Сполохи детства - Степан Калита

Фотоаппарат очень быстро превратился для меня в ценнейшую вещь. Я старался запечатлеть ускользающие мгновения жизни, самостоятельно, без учебников, познавал перспективу, учился правильно выбирать ракурс, ставить свет, подбирал диафрагму, делал портретные и пейзажные снимки. Многие из моих фотографий по сию пору лежат в семейных альбомах, стоят на книжных полках родни. Не потускнели, не испортились от времени — яркие и четкие, словно сделаны вчера. Я смотрю на них, и вижу за кадром себя. Вот я щурюсь на солнце, выставляю на глаз диафрагму, подношу фотоаппарат к лицу, ловлю картинку в видоискатель и жму на кнопку. Щелчок — мгновение запечатлено. Можно снова взводить затвор верной «Смены»…

С этой самой фотокамерой я через некоторое время попал в серьезную переделку, крайне важную для моего мировосприятия, и на долгое время остыл к фотографии. Теперь я иногда снимаю, но уже без былого пыла. Делаю снимки, а не запечатлеваю мгновения.

Зимой Москва-река покрывалась льдом, и из спального района моего детства можно было перейти на другую сторону — в отдаленный район, куда в иное время года можно было попасть только в объезд — на метро и автобусах. Час дороги таким образом сокращался до десяти минут. У моего друга Сереги на той стороне жили бабушка с дедушкой. И мы однажды отправились к ним в гости, прямо по тропинке, протоптанной в укрывавшем лед мокром снегу. Стоял конец февраля, на улице был ноль градусов. Помню, мне было жарко в зимней куртке, и я ее расстегнул, снял шапку. Мы без проблем пересекли реку, забрались на парапет набережной, и отправились в гости к Серегиным родственникам. Они оказались парой, сильно пережившей отпущенный им век. В квартире стоял затхлый запах старости и тяжелой болезни. Бабуля еще передвигалась довольно бодро. Хотя почти ничего не слышала. Разговор с ней превращался в муку. Даже слуховой аппарат не помогал. А вот дедушка Сереги совсем сдал — он распластался в кресле-качалке, тяжело дышал, говорил еле-еле, с сиплым придыханием. Мне казалось, он вот-вот отбросит копыта. Очень не хотелось, чтобы это произошло при мне. Скорбную картину увядания добавлял громадный старый дог. Зверюга с красными глазами и, словно, вывернутыми наизнанку веками, лежала на ковре, у ног дедушки. Хвост у дога весь был в язвах. Он оббивал его об углы квартиры. Тогда я впервые подумал, что держать собаку столь крупной породы в городских условиях — бесчеловечно. Бабушка предложила нам чай. Но я, представив, как буду пить из их кружек, ощутил тошноту. Спешно попрощался с другом — и ретировался. Визит оставил у меня самые неприятные чувства. Я бодрым шагом спешил через микрорайон к набережной, пообещав себе во что бы то ни стало умереть молодым. И вскоре такая возможность мне представилась.

Уже порядком стемнело, теплый ветер налетал порывами с реки, между домов я вдруг увидел громадный диск белой луны на фоне темного дерева на холме. Захотелось запечатлеть эту картинку. Я тут же извлек фотоаппарат из-под одежды, — он висел на ремешке на шее, под курткой, — и принялся фотографировать. У меня оставалось всего четыре кадра, и я очень старался, чтобы они не пропали даром… Уголком зрения я вдруг уловил какое-то движение. Обернулся. И тут же душа ушла в пятки. За мной наблюдала, стоя в отдалении, у подъезда, компашка из пяти человек. Все рослые, взрослые ребята. От них явственно веяло агрессией. Я понял, что фотоаппарат — этот столь ценный для меня предмет — их очень заинтересовал. И они, скорее всего, попробуют его отжать… Я тут же повесил камеру на шею, заправил под куртку и пошел к набережной, старался не показать виду, что испугался, и потому спешу.

— Эй, ты, постой-ка! — тут же закричали со стороны подъезда.

Я прибавил шагу, а, свернув за угол дома, и вовсе побежал. Плевать, что они обо мне подумают. Не до гордости. Это чужой район. Здесь могут навешать только за то, что ты зашел на чужую территорию.

