Психология. Психотехника. Психагогика - Андрей Пузырей

Можно было бы думать, что невозможность законосообразного натурального представления объекта в психологии связана только с моментом «вмешательства» в его жизнь акта исследования, то есть что она касается только включенного в исследование объекта, «объекта в ходе его изучения», но что в своем «независимом» от исследования состоянии, «вне» исследования, «сам по себе», «будучи взят как таковой» объект изучения живет все же «естественной жизнью» (как то, опять же, предполагается идеологией естествознания), чем и можно оправдывать попытку представлять его в теоретическом плане как естественный законосообразно живущий объект.

Дело, однако, заключается в том, что подобного рода вывод о невозможности натурального представления объекта изучения вытекает – как мы пытались указать на это выше – также и из анализа принципиальных особенностей («природы») самого изучаемого объекта и, прежде всего – из того, что он является культурно-историческим и развивающимся образованием.

Иначе говоря, натуральное представление изучаемому объекту нельзя дать не только в ситуации его исследования, но также и – вне нее (то есть и в онтологическом, а не только в гносеологическом плане).

Парадоксальность положения в данном случае состоит в том, что эти, ведущие к радикальным выводам, особенности изучаемого объекта уже давно и регулярно фиксировались исследователями, причем именно не как периферические, но как центральные его черты, однако из этого ни разу не были последовательно, до конца прослежены принципиальнейшие следствия (особенно поразительным это является в случае Выготского).

На первый взгляд, то, что не только в контексте исследования, но и по самой своей «природе» объект изучения не позволяет устранить включенности в него особых действий по его трансформации, ведущих к изменению «законов» его жизни, – это обстоятельство окончательно закрывает всякую возможность объективного исследования, делает проблему объективного метода в психологии высших и конкретных форм психической жизни человека совершенно неразрешимой, а ситуацию их исследования – совершенно безнадежной.

Однако на самом деле именно это критическое обстоятельство и оказывается «спасительным», именно оно и дает ключ к решению проблемы метода и тем самым – вновь восстанавливает возможность конкретной психологии человека.

«Ловушка для сознания» и проблема «артефакта»

Только то, что включено в исследование, – как это ни тавтологично на первый взгляд – может стать доступным исследованию. «То, что включено в исследование» – значит с неизбежностью – трансформировано. Можно было бы – ради достижения объективности исследования – пытаться «очистить» объект изучения, насколько возможно редуцируя этот артифицирующий момент исследования. По этому пути и направляет психолога методология естественнонаучного исследования [56] .

В действительности, как мы пытались показать выше при анализе естественнонаучного эксперимента, прямо вопреки исходной установке и намерению, этот путь ведет к работе с чрезвычайно искусственными, далекими от конкретных объектов практики препаратами.

Можно, однако, используя принципиальное родство единицы исследования (исследовательской мыследеятельности) и единицы изучаемого объекта (то, что он построен по типу психотехнического действия), пойти с самого начала по радикально иному, прямо противоположному пути, пытаясь как раз максимально усилить артифицирующий вклад самого исследования в «естественную», то есть независимую от исследования, но всегда уже все-таки – «психотехническую» жизнь объекта изучения. Иначе говоря, можно попытаться «естественную» – то есть стихийную, практическую форму психотехники – максимально заместить, «вытеснить» (и именно – за счет самого исследования и получаемых в нем знаний) чисто «искусственной», исследовательской формой психотехнического действия, – формой, «открытой» для исследователя и им контролируемой. По этому пути, по сути дела, и идет культурно-историческая теория.

Метод культурно-исторической психологии действительно следовало бы назвать «методом артефактов», если бы слово «артефакт» не несло в себе, прежде всего, резко отрицательного оценочного значения. Быть может, лучше поэтому называть его «методом продуктивной амплификации», или «методом продуктивной ловушки», используя разобранную выше идею особого рода «ловушек» – «семиотических машин, аппаратов», которую – по аналогии с «ловушками для природы», «машинами» в узком смысле слова – предлагает Выготский при обсуждении проблемы объективно-аналитического метода в психологии ( Выготский , 1927, с. 406).

