Убежище чужих тайн - Валерия Вербинина

Амалия легонько коснулась его руки, призывая собеседника успокоиться.

– Вы должны доверять мне, Николай Дмитриевич, – сказала она серьезно. – И я убедительно прошу вас не предпринимать ничего без моего согласия. Мы еще не исчерпали все способы узнать правду. Я понимаю, вы переживаете из-за потери сестры, но вы все же должны набраться терпения. Когда речь идет о таких запутанных делах, как это, следствие требует некоторого времени.

Она условилась со студентом, что он заглянет к ней послезавтра, а до той поры не попытается вызвать Мокроусова на дуэль и не станет искать с ним специальной встречи.

– А если он сам придет к вам, ведите себя осмотрительно и запоминайте все, что он говорит, потому что я захочу узнать каждое его слово.

Когда Николай наконец удалился, Амалия встала с места и какое-то время ходила по номеру, ощущая глубокое недовольство собой. Она вовсе не склонна была недооценивать коварство человека, который украл чужое оружие, чтобы с его помощью убить надоевшую любовницу.

«Или это был не он, а Надежда Кочубей? Ведь не просто так она сошла с ума…»

В дверь постучали, и на пороге показалась Луиза Делорм.

– Луиза, – решилась Амалия, – мне нужно с вами поговорить.

Она поведала своей спутнице о том, о чем раньше не говорила, – что Сергей Петрович, может быть, убил не только ее мать, но и обеих своих жен.

– Боже мой! – в ужасе простонала девушка. – Но если он убийца… Может быть, он хочет приблизить меня к себе для того, чтобы было легче разделаться и со мной?

– Боюсь, что в случае с Сергеем Петровичем я не стала бы ничего исключать, – серьезно сказала Амалия. – Если вам захочется общаться с ним, я лишь советую вам быть крайне осторожной. Он поманил вас красочным миражом, огромными деньгами, но кто знает, какую цель он преследует на самом деле?

Не выдержав, Луиза разрыдалась. Она всхлипывала, сморкалась, бормотала что-то неразборчивое, доставала платок из сумочки, роняла ее на пол, плакала так, что слезы текли сквозь пальцы, которыми она закрывала лицо. Вид у нее был донельзя жалкий и несчастный, и Амалия даже почувствовала угрызения совести.

«Мне следовало быть с ней помягче, тщательнее подбирать слова… А все дядя, который сбил меня с толку своим заявлением, что Луиза не так проста, как кажется. И зачем я поверила словам человека, который ничего, решительно ничего в жизни не добился? Будь он действительно так умен и проницателен, он бы не сидел на шее у мамы и меня… Не следует воспринимать всерьез чушь, которую несут с апломбом, – потому что это все равно чушь, и больше ничего».

– Мираж, – всхлипывала Луиза, – вы совершенно правы, госпожа баронесса, меня пытались завлечь миражом… А на самом деле… на самом деле… – Она подняла на собеседницу страдальческие глаза, завозилась с платком и опять уронила на пол сумочку. – Может быть, он сумасшедший? – предположила она, собирая рассыпавшиеся по полу мелочи, половина которых снова падала у нее из рук, прежде чем она успевала положить их обратно.

– Я не знаю, – устало промолвила Амалия, – я ничего уже не знаю… Но он сейчас в Полтаве, и так как он ничего не делает просто так, не исключено, что он захочет увидеться с вами. Я лишь прошу, чтобы вы были осторожны, если будете с ним общаться. В конце концов он все-таки ваш отец…

– Если только мой отец не был тот, другой, – усмехнулась Луиза. – Знаете, я в последнее время все чаще думаю, что моя приемная мать была права. Наверное, мне не стоило приезжать в вашу страну и ворошить то, что случилось двадцать лет назад.

– То, что случилось тогда, касается вас более, чем кого-либо другого, – возразила Амалия. – И я уважаю ваше мужество и ваше желание узнать правду. К сожалению, чем больше подробностей мы узнаем, тем более сомнительной кажется невиновность вашего отца.

Луиза ничего не ответила, и после небольшой паузы Амалия заговорила о чем-то другом.

Глава 24. Признание

Амалия плохо спала в последние ночи. Ее мучили неприятные бесформенные сны, после которых просыпаешься в холодном поту, не помня в подробностях, что только что видел, но четко ощущая, что там было что-то скверное. Раз она увидела во сне Петербург, а потом было нечто вроде полета над темными улицами, который завершился возле особняка. Уже пробудившись, она вспомнила, что он напоминал особняк, в котором она собиралась жить с Александром.

