Юсуф из Куюджака - Сабахаттин Али

- Когда ты вернешься, Юсуф?

- Неизвестно, может, приеду на неделе.

Он никак не мог уехать. Кусая губы, он смотрел то в землю, то на Муаззез и ковырял носком сапога сухой песок. Муаззез первая нарушила молчание:

- Ты так и будешь все время разъезжать, Юсуф? Он вопросительно взглянул на нее. Муаззез растерялась:

- Скучно мне без тебя. Ты иногда по две недели не приезжаешь. Я очень скучаю по тебе.

- И это все, что ты хочешь мне сказать, Муаззез? Юсуф удивился, как эти слова слетели у него с языка. И ему самому было не очень ясно, что он имеет в виду. Но Муаззез вздрогнула. На ее личике сначала появился страх, потом страдание.

- Не все, Юсуф, - выдохнула она и заплакала. Юсуф взял ее за руку.

- А что же еще, Муаззез? Что еще?

В ответ она разразилась потоком слез. У Юсуфа потемнело в глазах. Ему хотелось обнять жену, приласкать, утешить, успокоить ее, сказать, что он многое знает, но не осуждает ее, хотелось разбить лед между ними. Но что-то удержало его, заставляя смотреть на Муаззез потухшими глазами. Он проговорил тихо:

- Не плачь, Муаззез, я скоро вернусь! - Он не сдвинулся с места, а снова посмотрел на жену и добавил, словно вверяя ей какую-то тайну: - Может, мы все еще поправим!

От этих слов по телу Муаззез пробежала дрожь. Глаза ее, полные слез, округлились.

- - Юсуф… Ах, Юсуф!.. Разве это можно поправить!..

- Не знаю… Может быть… Не теряй надежды, жди меня…

Муаззез схватила его за руку.

- Уедем отсюда, Юсуф?

- Уедем!

- Уедем, как только ты вернешься, хорошо?

- Как же так сразу? Вот вернусь, мы все обсудим! Муаззез снова поникла. Устремив взгляд куда-то

вдаль, она проговорила:

- Не знаю… Ты сказал, что скоро вернешься, не правда ли? И я буду тебя ждать…

Юсуф положил руку ей на плечо.

- Не горюй. Приди в себя. И смотри, не делай без меня глупостей!..

Он вскочил на лошадь.

Дни, которые последовали за этим, Юсуф не забудет до конца своей жизни. И каждый раз, когда он вспоминает о них, его охватывает то бесконечная ненависть и гнев, то печаль и тоска.

Когда он выехал из дому, на улице было ясно и холодно. Северный ветер, особенно чувствовавшийся за городом, кружил по полям, заставляя тополи со свистом схлестываться друг с другом.

Белая лошадь скакала по дороге, то прижимая, то навостряя уши, и ее длинный хвост развевался по ветру, как знамя.

Грудь Юсуфа часто вздымалась. Он смотрел на дорожную гальку. Он был как будто оглушен множеством мыслей. Он то краснел, то бледнел, глаза его то потухали, то загорались.

Больше всего Юсуфа мучил вопрос: «Зачем я ее оставил?»

Уцепившись за повод, он боролся с самим собой, чтобы не повернуть назад.

Жаркая боль, пронизывающая грудь, выжимала на его глаза слезы. Он распахнул бурку и, подставив грудь ветру, немного освежился.

Постепенно его тело сковывало оцепенение. Мозг окутывало туманом. В ушах звенело, глаза воспалились. Он погнал лошадь и вскоре въехал в деревню Зейтинли. Эта деревня лежала в долине между Эдреми-том и Акчаем. Большинство ее населения составляли беженцы из Румелии. Юсуф остановился в доме у знакомого крестьянина. Когда он спрыгнул с лошади и коснулся ногами земли, в его тело как будто вонзили острые иглы. Он хотел было выпрямиться под тяжелой буркой, но и на это у него не хватило сил. Войдя в дом, он тотчас же велел постелить себе и лег.

Ровно четыре дня он не мог подняться с постели. В первую же ночь у него начался такой жар, что он потерял сознание и пришел в себя лишь на другой день.

Горло жгло, и он не мог глотать. Одна из жен хозяина приготовила для него липовый чай, другая нагрела кирпич и положила ему на живот.

Юсуф все время потел, хотя не переставал дрожать от озноба. Картины, которые беспрерывно рисовало ему неимоверно разыгравшееся воображение, заставляли его ворочаться на постели и болезненно морщиться. На его воспаленных веках, словно на каком-то полотне, то и дело сменялись образы, мелькавшие у него в голове; иногда появлялись цветные, чаще фиолетовые, круги, а потом довольно ясно проступали знакомые лица и места. Вглядываясь в них, он то впадал в забытье, похожее на сон, то дрожал всем телом и сжимал кулаки.

По ночам он задыхался от ярости, колотил себя под одеялом кулаками. Светильник, стоявший перед ним, пламя от чурок, медленно потрескивавших в очаге, освещали красноватым светом циновку, постланную на земляном полу, а на лиловом одеяле прыгали тени.

Юсуфа жгло раскаянье: «Зачем я уехал из города? Зачем оставил ее одну?» Ему хотелось тотчас же вернуться, и он проклинал болезнь, приковавшую его к постели. С каждым часом уверенность в том, что Муаззез в опасности, росла в нем, и он в отчаянии кусал губы.

Он несколько раз пытался приподняться, но не мог. Невидимые цепи не позволяли ему шевельнуться. Он лежал на спине и думал, что вовсе не так силен, как полагал, что его воля и желания ничего не могут изменить, и, презрительно морщась, снова затихал.

Юсуф боялся уснуть, вернее, боялся того дремотного состояния, которое предшествует сну. В это время особенно разыгрывалось его воображение, все время подстегиваемое непонятной силой, и навязчивые картины доводили его до полного изнеможения.

Юсуф принял окончательное решение: как только он немного поправится, он сразу же вернется в Эдремит, заберет Муаззез, и они куда-нибудь уедут. Он ничего не скажет Шахенде, просто похитит свою законную жену. Он вернулся в Эдремит ради Саляхаттина-бея и успел достаточно раскаяться в этом. Если б он не вернулся в это проклятое место, начал новую жизнь, с ним никогда не случилось бы такой беды. В этом он был уверен. Тогда ему не нужно было б служить ни писарем, ни сборщиком налогов. Он не дрожал бы от страха перед каймакамом и, оставляя жену, не терзался бы, не обливался бы холодным потом, гадая, с кем она сейчас. Но не все потеряно, эту ошибку можно еще исправить. Исправить, не откладывая ни на минуту. Надо встать и сейчас же поехать, забрать Муаззез и, никому не сказав ни слова, уехать куда глаза глядят. Разве он думал, куда они поедут, что будут делать, на что будут жить, когда увозил ее в первый раз? Значит, и сейчас не стоит забивать себе этим голову.

Но проклятая болезнь заставляла его медлить, ждать в самые мучительные минуты.

- Ну и свинья же ты, Юсуф, нашел время валяться в постели! - говорил он самому себе, беспрерывно ворочаясь с боку на бок.

Лишь на четвертый день ком в горле немного пропал, стало легче глотать. Но слабость все еще не проходила. Он несколько раз поднимался с постели и бродил по комнате, но головокружение снова заставляло его лечь. На четвертый день он смог, наконец, съесть немного похлебки из муки- и миску кислого молока. Почувствовав, что начинает поправляться, Юсуф уже не мог усидеть на месте. Хозяин дома с трудом удержал его до вечера. Но когда стемнело и он склонил голову на подушку, воображение снова разыгралось со страшной силой. Юсуф вскочил с постели, натянул шаровары, надел куртку и выбежал во двор.

Видя его в таком возбужденном состоянии, хозяин не стал больше отговаривать. Он только втолкнул его обратно в дом и сказал:

- Погрейся немного, я оседлаю лошадь.

Вскоре Юсуф, плотно завернувшись в бурку, скакал по дороге в Эдремит. за последние дни стало намного холоднее. Падал редкий в этих краях снежок. Оливковые рощи по обеим сторонам дороги стояли неподвижные, точно окаменели. Жилистые ноги лошади высекали искры из гальки, лошадь часто дышала. Участилось дыхание и у Юсуфа. Он начал уставать. Тело покрыла испарина, снова заболело горло. Он испугался, что может опять свалиться. В его возвращении не будет никакого смысла, если, приехав домой, он сляжет. Но он решил выполнить задуманное, будь он даже на пороге смерти. Он увезет Муаззез, а там - будь что будет. Они найдут, где приклонить голову, мало ли деревень в горах?!

Он поразился, что так быстро домчался до города. Во весь опор мчался по разбитым мостовым, по узким улочкам. Завсегдатаи кофеен припали к запотевшим стеклам, чтобы поглядеть, что за всадник несется в такое время.

Женщины, которые попадались ему на темных улицах, испуганно вскрикивали, оттаскивали детей в сторону. Проехав Байрамйери, Юсуф придержал лошадь. Подъезжая к дому, он увидел свет на нижнем этаже. Он слез с лошади, взял ее за повод и обошел вокруг дома. Открыл ключом садовую калитку и вошел в сад.

Его никто не встречал. Он этому не удивился, так как дверь из прихожей в сад была закрыта. Наверное, не слыхали.

Он хотел было освободить подпругу у лошади, но тут же остановился. Зачем? Разве он не собирается взять жену и тотчас же уехать? Но удастся ли ему это сделать? Что скажет Шахенде? Сама Муаззез? Как встретит она его предложение? Не может же он везти ее голой? Но пока она что-нибудь наденет, Шахенде успеет поднять на ноги весь квартал.