Строго говоря, самый способ выражения, язык, на котором исследователь вынужден говорить здесь, условен. Действительно, говоря в привычной манере: «проблема объективного анализа сознания», «объективирующий метод» исследования, «экстериоризация и анализ» как путь исследования и т. д., мы тем самым неявно допускаем, будто уже есть, налично нечто, что мы должны лишь извлечь, обнаружить в доступных для последующего анализа формах. Будто уже есть нечто – сознание, психика, – существующее до и независимо от «анализа», «объективации», «экстериоризации» и т. д. Больше того, такой способ говорения представляется не только естественным и само собой разумеющимся, но даже и – единственно возможным и адекватным установке на объективное исследование реальности. Действительно: как вообще можно говорить не только об объективном исследовании чего бы то ни было, но даже вообще об исследовании, если «подлежащее исследованию» – уже до и независимо от какого бы то ни было его исследования и, тем более, от результатов этого исследования – не существует, не предполагается уже существующим.

Как мы уже отмечали, в рамках естественнонаучной методологии – это основная предпосылка всякого исследования, условие получения объективного знания, в каком-то смысле даже – условие самой возможности естественнонаучного способа мышления. Ибо в противном случае исследование лишается объективности, оно имеет дело не с действительными фактами, но – с «артефактами».

Понятие «артефакта», носящее в рамках естественнонаучной методологии сугубо оценочный характер, и призвано зафиксировать ту явно «скандальную» для естествоиспытателя ситуацию, когда по ошибке он принимает за проявления жизни исследуемой реальности – «природы» – то, что оказывается только искусственными эффектами его же собственной исследовательской деятельности. Нет, пожалуй, ничего более одиозного для ученого, граничащего с кошмаром и проклятьем, чем «артефакт» исследования! [57]

Но «ловушка для сознания», как мы уже говорили, как раз и «ловит», «захватывает», «обнаруживает» для анализа нечто такое, что только благодаря созданию и срабатыванию этой ловушки – то есть только благодаря и в ходе исследования и анализа – впервые вообще и приводится к своему существованию.

В этом смысле такой «метод продуктивной ловушки» всегда и с неизбежностью, регулярно дает исследователю исключительно «артефакты», то есть – факты, самым своим появлением обязанные их «исследованию» и получению «знания» о них!

И это – можно утверждать – не только факты, единственно возможные для исследователя в сфере психологии – психологии сознания, но также и личности, мышления и вообще всяких высших, собственно человеческих форм психической деятельности человека, но – также и факты, на получение и анализ которых как раз исследование в этом случае должно быть с самого начала и нацелено!

Положение дел, несовместимое с самыми фундаментальными принципами естественнонаучного исследования, в сфере конкретной психологии человека должно быть возведено в принцип исследования и «поставлено во главу угла». Именно к такому, более чем парадоксальному с точки зрения самосознания исследователя естественнонаучной ориентации, выводу с необходимостью приводит анализ культурно-исторической концепции Выготского.

В каком-то смысле можно было бы сказать, что «продуктивная ловушка» – это ловушка, ловящая самое себя и вместе с тем – оказывающаяся и после «срабатывания» парадоксальным образом чем-то большим, чем она сама была «до» этого срабатывания и «вне» него. Иначе говоря, подобного рода ловушка – это прибор, ловящий нечто не вне себя, но «на себе» и на своей работе.

Если воспользоваться противопоставлением, введенным самим Выготским, можно было бы сказать, что «ловушка для природы» подобна «телескопу», лишь продолжающему в своей амплификации естественную способность человека, тогда как «ловушка для сознания», или «продуктивная ловушка» – сродни «градуснику».

«Экстериоризация» и метод культурно-исторической психологии

«За всеми высшими функциями и их отношением, – пишет Выготский в работе 1929 года, – стоят генетически социальные отношения, реальные отношения людей. Отсюда: принцип и метод персонификации в исследовании культурного развития, то есть разделения функций между людьми, персонификации функций: например, произвольное внимание – один овладевает – другой овладеваем. Разделение снова надвое того, что слито в одном (ср. современный труд), экспериментальное развертывание высшего процесса (произвольного внимания) в маленькую драму» ( Выготский , 1986, с. 54).