В погоне за мощью. Технология, вооруженная сила и общество в XI-XX веках - Уильям Мак Нил

Подобным образом европейская система межгосударственных отношений смогла противодействовать возвышению Британии и России, а также приспособиться к новому раскладу, вызванному экспансией в 1700–1793 гг. европейской экономико-военной организации в обширных областях земного шара.

Трудности осторожной перестройки

То, как Европа приспособилась к процессу территориальной экспансии, является вполне нормальным — полуавтоматическим следствием расчета баланса сил, производимого политическим руководством. Такова была модель, которой следовали и в другие времена, и в других регионах— например, именно так вели себя в ответ на возвышение Афин греческие города-государства в V в. до н. э. или власти итальянских городов в XIV–XV вв. перед лицом растущей мощи Милана и Венеции. С другой стороны, реорганизация политического, экономического и военного управления, начавшаяся к концу XVIII в., была уникальной вовсе не из-за того, что другие государства ранее не старались увеличить свою военную мощь посредством внутренней реорганизации, а в силу доселе невиданных размаха и сложности технических средств и методов, ставших доступными европейским правителям и солдатам. Рациональный расчет настолько расширил возможности запланированных действий, что уже к концу века управленческие решения стали определять жизнь миллионов людей.

Людские и материальные ресурсы вооруженных сил находились на переднем крае этих управленческих преобразований. В XVII в. армии и флоты стали, если можно так выразиться, произведениями искусства, в которых людские жизни, пушки и корабли обретали черты, необходимые для выполнения узкоспецифичных задач, определенных заранее составленными планами. Как мы убедились в предыдущей главе, результаты были поистине впечатляющими. В начале XVIII в. дальнейшие изменения были минимальными — рост населения во второй половине столетия вызвал повсеместное изменение общественных реалий, и военные специалисты попытались изменить сложившиеся способы управления и развертывания вооруженных сил в надежде выйти за рамки свойственных старой системе ограничений. До 1792 г. ничего действительно масштабного достичь не удалось — однако массовая мобилизация, ставшая действительностью благодаря Французской революции, была предсказана теоретиками и практиками военных реформ еще задолго до конца столетия.

К середине XVIII в. стали явными четыре ограничения в существующих моделях военной организации. Одним из них была сложность управления действиями армии численностью более 50 тыс. человек[183]. Стоило фронту сражения растянуться настолько, чтобы в подзорную трубу невозможно было отличить свои войска от противника, как военачальник, даже при поддержке носящихся во весь опор адъютантов, обычно переставал разбираться в картине боя. Команды, подаваемые голосом, даже при их дублировании сигналами горна, были неразличимы за пределами строя данного батальона (т. е. 300–600 человек). Для того чтобы эффективное управление большими армиями стало возможным, требовались новые средства сообщения и точные топографические карты.

Вторым могущественным ограничителем европейских армий было обеспечение. Совершенство выучки придавало армиям Европы уникальную мощь и гибкость— при условии, что расстояния были короткими, а бой продолжался несколько часов. Однако на большие расстояния войска могли передвигаться медленно и в несколько приемов: наличествующие транспортные средства просто не могли обеспечить тысячи людей и лошадей провиантом и фуражом при условии, если переход длился дольше нескольких дней. Самая мобильная и мощная для своего времени армия Фридриха Великого могла идти маршем не более десяти дней — затем требовался перерыв, необходимый для подвоза полевых пекарен и восстановления линий снабжения из тыла. Самым трудным ввиду объемности являлось обеспечение конским кормом, и иногда солдатам Фридриха, вполне обеспеченным собственным провиантом, приходилось останавливаться, чтобы накосить сена для своих лошадей[184]. В соответствующее время года существовала также возможность обеспечения войск за счет местного населения, однако подобное ослабление дисциплины могло привести к потере контроля над солдатами, которые предпочли бы грабеж безоружного населения бою с противником. Это соображение, а также осознание факта, что разоренные области не смогут платить налоги, заставляли правителей того времени подчиниться ограничениям стратегической мобильности и налаживать тыловое снабжение своих войск.

