Реквием по Жилю де Рэ - Жорж Бордонов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вы не знали, что епископ Нантский уже действовал против вас?
— Меня известили, что епископ предпринял пасторский объезд и что в каждой области он тайно опрашивает жителей на мой счет. Его посланцы были замечены во владениях Рэ, вокруг моих замков, и повсюду они расспрашивали обо мне. Зная характер герцога или полагая, что знаю его, я считал, что опасение скандала остановит его.
Франческо Прелати:
— После поездки в Жосселен мы были подавлены. Все мы, сколько нас оставалось, отныне чувствовали себя побежденными. Один Жиль не унывал. Возможно, утешая нас, он и сам пытался утешиться, беспрестанно повторяя слова о дружбе с герцогом, о том, что тот еще должен ему большую сумму за Шантосе. Хотел ли он доказать нам возможность скорого обогащения? Мне никогда не удавалось отделить в этом человеке безумство от хитрости, это был непостижимый характер, соединивший в себе, по крайней мере, три ипостаси этого человека. В глубине души я уверен, он предчувствовал наше бегство, нашу возможную измену, он делал все, чтобы удержать нас в Машкуле. В нем сквозила горькая ирония старого Краона — которого он часто вспоминал с ностальгическим восхищением… 29 июля, по завершении своего расследования, епископ обнародовал письма, в которых Жиль обвинялся в еретичестве и содомии. Шпионы доставили нам копии этих писем.
Однако мрак, в котором он забывался, все чаще стал прерываться приступами раскаяния. Я обратил на это внимание еще до вторжения в Сент-Этьен. Исповедуясь в Машкульской церкви, он устремился к алтарю, перед которым собралась большая толпа. Крестьяне расступились при виде его, те, кто стоял на коленях, поспешно вскочили. Но он кротко объяснил, что он — обыкновенный грешник, равный им перед Богом. Он встал в очередь за крестьянами и ремесленниками деревни. Никогда в дни могущества с ним такого не случалось. Если бы кто-то другой поступил так, можно было бы предположить, что он хочет завоевать симпатии народа. В тот день я понял, что настоящая его натура окончательно распалась, превратилась в ничто, и теперь он обречен. С тех пор я начал ненавидеть его. Кто отворачивается от дьявола, начинает страстно желать покаяния перед Богом, это общеизвестно. Мои речи больше не влияли на него, басни не веселили. Все чаще запирался он в своей комнате и, рыдая навзрыд, жестоко клял самого себя. Потом выходил к нам, бледный, с опухшими глазами и перекошенным лицом. Кто-то из нас решил снова привести ему пажа. Он встретил его с радостью, потрепал ребенка по щеке. Казалось, он воодушевлен. По своему обыкновению, Жиль наполнил кубок вином и дал его ребенку, затем спросил, откуда тот родом, кто его родители. Он и сам взял наполненный наполовину кубок, но пролил его, уронив руки на колени. И вдруг как закричит: «Прошу, уведите его! Хватит!» Когда мальчика увели, он убежал в свою комнату и заперся в ней. Мы слышали доносящиеся из нее стоны и крики. Бриквиль осмелился сказать: «Такова правда, собратья: хозяин совсем плох, сами видите. Дерзкий нарушитель божеских и людских законов превратился в нытика, затравленного угрызениями совести. Оставим его замаливать грехи и убежим! Сейчас самое время!» Сийе поддержал его. Но другие слуги заговорили наперебой: «Куда нам бежать? Все пути перекрыты. Сегодня утром людей епископа видели после мессы в таверне. Они повсюду. Народ поддерживает их…» Народ и вправду был против нас! Его гнев вскипел, как прокисший виноград в бочке. Еще во время нашего возвращения, между Ванном и Нантом, нас закидали камнями. Какая-то старуха обнаглела настолько, что опорожнила ведро с нечистотами прямо перед лошадью Жиля. Только когда мы въехали в лес, стихли крики с угрозами. Жиль опустил голову…
Жиль:
— В Жосселене герцог говорил со мной неискренне. Возможно, он боялся меня или счел преждевременным раскрывать свои намерения. Не знаю… В августе его войска захватили Тиффож. Хитрость заключалась в том, что войсками командовал его брат, коннетабль Карла VII Артюр де Ришмон. Но осаждая Тиффож, Ришмон говорил всем, что действует от имени короля, а герцог ничего об этом не знает. Падение Тиффожа лишило меня Леферрона, нашего заложника. Это означало полный конец. Сразу после печального известия меня оставили Сийе и Бриквиль. Я не знаю, что с ними стало.
— А у вас не появлялось мысли о том, что можно бежать? Вы ведь могли еще это сделать.
— Конечно.