Они сорвались с места, как гончие по команде, и кинулись за мной. Я обернулся на бегу — и увидел, что меня преследуют всей стаей… Я несся стремглав, опасаясь только одного — поскользнуться и упасть. Тогда они меня настигнут. Через чугунное ограждение я перемахнул в одно мгновение. Увидел, что лед успел подтаять с краю, и что каменные плиты реки совсем мокрые. Дорожка тоже была сырой. Лужи образовались прямо во льду. Пришлось несколько сбавить скорость, чтобы не навернуться… Они отставали от меня метров на тридцать. С неба валил густой липкий снег хлопьями. На реке было темно. Только вдалеке светилась огнями фонарей родная набережная. Если бы не луна, я бы, скорее всего, потерял тропинку. Но луна помогала мне, запечатленная недавно на одном из снимков. Я вдруг услышал громкий хруст под ногами, и увидел отчетливо, как прямо вдоль тропинки пробегает трещина, обгоняет меня, и уходит куда-то в сторону. Мне показалось, что под ногами качнуло. Меня прошиб холодный пот. Голова закружилась. Позади почти сразу послышался отчаянный вопль. И всплеск. Я замер, расставив ноги. Между ними была трещина. Обернулся. Там все так же слышался плеск, будто кто-то колотил руками по воде, и еще крик: «Помогите мне, помогите…» Метались какие-то фигуры. Я осторожно поднял ногу, переставил от трещины, сделал шаг в сторону. Внизу вновь страшно захрустело. Словно зубы громадной рыбины медленно кого-то перемалывали. Или мельничное колесо вращалось с трудом.

— Блядь, да где он?! — закричали со стороны чужого района.

Я понял, что один или двое моих преследователей ушли под лед. Некоторое время размышлял, потом шаг за шагом потащил свое не желавшее подчиняться тело обратно. «Я должен им помочь… Я должен им помочь…» — звучало в голове. Тело сопротивлялось. Твердило, что никому я ничего не должен. Ноги не шли. Но разум был неумолим. Вскоре я увидел разлом. И остановился. Возле него никого не было. Только куски обломанного льда по краю, и неровная полынья. Три парня ниже по течению реки ползали по снегу, разгребая его руками. Должно быть, провалившихся под лед унесло ниже. Я ощутил слабость в коленках. Один из них что-то заорал с перекошенным лицом, глядя на меня. Тут я снова почувствовал дикий страх, — опасность была очевидной, — и поспешил прочь, осторожно ступая, чтобы не угодить на трещину. Уже у самой набережной меня настиг очередной вопль отчаяния — донесся издалека. Но я уже не останавливался до самого дома. Каждый шаг по твердой земле доставлял радость…

Через несколько дней стало известно, что на Москва-реке утонули три восьмиклассника.

— Не пойму, — сказал папа, — как можно лезть на лед в такую погоду? Ведь плюс же. Идиоты.

— Это мальчишки, — заметила мама. — Они вечно лезут куда не надо.

— Я таким идиотом не был, — возразил папа, и повторил: — И-ди-о-ты…

Я в этот момент с ужасом думал, что мог бы сейчас быть среди утопленников. Лежал бы в морге с синим номером на ноге, один из них, и меня бы тоже называли «и-ди-о-том». Знали бы мои родители о том, что произошло на реке. Я решил, что не стоит об этом рассказывать. Лучше забыть.

Тем не менее, случившееся не шло у меня из головы. Я постоянно об этом думал. И сделал целый ряд важных выводов… Твои враги в одночасье могут исчезнуть, свалиться под лед, утонуть. «Что это, — размышлял я, — справедливое наказание за то, что они хотели меня ограбить и избить? Или просто случайность?.. А нельзя ли как-нибудь эту случайность превратить в закономерность?.. Ведь, если верить книжкам, которые я так люблю, зло должно быть наказано. Вот только это жизнь. И в моих ли силах наказать зло?» И отвечал себе на этот вопрос твердо, заставляя себя в это верить: «В моих!» Враг для меня был очевиден — Банда Рыжего, подонки, убившие Володю Камышина, они держат в страхе весь район. От мысли, что я вступлю с ними в противоборство, я испытывал двойственные чувства: острое желание поскорее схватиться с ними (от этой мысли начинало колотить в висках, и я ощущал адреналиновый прилив сил), и страх — а вдруг они убьют или искалечат меня (настоящий герой, говорил я себе, не должен бояться — но страх все равно присутствовал).

Страх увечья во мне всегда был больше страха смерти. И потом, когда я лежал в больнице с забинтованным полностью лицом (остались только щели для глаз), я думал, что жизнь моя закончена. Но до этого еще было далеко…

«Надо как-нибудь подобраться к ним поближе, — думал я, — чтобы в тот момент, когда представиться такая возможность, использовать этот шанс»…

Но жизнь катилась своим чередом, внося корректировки в планы, и сумятицу в мысли. Я и представить не мог, что когда-нибудь со всеми, кто окружал Рыжего, да и с самим Рыжим, мы станем почти приятелями. И что они окажутся, в сущности, весьма неплохими ребятами. Все зависит от того, с какой стороны посмотреть. Для кого-то — подонки. А кому-то — милейшие парни. И все же я никогда не питал иллюзий. Подобравшись к ним ближе, я не забывал, что для меня они враги, и, будучи все время наготове, ждал момента, чтобы нанести удар…