В банде только девушки - Михалева Анна Валентиновна

Первая вмятина на дороге заставила его заново пережить только что забытую проблему несоответствий, ибо мотоцикл так жалобно крякнул задним колесом, что у агента свело сердце.

— У того дерева будет развилка. Нужно свернуть направо, — прорычала ему в ухо спутница.

«Дело есть дело». — Агент вздохнул и слегка прибавил газу.

Сегодня Коля Щербатый (а для некоторых Николай Сергеевич) сам управлял огромным джипом марки «Тойота». Уж слишком далеко все зашло. Ситуация, похоже, приняла серьезный оборот еще до их появления. А такого Щербатый не выносил. Одно дело, когда ты сам кашу завариваешь, потом сам ее расхлебываешь. Другое — когда дело заваривает Иннокентий Валерианович и, доверяя тебе свою жизнь и все такое прочее, просит расхлебать. И уж совсем поганое дело, когда кто-то с ветру наворотит ненужного дерьма, перемешает в нем кого ни попадя, а ты потом кати к черту на рога и отмывай всех, чтоб узнать, кто свой, кто чужой, да убирай тех, кто в отстое. Щербатый в сердцах сплюнул в окошко.

— Колян, — хохотнул Михеич, чей хриплый бас вполне соответствовал его грузному телу, — окно-то открой! Чего в стекло харкаешь!

— Мое стекло, хочу харкаю, хочу блюю, — огрызнулся Щербатый, которому очень хотелось если не рычать, то хотя бы зубоскалить. Такое у него было настроение.

— Ага, а мыть мне, — прогудел Михеич. — Знаешь, как тяжело, особо с бодуна.

С этим было трудно спорить. Щербатый не любил всех этих «штучек в законе», когда пахану грязь из-под ногтей вылизывают. Он придерживался «жесткой демократии». То есть за столом все друзья-товарищи, а в деле строгая иерархия и четкая дисциплина. Так и жить веселее, и работать проще.

— Хорек опять отстал, — мрачно констатировал Колян, глянув в боковое зеркало. — Сколько раз говорил ему: не умеешь — не пей.

— Так ведь откуда же мы знали, что нас прямо из кабака вытянут, — попытался оправдаться Михеич, от которого изрядно разило перегаром.

— У нас профессия такая, — строго разъяснил Щербатый, — людям помогать. А потому мы всегда начеку должны быть. Как эти… как их… ну… — Он прищурился, вспоминая. Наконец мыслительный процесс уперся в точку истины: — Как хирурги! Их ведь тоже, поди, из кабаков на операции таскают. А Хорек не понимает. Сначала нажрется, а потом за руль лезет.

— Так ведь я лично усадил Хорька на заднее сиденье. — Михеич опасливо оглянулся на второй джип, следовавший на расстоянии двадцати метров, и, облегченно вздохнув, продолжил: — Ну, точно! За рулем не Хорек, а Васька. Васька — парень что надо!

— А почему он отстал? — капризно спросил Колян. — Он что, правил не знает? Не более трех метров в цепи.

— Не тяни на него. Васька хороший парень, — упрямо повторил Михеич.

Щербатый неприятно усмехнулся:

— Ты его защищаешь, потому что ты его привел. Я о нем и слыхом не слыхивал. А ты его так расписал во всех деталях, что я у него нимб над головой ожидал увидеть. И что? Где его положительные качества, а? Он на двадцать метров оттянулся.

— Васька не пьет. Он хороший человек.

— Ха! — Щербатый вошел в азарт. — Моя Маришка тоже не пьет. Да и не ест почти ничего, потому что модель. И знаешь, какая она стерва?! С чего ты взял, что если человек не пьет, так он обязательно хороший?

— Васька ест. Много, — несколько сконфуженно пробубнил Михеич. — А то, что не пьет, так нам очень даже полезно. Вот кто нас всех обычно из кабака выволакивает и по домам развозит?

— Откуда мне знать. Я же не помню ни фига!

— То-то и оно, — многозначительно подытожил Михеич.

— Нет, ну как обидно! — неожиданно переключился Колян. — Вечер был — хоть кипятком писай. Маришка первый раз укатила на эти свои… кастинги-шмастинги. Свобода! Как на волю вышел!

— Да ты и не сидел никогда, — ехидно вставил Михеич, который в младые годы имел печальный опыт заточения на пятнадцать суток за мелкое хулиганство в общественном транспорте. Срок, конечно, так себе, но он не упускал случая причислить себя к тем, кто видел решетку из комнаты. Все-таки в том мире, в котором все они жили и работали, это имело какое-то значение.