Она долго лежала в постели, думая о муже и задаваясь вопросом о том, почему в эти дни так редко вспоминает о нем. Амалия написала ему несколько писем и послала телеграммы, а от дяди Казимира она знала, что у Александра все хорошо; но она не могла не признаться себе, что думает о супруге куда меньше, чем о деле, которым занималась, и меньше, чем о маленьком сыне, по которому она скучала.

«Странно устроена жизнь! Когда мы только поженились, нам не хотелось расставаться ни на мгновение, а потом… Его служба, ребенок, его родственники, мои родственники, визиты, званые вечера… Все входит в какую-то размеренную колею, накал чувств проходит… То, что было чудом – любовь, – превращается просто в привычку, в одну из сотен привычек, из которых складывается жизнь… – Она завозилась в постели, устраиваясь поудобнее. – Кажется, я старею. Неужели мне когда-нибудь будет тридцать, а потом сорок, пятьдесят и так далее?»

По справедливости, после тридцати следует тридцать один, но не стоит слишком придираться к мыслям совсем молодой женщины, которая к тому же только что увидела дурной сон.

«Я, наверное, буду похожа на маму, – размышляла Амалия. – Всегда прекрасно одетая, даже если она дома и не собирается никуда выходить, причесанная, с обручальным кольцом на пальце… Но почему-то хочется думать о ней, когда она была не одна, а с папой… Когда они сидели рядом за столом и она говорила что-нибудь забавное своим глубоким голосом и оборачивалась к нему, они переглядывались с видом сообщников и всегда начинали смеяться одновременно… А потом Костя заболел чахоткой, и от него, видимо, заразился и папа…»

На этом месте она остановилась, чтобы не вспоминать, что было дальше: смерть брата, смерть отца, безденежье – к семнадцати годам она хорошо знала, что такое удары судьбы.

«А Луизу поджидал другой удар: богатый отец, который, может быть, и не отец ей вовсе, да еще и убийца… А если это был не он? Если ее мать убила Надежда Кочубей, а жены Мокроусова все-таки умерли от естественных причин? Поговорю-ка я сегодня еще раз с Гостинцевым на всякий случай…»

Утром после завтрака она отправилась к своему старому знакомому и застала его в тот момент, когда он перевязывал бродячей собаке больную лапу. Завидев баронессу фон Корф, доктор смутился.

– Добрый день, сударыня… Я, конечно, не ветеринар, но считаю своми долгом сделать все, что можно, чтобы облегчить страдания животного…

– Это очень благородно с вашей стороны, – серьезно сказала Амалия. – Я вообще с подозрением отношусь к тем, кто не любит животных, детей или цветы. Обычно с такими людьми что-то не так…

Доктор Гостинцев усмехнулся и осторожно переложил собаку на подстилку в углу.

– Помнится, Сергей Петрович Мокроусов всегда говорил, что животные должны знать свое место, от детского крика у него болит голова, а цветы – каприз природы, которому дамы придают слишком много значения, – заметил он. – Скажите, вы действительно думаете, что он мог уморить всех своих жен?

– Я бы не стала этого исключать, – осторожно ответила Амалия. – Можно ли доказать каким-то образом, что отравление имело место?

– В теории – да, на практике – нет, – покачал головой доктор. – И проблема не только в том, что мы еще не дошли до должного уровня анализов, но и в том, что очень трудно, практически невозможно добиться позволения выкопать тело, которое уже похоронено. Ближайший родственник этих дам – Сергей Петрович, и, если ваши догадки верны, он никогда не даст разрешения на эксгумацию. Другое дело, если вам удастся каким-то образом спровоцировать его на новое преступление и добиться того, чтобы его взяли с поличным, но я, по правде говоря, не вижу, каким образом это можно осуществить. Жен у него больше нет, денег более чем достаточно, и ему нет смысла убивать кого бы то ни было – тем более сейчас, когда он наверняка догадывается, что вы его подозреваете.

Разговор с доктором Гостинцевым не обнадежил Амалию, но его слова о том, что преступника можно спровоцировать, заставили ее задуматься, тем более что она и раньше размышляла о чем-то подобном. Попрощавшись с доктором, баронесса фон Корф какое-то время гуляла по городу. Она знала, что во время именно таких неспешных прогулок ей в голову обычно приходят и самые блестящие, самые неожиданные мысли; но тут ни с того ни с сего стал накрапывать дождь, и Амалия взяла извозчика и велела везти ее обратно в гостиницу «Европейская».

Первый, кого она увидела внизу, был сидящий в кресле щегольски одетый немолодой человек с тростью, который так испугал недавно Николая Лаппо-Данилевского. Признаться, первым побуждением Амалии было пройти мимо, не поздоровавшись, но у нее ничего не вышло, потому что Сергей Петрович Мокроусов, завидев ее, тотчас встал и подошел к ней.