Желтый дом. Том 2 - Александр Зиновьев

Тоска о прошлом

Скучно. Молодежь ушла на бревна, попеть. А нам, старикам, петь не хочется. И пить не хочется. Слышишь, что поют? — говорит Иван Васильевич. Весьма характерно. И попробуй запрети. Вообще по истории наших песен можно судить об эволюции страны. В самом начале — «Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног», «И как один, умрем в борьбе за это»... Потом тоном пониже — «Мы рождены, чтоб сказку сделать былью», «Я другой такой страны не знаю»... Во время войны спад продолжался неумолимо. Хотя нам навязывали прежний тон, мы тяготели все-таки к «Синенькому скромному платочку». А после войны началось нечто невообразимое. От былой революционности и следа не осталось. А если народ не хочет петь революционные песни, значит, на идеях революции можно ставить крест. Это теперь дохлятина. Вот итог.

Ребята вопят какую-то муру. Лают собаки. Матренадура снует по хозяйству. Комиссар что-то ремонтирует ей — хозяйственный мужик. А за что ты погорел? — спросил я Ивана Васильевича, будучи почему-то уверен в том, что он когда-то «погорел». Первый раз за пустяк, ответил он. Кончил я авиационное училище, служил в запасном авиационном полку в Средней Азии, готовился вот-вот улететь на фронт. А в Средней Азии, сам знаешь, народ богатый. Во время войны там были такие куркули, что деньги буквально мешками прятали. Без преувеличения. У одного такого куркуля мы со штурманом на квартире стояли. А штурман был заводной парень, хохмач. И сагитировал он меня разыграть хозяина и слегка почистить его капиталы. Достали мы старую швейную машинку, десять штук новеньких червонцев и начали спектакль. Как вечер, мы спрячемся, но так, чтобы хозяин мог подглядеть (а он любопытный был, мерзавец), и начнем делать вид, будто червонцы печатаем. Вытащим бумажку — разглядываем на свет, обсуждаем. Потом прячем машинку и идем пропивать червонец. Через пару дней хозяин на стены лез, уговаривая нас продать машинку. Мы поломались (хотели дотянуть до дня отлета), но в конце концов согласились. Распихали пачки денег по чемоданчикам и на аэродром. Уже погрузили вещи в бомболюки. Приготовились к полету. И вдруг — отбой: где-то на маршруте погода нелетная. А хозяин уже понял, что его облапошили. И в Особый Отдел. Его пощадили — нацмен, деньги им оставил. А нам дали по десятке штрафного. Штурман погиб в первом же бою, а я, как говорится, искупил вину кровью. И даже в авиацию вернулся с медалью. А потом? — спросил я. А потом, сказал он, дело было серьезное. Не хочется вспоминать. Нелепо. Грустно. А главное — все впустую. Между прочим, я бы сейчас не отказался выпить слегка. Вспомнил былое, и тоскливо стало. Спроси Матрену Ивановну, она к тебе благоволит. У нее наверняка бутылочка-другая какой-нибудь дряни припрятана.

Матренадура бутылку, конечно, нашла. Само собой разумеется, за двойную цену. Мы пригласили ее с Комиссаром в компанию. Она расчувствовалась и притащила закуску — хлеб, лук, огурчики, грибочки. Лучшей закуски не придумаешь. Потом мы добавили еще бутылку. Потом к нам еще присоединились мужики и бабы. И пошел пир горой. Мы пели и «Нам разум дал стальные руки-крылья», и «Ты теперь далеко-далеко», и «Хороша я, хороша, да плохо одета», и «Что ты затуманилась, зоренька ясная», «Извела меня кручина»... Молодежь бросила свои песенки и прибежала поглядеть на нас. Кто-то за моей спиной сказал: во, б..., разорались старперы! И настроение сразу испортилось. Слово «старпер» есть сокращение для «старый пердун».

Когда окончательно укладывались спать, МНС вдруг спросил, чем отличается нынешнее поколение от предшествующего в самом главном. Мы молчали. Не хотелось думать, надоело. А тем, сказал МНС, что наши отцы стремились знать ложь, а мы не хотим знать истину.

Введение в спунологию

Лучше не женись (или не выходи замуж). Но если уж так случилось, что ты женат (замужем), не отчаивайся. Можешь развестись, но не ставь развод со спаньем в один ряд. Старая некрасивая жена (муж) благоприятнее для жизни во сне, чем молодая жена (муж) или новая любовница. Старая любовница эквивалентна старой жене. Любовники же идут по той же расценке, что и кошки. И дети тоже не являются серьезной помехой жизни во сне. Главное — не принимай все, связанное с ними, близко к сердцу. Двойки приносят? Пусть, это их дело. Провалились в институт? Не беда. Жить-то, в конце концов, им, а не тебе за них. Но все-таки лучше без детей совсем или подальше от них, ибо даже хорошие дети действуют отрицательно на нервную систему. А нервы надо беречь. Ибо для жизни во сне нервы — главное. Нервнобольные активному сну не могут обучиться...

