Марсельцы - Феликс Гра

Товарищи запели святую песнь свободы:

Вперед, вперед, сыны отчизны!Для нас день славы настает!

Мне тоже хотелось петь, но петь и одновременно держать палец во рту невозможно. Я очень огорчился, но делать было нечего.

Батальон вышел на улицу Сент-Оноре. Здесь прошлой ночью нас обстреливали из каждого окна, бросали нам на голову черепицы с крыш. Но то было накануне. А сейчас все изменилось. Улица была запружена празднично разодетой толпой; мужчины, женщины, дети кричали: «Да здравствуют марсельцы!»

Толстые лавочники обнажали головы, когда мы проходили, и аплодировали нам, в то время как маляры закрашивали на вывесках магазинов эмблему Бурбонов — белые лилии — и вместо лозунгов: «Да здравствует король! К черту нацию!» выводили яркими красками новые лозунги: «Да здравствуют марсельцы! К черту тирана! Да здравствует нация!»

Невдалеке от аркад моста Сен-Жан многолюдная толпа преградила нам путь. Мы остановились, и капитан Гарнье пошел выяснить причину скопления народа.

Оказывается, здесь расположились батальоны Парижской национальной гвардии под начальством Сантерра. Всю ночь и утро они простояли невдалеке от дворца под ружьем. Они ожидали исхода штурма, чтобы помочь нам… или ударить в спину, в зависимости оттого, будем ли мы победителями или потерпим поражение…

Услышав, что трон опрокинут, дворец разгромлен, а король взят в плен народом, национальные гвардейцы поспешили к нам навстречу. Они махали шапками, поднятыми на острие штыков, и кричали: «Да здравствуют марсельцы!» Но мы отлично понимали цену их лести.

— Знаем мы этих парижских буржуа! — говорили мы друг другу. — Теперь, когда мы сбили замки с ворот, они хотят проскользнуть первыми! Теперь они станут заядлыми революционерами! Сантерр, у которого выскакивал гвоздь в сапоге всякий раз, когда нужно было сделать шаг вперед, теперь быстро перекрасится. Вот увидите, завтра на всех углах будет кричать, что это он и его гвардейцы спасли нацию и свергли тирана!..

В казарме нас ждали рационы хлеба и вина. У меня сохранились еще две головки чеснока. Из этих запасов мы с Воклером устроили себе роскошный пир. Славный Марган перевязал мне отстреленный палец куском трута. Выпив несколько глотков вина, я почувствовал себя совсем молодцом.

Доедая последний ломоть хлеба, я уже перенесся мыслями в переулок Гемене, в скромный домик, где жили наши дорогие Лазули, Аделина, Кларе.

Время от времени я искоса поглядывал на Воклера. Когда наши взоры встретились, я понял, что и у него те же мысли в голове. Воклер улыбнулся и сказал:

— Как, Паскале, хватит у тебя сил дойти до дому? Там, верно, с нетерпением ждут нас!

Хватит ли у меня сил? Я допил последний глоток из бутылки, вытер губы, прищелкнул языком и вскочил на ноги, готовый бежать хоть на край света.

Глава четырнадцатая

ДОБРОВОЛЕЦ РЕВОЛЮЦИОННОЙ АРМИИ

Расталкивая возбужденную толпу, Воклер и я добрались до площади Славы. Здесь, как и в других местах Парижа, люди смеялись, пели, махали в воздухе саблями, поднимали на пики красные колпаки. Нам казалось, что в толпе больше всего шумят и кричат: «Да здравствуют марсельцы!» как раз те, кто вчера провожал нас ненавидящими взглядами.

Кое-как мы добрались, наконец, до дома Планшо и постучались в двери.

Жена Планшо, Лазули, Аделина и Кларе встретили нас на пороге.

Воклер заключил в объятия Лазули, я братски поцеловал Аделину, а маленький Кларе поочередно бросался на шею то к отцу, то ко мне.

Одна Жанетон не принимала участия в общей радости. Она стояла в стороне и, подняв передник к лицу, тихонько утирала слезы.

— Что с вами, Жанетон?

— Боюсь, не убили ли моего старика! Все уже пришли, а его нет и нет… Вот видите, я была права, когда не хотела отпускать его!

И она, уже не скрываясь, горько зарыдала.

Мы успокоили старуху и снова отдались радости свидания. Вскоре пришел и Планшо.

— Где ты был, старик? — закричала Жанетон вместо приветствия. — Ты ранен?

— Нет, не ранен, — ответил Планшо, — устал только… После штурма дворца я и один добрый патриот отвели в тюрьму какого-то маркиза… не помню, как его звали… д’Абрен, д’Арен… память стала плохая… Будет пища гильотине!

— О боже! — воскликнула Аделина и упала навзничь, бледная, как смерть.

— Замолчи, Планшо! — сказал Воклер. — Из-за тебя девушка упала в обморок!

Жанетон закрыла лицо передником и снова заплакала.

Планшо, видя впечатление, произведенное его рассказом, смутился:

— Разве, я мог знать, что малютка такая слабенькая? Знал бы — так не говорил бы! Ну, да все обойдется! Пойди, Жанетон, принеси лучше воды девочке, она тотчас же придет в себя.

Мы перенесли Аделину на кровать Лазули, так как все гильотины увезли еще утром.

Тем временем Планшо продолжал бурчать:

— Воображаю, что сделалось бы с вашей девочкой, если бы она увидела толстую мегеру, которая во что бы то ни стало хотела наброситься на маркиза. Мне с трудом удалось отстоять его…

— Это, наверное, Жакарас, — сказал Воклер.

— Да, ее так звали, — ответил Планшо.

— Так, значит, ты отвел в тюрьму маркиза д’Амбрена! А «добрый патриот», которому ты помогал… знаешь, кто он? Это цепная собака аристократов, и зовут его Сюрто! Это убийца и разбойник, он погубил десятки патриотов. Теперь он сделался любовником маркизы д’Амбрен и предал ее мужа, чтобы завладеть его состоянием. А ты, честный столяр Планшо, стал сообщником врага народа и убийцы, который еще сегодня утром стрелял из окна дворца в марсельцев!

— Воклер, уверен ли ты, что не ошибаешься?

— Так же уверен, как в том, что у меня пять пальцев на руке! Не дальше как сегодня утром Паскале чуть не погиб от его руки! Но я не стану дольше скрывать от тебя правду: знай, Планшо, Аделина — родная дочь маркиза д’Амбрена! Лазули спасла ее от Жакарас, которая привезла бедную девочку в Париж, чтобы передать в руки убийцы Сюрто. Теперь ты все знаешь, Планшо. Неужели ты способен предать славную, кроткую Аделину, которая никому и никогда не причинила вреда?

Планшо растерянно глядел на Воклера.

— Воклер, — сказал он, — я никогда не прощу себе, что стал невольным сообщником этого убийцы! Клянусь тебе, что я перерою весь Париж и не успокоюсь, пока не разыщу и не предам революционному трибуналу и негодяя Сюрто, и его сообщницу Жакарас, и преступную мать нашей бедной девочки! Клянусь, я сделаю это!

С этой минуты у нас троих была только одна мысль, только одна забота — разыскать и добиться ареста Сюрто, Жакарас и маркизы д’Амбрен.