Я – вождь земных царей… - Валерий Яковлевич Брюсов

тобой.В тиши полей, под нежный шепот нивы,Овеян тенью тучек золотых,Я каждый трепет, каждый вздох счастливыйВместить стремился в стих.Во тьме желаний, в муке сладострастья,Вверяя жизнь безумью и судьбе,Я помнил, помнил, что вдыхаю счастье,Чтоб рассказать тебе!Когда стояла смерть, в одежде черной,У ложа той, с кем слиты все мечты, —Сквозь скорбь и ужас я ловил упорноВсе миги, все черты.Измучен долгим искусом страданий,Лаская пальцами тугой курок,Я счастлив был, что из своих признанийТебе сплету венок.Не знаю, жить мне много или мало,Иду я к свету иль во мрак ночной, —Душа тебе быть верной не устала,Тебе, тебе одной!

Валерий Брюсов

А возьмите превосходное обращение Брюсова к интеллигентам, которое я тоже здесь хочу напомнить.

Еще недавно всего охотнейВы к новым сказкам клонили лица:Уэллс, Джек Лондон, Леру и сотниДругих плели вам небылицы.И вы дрожали, и вы внимали,С испугом радостным, как дети,Когда пред вами вскрывались далиЗемле назначенных столетий.Вам были любы – трагизм и гибельИль ужас нового потопа,И вы гадали: в огне ль, на дыбе льПогибнет старая Европа?И вот свершилось. Рок принял грезы,Вновь показал свою превратность:Из круга жизни, из мира прозыМы вброшены в невероятность.Нам слышны громы: то – вековыеУстои рушатся в провалы;Над снежной ширью былой РоссииРассвет сияет небывалый.В обломках троны; над жалкой грудойНароды видят надпись: «Бренность».И в новых ликах, живой причудойПред нами реет современность.То, что мелькало во сне далеком,Воплощено в дыму и в гуле…Что ж вы коситесь неверным окомВ лесу испуганной косули?Что ж не спешите в вихрь событий —Упиться бурей, грозно-странной?И что ж в былое с тоской глядите,Как в некий край обетованный?Иль вам, фантастам, иль вам, эстетам,Мечта была мила как дальность?И только в книгах да в лад с поэтомЛюбили вы оригинальность?

Я считаю это стихотворение глубоко значительным, ибо в нем сказывается внутреннее скифство Брюсова. Да, этот поэт жаждал героического всю жизнь и большую часть своих лучших строк посвятил воспеванию героического, а если он не смог героически принять участие в нашем героическом, то он, во всяком случае, пришел к нам – и как гражданин и как поэт. Протянув к нам обе свои творческие руки, он сказал нам: «Берите меня как работника, как каменщика, который трудолюбиво, заботливо положит несколько кирпичей в ваше здание». И он сделал так. И в одном из самых последних своих стихотворений, том самом, которое он содрогавшимся от волнения голосом читал на своем юбилее и которым вызвал взрыв восторга у публики, он резюмировал эту свою упоенность тем, что стал современником героического.

По снегу тень – зубцы и башни;Кремль скрыл меня, – орел крылом.Но город-миф – мой мир домашний,Мой кров, когда вне – бурелом.С асфальтов Шпре, с Понтийских топей,С камней, где докер к Темзе пал,Из чащ чудес – земных утопий, —Где глух Гоанго, нем Непал,С лент мертвых рек Месопотамии,Где солнце жжет людей, дремля, —Бессчетность глаз горит мечтамиК нам, к стенам Красного Кремля!Там – ждут, те – в гневе, трепет – с теми;Гул над землей метет молва…И – зов над стоном, светоч в темень, —С земли до звезд встает Москва!А я, гость дней, я, постоялецС путей веков, здесь дома я.Полвека дум нас в цепь спаяли,И искра есть в лучах – моя.Здесь полнит память все шаги мне,Здесь, в чуде, я – абориген,И я храним, звук в чьем-то гимне,Москва! в дыму твоих легенд!

Анатолий Луначарский

Памяти Брюсова

Два года прошло со смерти В.Я. Брюсова. За это время свет увидел много работ о нем, среди которых крупнейшей является книга коммунистического критика тов. Лелевича. Брюсов уже более или менее оценен и в общем поставлен на определенное место в глазах передовых творческих элементов нашей страны.

Мы знаем, что В.Я. Брюсов был могучей натурой. В жилах его текла густая, полножизненная кровь. Мы знаем, что детство и отрочество он провел в условиях подъема нашей разночинческой интеллигентской мысли, что он страстно изучал естественные науки, как изучали их писаревцы, рано стал атеистом, зачитывался статьями Добролюбова и Чернышевского и наизусть знал Некрасова. Но на студенческой скамье и при выходе в жизнь Брюсов застал совершенно изменившуюся социальную обстановку. Интеллигенция была разбита, а капитализм сильно возрос. Значительная часть интеллигенции отказалась от своего союза с крестьянством и от своих социально – революционных тенденций; она пошла на техническую и идеологическую службу возросшему капитализму.

Верхушки страны богатели, вся страна европеизировалась. Такой же европеизации потребовали новые господа жизни и от искусства.

Брюсов, человек необыкновенно умный и чуткий, великолепно понял, с какими социальными заказами обращается к нему публика. Его первые стихотворения «старики» считали какой-то прихотью, дурью, выходкой. На самом же деле именно он шел вровень со своим веком. Он понял, что новая богатая публика требует искусство острое, изощренное по форме, эстетское, а главное – во что бы то ни стало европейское. Этот социальный заказ Брюсов выполнил с великим искусством, уча новому мастерству других и сделавшись центральной фигурой так называемой символической школы.

Новая публика была не прочь от того, чтобы поэзия заключала в себе выспренние мотивы, была чревата метафизикой и полетами в «мир иной». Отсюда характерный символический налет на поэзии. Ведь чем ближе к жизни, тем больше опасность возникновения в поэзии мотивов социальных, враждебных спокойствию новой публики и несносных и скучных для ее эстетики.

Но Валерий Яковлевич был человеком, несомненно, более крупным, чем тот, который мог бы стать шефом буржуазно-символической поэзии. В нем клокотало глубокое недовольство. Свое время он ощущал как серое безвременье. В нем жила мечта о каких-то подвигах, об ослепительно яркой жизни, поэтому сквозь его изящную символическую музыку рокотали от времени до времени и даже часто совсем другие звуки. Не видя подходящего содержания в окружающей действительности, Брюсов, жаждавший героев и песен о них, бросился в прошлое, фантастику, в грезы о будущем и старался обрести там величественные объекты, которые воспевал, как своеобразный маяк большой и подлинной человеческой жизни.

На этих путях встретился Брюсов со своим великим современником – Эмилем Верхарном. Растущее влияние города в России и огромное место, которое он занимал в творчестве Верхарна, толкнули Брюсова на целую серию изумительных стихотворений о городе. Все это свидетельствовало о наличии в Брюсове подлинных революционных инстинктов и чувств. Если даже войны – японская и мировая – будили в Брюсове надежды на то, что жизнь выпрямится и засверкает, то тем больше надежды возлагал он на революцию. Огневое дыхание 1905 года обожгло Брюсова, он взлетел на необыкновенную высоту, он откликается на боевую трубу истории, он выпрямляется при свете революционной молнии. Когда революция снижается, когда мелкобуржуазные менялы разменивают ее на пятаки реформ, Брюсов кидает им в лицо выражение своего презрения.

Это делает совершенно понятным то обстоятельство, что Брюсов тесно сомкнулся с революцией 1917 года и в первые годы новой истории, начавшейся