— Но вы понимали, — спрашивает брат Жувенель, — что отныне у вас не оставалось ни малейшей надежды на спасение, что речь шла всего лишь об отсрочке в несколько дней?
— Да. Я понимал это.
— То есть вы продолжали надеяться, что герцог, получив назад своего казначея, не допустит раздувания этой истории?
— Епископ уже приезжал, чтобы бросить мне в лицо обвинения с одобрения светской власти.
— Значит, вам трудно было прийти к определенному решению? Или вы смирились со своей участью?
— Я смирился!
— Чем вы занимались в последние дни?
— Пытаясь скрыться от своих невидимых преследователей, моих злых демонов, я отправлялся в леса и поля, один, без свиты, втайне надеясь, что жизнь мою оборвет стрела правосудия, выпущенная из чащи или из-за ограды жилища. Иногда я останавливался, чтобы понаблюдать за работой крестьянина, направляющего плуг, виноградаря, собирающего урожай. Я дивился их мирному труду. Я глазел издали на пекаря, поджидающего у печи хлеба, окруженного помощниками в белых фартуках; кузнеца, бьющего по наковальне или подковывающего коня; столяра, из-под инструмента которого вылетают белые стружки, так похожие на кудри ребенка. Я открыл неведомую для себя, мирную, полную тепла и нежности жизнь. Дети играли в догонялки, кидались мячами и смеялись во все горло под августовским солнцем. Но родители, едва завидев меня, тут же выскакивали из домов, загоняли всю ватагу и запирали дверь на засов. Эх, брат, они не знали, что в этом не было больше нужды! Я больше не ощущал вкуса молодых тел. И уезжал, раскачиваясь на медленно плетущемся, постаревшем Щелкунчике. Мордой он почти касался земли…
Нарисованная картина почти не трогает брата Жувенеля. Во сне зверь видит сны. Но то, что ему снится, не меняет его хищной природы. Жиль продолжает:
— О, как я желал бы получить хоть частицу такого же безмятежного счастья! В ясные вечера я доводил себя до слез… Помню, однажды, возвращаясь ночью в Машкуль, я видел в окне одного из домов идеальный образ этого безмятежного счастья: мужчина сидел за столом, а его жена возле печи помешивала варево; они улыбались друг другу тепло и сердечно; они состарились вместе, не переставая любить друг друга. Почему жизнь, судьба не дали мне этого? Ведь была же и у меня жена. Но нас разделяла пропасть…
— Вы пытались увидеться с Екатериной?
— Она презирала меня. Я не осмеливался появиться перед ней. Было слишком поздно…
Голос его внезапно вздрагивает, глаза увлажняются:
— Наконец солнце взошло 24 сентября… Над башнями Машкуля раздалось гудение рога, сержант прибежал предупредить меня, что к замку движется войско: «Монсеньор, это солдаты герцога, я узнал стяг бретонцев. Их много, они хорошо вооружены, за ними катят машины». Я вышел к воротам. Я узнал Жана Лабэ, старого капитана, известного своей храбростью и преданностью герцогу. Рядом с ним остановился нотариус. Он развернул свиток и начал читать: «Мы, Жан, милостью Божьей и папским престолом, епископ Нантский, всем…» Епископ Малетруа велел мне предстать перед его трибуналом в день Воздвижения. Было ясно, что герцог позволил ему меня арестовать! Прелати, Анрие и другие столпились вокруг меня, призывая: «Монсеньор, надо защищаться! Замок сможет выдержать длительную осаду. Мы вместе с гарнизоном будем защищать вас…» Я приказал опустить мост и один вышел к Жану Лабэ. Он же приказал схватить меня и связать, а его солдаты вторглись в крепость. Анрие, Пуатвинец и Франческо чуть было не удрали, но их схватили и присоединили ко мне. Бретонцы перерыли все подвалы, помойные и отхожие ямы, надеясь отыскать там человеческие останки. Я добился позволения ехать на Щелкунчике и захватить с собой кое-какой багаж. И мы отправились в путь. Люди высыпали на обочины дороги, на нас смотрели из всех окон, встречали на перекрестках. Отовсюду неслись крики с проклятьями и пожеланиями смерти. Так же встретили нас и в Нанте. Мне приходилось испытывать благодарность народа, теперь я прознал его ненависть. Меня заперли в этой крепости. Следом поймали Лапелисонна и Эсташа Бланше… Остальное вам известно, брат Жувенель, так же хорошо, как и мне.
— Почему вы сдались без боя? Вы надеялись, что вас оправдают? А может, собирались запугать судей? На что вы рассчитывали?
— Мне только хотелось вкусить безмятежное счастье… Бесконечное…
28
КОМИССАР ЭЛЬВЕН
Эльвен: