и полиции, которая уже не могла противостоять все сметавшей на своем пути многотысячной толпе.

Никакого масона Алексеева в Петрограде не было, и вся беда состояла в том, что общее руководство, которое переходило в случае массовых беспорядков к военным, попало в руки бездарного генерала Хабалова. Вместо решительных и жестких действий он долго раздумывал и только через два дня доложил о событиях в столице в ставку царя. Да и то в приукрашенном виде, словно речь шла о драке в какой-нибудь рабочей слободке.

Так было положено начало революции, веселое продолжение которой имел счастье наблюдать прибывший в Петроград Сталин. И если ее на самом деле устроили масоны, то остается только развести руками: и здесь все по-русски... Что же касается России, то все, так горячо говорившие о ее судьбе, так ничего для этой самой судьбы и не сделали. Да и что можно сделать в стране, где одновременно правили сразу два правительства, только мешавшие друг другу?

Хорошо знавший подоплеку тех событий Шульгин ни разу не упоминает в своих воспоминаниях ни о каких масонах. «Я оперся на парапет, — писал он в своих знаменитых «Днях». — Закат вычертил за Петропавловкою кровавые плакаты... Я вспомнил... Я вспомнил, как в 1905 году, после Манифеста 17 октября, за то, что не было в нем равноправия, жиды сбросили царскую корону. И как жалобно зазвенел трехсотлетний металл, ударившись о грязную мостовую. И как десятки, сотни, миллионы русских вдруг почувствовали смертельную обиду и страх, бросились, подняли царскую корону и коленопреклоненно вернули ее царю:

Царствуй на страх врагам...Царствуй на славу нам...

И царь царствовал...

Увы...

Прошло одиннадцать лет...

И вот уж не «жидовскими происками» стала вновь падать корона.

Государственная дума бросилась подхватить ее из ослабевших рук императора Николая...

И поднесла Михаилу...

Но Михаил не мог принять ее из рук Государственной думы... Ибо и Дума была уже — ничто...

И корона покатилась...

Жалобно звенит она о гранит мостовых.

Но на этот раз никого не будит этот звон.

Народ не бежит уже взволнованный и ужасный, как тогда...

И пройдут месяцы, может быть, годы, вернее, долгие годы...

Пока...

Пока звучит набат.

Какой это будет год?

Петропавловский собор резал небо острой иглой. Зарево было кровью...

Да поможет Господь Бог России...»

Но... не помог Господь... Он, как известно, «занят небом не землею». Да и не до России ему... Если же мы вспомним состав первого президиума Всероссийского центрального комитета советов рабочих и солдатских депутатов, то он выглядел так: Чхеидзе, Гурвич, Гольдман, Гоц, Гендельман, Розенфельд, Саакян, Крушинский, Никольский. И невольно напрашивается вопрос: а при чем тут Россия, революционный народ и русская национальная идея? Да и все те же масоны...

Очень часто в столкновении Петросовета и Временного правительства усматривают столкновение буржуазной демократии с демократией социалистической. Но все это... не больше, чем громкие слова, поскольку ни одна из сторон не отражала в надлежащей мере настроений народных масс. Ну а если все называть своими именами, то это были самый настоящий захват совершенно недееспособными учреждениями государственной власти и создание безвластия в стране.

Да и какая могла быть власть, если, по словам члена Исполкома Петросовета Станкевича, представлявший собой собрание полуграмотных солдат Совет «правил» лишь только потому, что ничего не требовал, и «был только фирмой, услужливо прикрывавшей полное безначалие».

«Газетные отчеты о заседаниях Совета, — писал Станкевич, — свидетельствовали об удивительном невежестве и бестолочи, которая царила в них. Становилось невыразимо больно и грустно за такое «представительство» в России...» Впрочем, иного и не могло быть, поскольку в Петросовете заседали революционеры, не имевшие ни малейшего представления о государственном строительстве.

Да и как мог образованный тыловыми солдатами, которые делали все, чтобы только не идти на фронт, и рабочими Совет претендовать на руководство всей политической, военной, экономической и социальной жизнью огромной страны? Как они работали? Да так и работали, и в то самое время, когда одни призывали к анархии, другие рассылали разрешительные грамоты на экспроприацию помещичьих земель, а третьи рекомендовали пришедших к ним жаловаться на свое начальство, не тратить лишних слов и арестовать его.

С первых же часов своего появления правительство попало в плен к Совету, влияние которого оно, надо заметить, переоценивало и которому не могло противопоставить ни силу, ни твердую волю.

Правительство не надеялось на успех в этой борьбе, потому что, пытаясь хоть как-то сохранить российскую государственность, оно не могло провозглашать такие пленительные для взбаламученного народного моря лозунги, какие мог себе позволить Совет. Да и какая могла быть работа, если правительство говорило больше об обязанностях, Совет — о правах. Первое «запрещало», второй «позволял».