Ввиду сравнительной дешевизны снабжение оружием, порохом, униформой и другим снаряжением обычно не представляло особых проблем при осуществлении военных предприятий[185]. Прежде всего недостаток ощущался в провианте, фураже, лошадях и транспортных средствах. Подобным же образом производство мушкетов, формы, обуви и тому подобного на мануфактурах не могло быть немедленно увеличено по приказу свыше, так что войны велись в основном за счет заранее накопленных запасов. В случае непредвиденных масштабных затрат или потерь (как это произошло с пруссаками во время Семилетней войны) необходимо было организовывать закупки за рубежом, что требовало немалых денег. Основным международным рынком вооружений того времени по-прежнему оставались Нидерланды, а именно Льеж и Амстердам[186].

Третий ограничитель имел организационный и тактический характер. Постоянные армии европейских стран в XVIII в. по-прежнему несли на себе отпечаток времен своего зарождения— эпохи отрядов наемных солдат. В результате частные права вступали в противоречие с бюрократическим рационализмом в отношении к вопросам назначения и карьерного роста. На пути к повышению профессиональные навыки и умения стали соперниками покровительства и подкупа, несмотря на то, что оба подхода определялись, с одной стороны, приказами вышестоящего командования и мужеством и успехами на поле боя— с другой. Назначения и повышения зачастую определялись также личными предпочтениями короля или военного министра.

Следствием этого становились неустойчивые и изменчивые модели кадровой политики, что, в свою очередь, нашло отражение в уровне накала дебатов вокруг вопроса о тактике французской армии. Соперничающие группировки офицеров собирались под знамена соперничающих доктрин, используя последние в качестве орудия в борьбе за место на вершине военной иерархии. Однако доводы могли быть подтверждены или опровергнуты лишь в ходе опробования на полевых маневрах, либо испытательных стрельб. Таким образом, постоянно подогреваемые соперничеством стремившихся вверх по карьерной лестнице групп офицеров дебаты открыли во Франции возможность постоянному опробованию новой техники (в особенности, полевой артиллерии) и тактики. Под подобным напором заскорузлость военного уклада Старого Режима стала постепенно трескаться — даже до Французской Революции, придавшей невиданные темп и размах начинаниям, которые зародились благодаря соперничеству между военными специалистами.

Все ограничения техники управления, снабжения и организации были связаны с четвертым ограничением (и поддерживались им же): социологическими и психологическими ограничителями, сопровождавшими профессионализацию ведения военных действий. Поскольку горстка монархов окончательно монополизировала область организованного применения насилия и бюрократизировала управление последним в Европе, то война, как никогда прежде, стала спортом королей. Поскольку спорт должен был оплачиваться за счет налоговых поступлений, то королям казалось разумным не тревожить без надобности классы производителей-налогоплательщиков. Крестьяне были необходимы для снабжения провиантом, тогда как жители городов обеспечивали поступление денежных средств для содержания государств и их военных учреждений. Позволить солдатам нарушить их деятельность означало бы потерю несущей золотые яйца курицы. Таким образом, подавляющему большинству населения отводилась пассивная роль налогоплательщиков — ограничение, упраздненное Французской революцией как не соответствующее размаху и интенсивности вызванных ею войн.

Задолго до этого прорыва, нововведения многочисленных изобретателей и конструкторов заложили основы для революционного расширения рамок военных действий. Обычно подобные усилия предпринимались после внезапного военного краха великой державы. Так, например, неудачи в войне против турок (1736–1739 гг.), а затем против пруссаков и французов в Войне за австрийское наследство (1740–1748 гг.) заставили венский двор разработать более мобильную и точную полевую артиллерию[187]. В Семилетней войне обновленная артиллерия Габсбургов преподнесла пруссакам неприятный сюрприз, однако наиболее пострадавшей стороной оказалась Франция, чье прежнее превосходство на полях сражений оказалось под вопросом после поражений от пруссаков (Россбах, 1757 г.) и англо-германской армии (Минден, 1759 г.). Неудивительно, что в период между заключением Парижского мира в 1763 г. и началом Французской революции в 1789 г. именно Франция стала форпостом экспериментирования в военном деле и технической области.