— А ты с Маришкой не жил? — ловко парировал Колян. — У меня с ней сутки за трое идут…

— А кто тебя заставляет?

— Это личное! — отрезал Щербатый. С минуту помолчал, потом замычал, как от зубной боли. С похмелья потянуло на откровенность: — Видеть ее не могу. А услышу, так вообще хоть на стену лезь. — Он перешел на писк манерного комара, явно копируя «даму сердца». — Ей перед кастингом нужно сделать клизму и проблеваться. Всю уборную загадила. В кухню не заходит.

— Так, может, оно и к лучшему, — неуверенно предположил Михеич. — Ну кто же блюет посреди кухни? А еще и клизму ставит. Может, не такая уж она и стерва…

— При чем тут клизма? — досадливо отмахнулся Колян. — Я про другое. Не готовит же мне ни хрена! Знаешь, что я дома жру? Знаешь? — Разговор принял трагический оборот. Колян истерично всхлипнул и глухо прошептал: — Лапшу «Дошерак».

— Не может быть, — вежливо не поверил Михеич.

— А у меня работа нервная. Я ведь с людьми работаю! Я если промахнусь, то и подохнуть могу. А приду домой, эта стерва сидит в столовой голая. Ножищи свои костлявые на стол закинула, а на шее галстук болтается. Я говорю, мол, на хрена мне тут Рембрандта устраивать. Лучше бы картошку поджарила. А она с полоборота заводится: «Я те галстук купила, а ты про картошку!» И обзывается. Деревенщина я для нее. Культуры я, оказывается, не знаю. Даром, что сама только три года как из Жмеринки приехала. «Рембрандтом» ее дурь обозвал, а это, оказывается, не «Рембрандт», а сцена из культового фильма «Красотка».

— Не, она не права. «Красотка» — обычное мыло, — с достоинством киномана расценил Михеич, который за все те же исторические пятнадцать суток был с позором изгнан с экономического факультета ВГИКа. — Вот там новая итальянская волна: Феллини, Пазолини всякие. Или Гринуэй — это культовое кино. Нет, Колян, может, это и твое личное, но я все равно в толк не возьму, чего ты с ней путаешься?

— Да ведь лицо она мое, — в отчаянии крикнул страдалец.

Михеич критически оглядел его, потом отрицательно помотал головой:

— Нет, твоя физиономия поприятнее будет. Зря ты такую дуру лицом взял.

— Вот и я стал задумываться, — Щербатый вздохнул. — Так ведь завидуют же. Выйду с ней куда, пялятся со всех сторон. Ну, и уважение опять же. Приходится терпеть. Говорю же, с людьми работаю.

— Н-да, — протянул Михеич, — ничего не попишешь. Работа с людьми — дело ответственное. Часто приходится и собой жертвовать. Вон ты посмотри! Этот-то тоже, как ты прямо. Корчится, а везет бабищу на задке. Да какую!

Они вперили удивленные взгляды в надвигающийся на них мотоцикл, на котором восседали агент 0014 и его спутница.

Колян, славившийся на всю бандитскую Москву свой интуицией, нахмурился. Потом придавил педаль тормоза, процедил сквозь зубы:

— Сдается мне, неспроста они тут катят.

— Да брось ты, — отмахнулся Михеич, — чего бы им тут не катить?

— В такую рань, на таком крутом мотоцикле да в такой дыре? Знаешь, более странную картину, чем эти двое, я давно не видал. Ну чего им тут делать? Они явно в деле замешаны. Точно тебе говорю.

Михеич спорить не стал. Он уважал Коляна, даже вместе с его хваленой интуицией, которая по большей части была не более чем раздутое самомнение.

«Странно, — подумал агент 0014, увидав два черных джипа, следовавших друг за другом, — два джипа, в такую рань да в такой дыре… Они точно замешаны в деле».

Людка сжала его грудную клетку с такой силой, что ребра хрустнули. Агент болезненно поморщился.

Неожиданно передний джип, резко затормозив, развернулся, перегородив дорогу. Если бы за спиной агента не громоздился груз, достойный «КамАЗа», он бы не раздумывая совершил свой знаменитый трюк: разогнался и перелетел бы через вредную машину, помяв в назидание капот и крышу.

Но с Людкой об этом и думать не стоило. Агент быстро оценил ситуацию. Два джипа с дюжиной головорезов, явно следующих на подмогу тем самым похитителям «президентского чемоданчика», — слишком серьезная угроза для одного, пусть и лучшего агента. Если его сейчас убьют, мир спасать будет некому. Так что, решил агент, при такой диспозиции удачный побег — не поражение, а чертовское везение.