...Теща... Тут наша советская действительность многое заставляет пересмотреть. Теперь теща ничуть не хуже родной матери. Во всяком случае, мать ничем не лучше тещи если смотреть на дело с точки зрения спунологии.

Запад и мы

Здесь передачи западных радиостанций можно слушать без всяких помех. И мы их, разумеется, регулярно слушаем. Выглядит это довольно комично. Кто-нибудь ловит своим приемником (их тут довольно много) «Свободу», «Немецкую волну», «Голос Америки» или Би-би-си. Мы прислушиваемся. Если обычный треп — они болтают всякую ерунду не меньше, чем наши радиостанции, — мы продолжаем трудиться. Если же слышим что-нибудь интересное, делаем перекур и собираемся вокруг приемника. Происходит нечто вроде антиполитинформации. Причем и Комиссар при этом присутствует и делает свои дурацкие комментарии. Нашлись, конечно, добровольные стукачи, которые сообщили куда следует о безобразиях с враждебными «голосами». Были такие, которые открыто требовали прекратить слушание этих передач. В конце концов нам запретили пользоваться приемниками во время работы. Но прикрыть это дело полностью не удалось.

Это явление — лишь один из признаков того, что Запад для нас стал не чем-то внешним только, но и привычным фактором нашей внутренней жизни. Причем нам, то есть низшим слоям существа, передают лишь крохи. Главное удовольствие от Запада получают наши привилегированные слои — арена тщеславия, красивые тряпки, книги, журналы, моды, туристические поездки, служебные командировки. Так что «железный занавес» теперь есть дело практически немыслимое. Сейчас как раз происходит сценка, давшая мне железную (заметьте, у нас очень много железного — занавес, законы) уверенность в истинности предыдущего утверждения: Матренадура торгует у одной сотрудницы нашего института заграничные джинсы с настоящей фирменной кожаной нашлепкой. Причем ее волнует не столько подлинность джинсов, сколько подлинность нашлепки. Прошлый год, говорит она, один грузин (врал, конечно, что грузин, наверняка еврей!) продавал такие же нашлепки, но они все потом оказались поддельными. Бред какой-то! — говорю я Ивану Васильевичу. Будто мы дикари в Африке, и нам продают консервные банки, чтобы привязывать к ушам. Таких дикарей, как мы, сказал он, теперь даже в Африке не сыщешь. Но мы — дикари особого рода. Мы — образованные дикари. Мы идем во главе человечества. Мы прокладываем новые пути и освещаем будущее для отсталого Запада. И что самое ужасное, Запад действительно идет по нашим следам.

Теория любви

у Дона есть своя теория любви. Разумеется, хохмаческая. Вот некоторые ее кусочки. Основа любви — женщина, а не мужчина. В любви есть физиологический и духовный аспекты. Между ними имеет место определенная зависимость. Чтобы охарактеризовать ее, Дон вводит понятие доступности женщины. Он различает фактическую и потенциальную доступность. Что такое фактическая доступность — известно всякому. Потенциальная доступность женщины измеряется теми физическими усилиями, которые потребовались бы, чтобы овладеть женщиной, если бы она не сопротивлялась этому. Например, женщина в короткой юбочке потенциально доступнее, чем в длинной; женщина теплым летом на природе потенциально доступнее, чем слякотной осенью или морозной зимой. В обществе в целом есть тенденция к совпадению потенциальной доступности с фактической. Но — лишь тенденция. Фактического же совпадения нет. Сам Дон, например, заработал по физиономии от пожилой бабы с максимальной степенью потенциальной доступности (она в одиночестве купалась в речке), но быстро добился желаемого от молодой девки с очень низкой степенью потенциальной доступности (она была в сапогах, брюках и плаще, поскольку шел дождь, и поймал он ее около деревни за баней, то есть почти на виду у людей). Но тут есть тонкости теории, которые устраняют такого рода парадоксы. В частности, Дон различает величину потенциальной доступности данной женской особи и величину общественной потенциальной доступности. Для обеих упомянутых выше женщин величина общественной потенциальной доступности одинакова, а индивидуальной — различна. Но я в такие детали вдаваться не хочу, это слишком заумно. Так вот, Дон открыл закон зависимости степени духовности любви и степени потенциальной доступности женщины: чем выше вторая, тем ниже первая. МНС, однако, подверг этот закон критике и внес в него свой корректив: предложил рассматривать степень духовности любви как функцию не только от степени потенциальной доступности женщины, но и от потенциальной способности мужчины воспользоваться этой доступностью женщины. Кандидат предложил назвать этот закон по имени Дона и МНС обоих, поскольку прецеденты такого рода уже были в истории науки (например, закон Бойля—Мариотта). Иван Васильевич сказал, что все это — ерунда, что одно тут несомненно: когда люди начинают теоретизировать на темы о любви, никакой духовности в ней не остается, остается одно скотство.