Севастопольская страда - Сергей Николаевич Сергеев-Ценский

Когда подъезжали к Качинской долине, в которой предусмотрительно были оставлены обозы армии, Корнилов спросил:

– Как вы думаете, Александр Сергеевич, не двинут ли они теперь свой флот к Севастополю, чтобы бомбардировать его на рассвете или даже ночью?

– Да, вам, конечно, надо ехать сейчас же назад и быть наготове ко всяким неприятностям… А я уж останусь при армии и заночую здесь, при обозе, – устало сказал Меншиков. – А чтобы неприятельский флот не ворвался в бухты, я думаю, надо бы затопить несколько старых судов на выходе из Большого рейда…

– Как так – затопить несколько судов? – ошеломленно повторил Корнилов.

– Обратить бухту в закрытое озеро – это единственно возможный выход из нашего положения… А вам, полковник, – Меншиков повернулся к Тотлебену, – вам надобно сделать вот что… Неприятель будет двигаться вдоль берега, как он и двигался, и, конечно, придет к Северной стороне – это неизбежно. Найдите на Инкерманских высотах позицию для нашей армии такую, чтобы можно было взять неприятеля во фланг именно тогда, когда он будет подходить к Северной стороне. Форты Северной стороны будут у него с фронта, армия – с левого фланга… Оборону же Северной стороны, Владимир Алексеич, я поручаю вам.

Корнилов был так изумлен предложением затопить суда при входе на Большой рейд, то есть обречь флот на полное бездействие, что не понял и последнего поручения князя.

– Оборону Северной стороны? – переспросил он. – Какими же силами могу я оборонять семиверстную линию, если вся армия будет под вашим командованием на Инкермане?

– Возьмите матросов с судов в дополнение к резервным батальонам… По моим подсчетам, у вас может составиться тысяч десять.

– Эта цифра может составиться только тогда, если я возьму с судов почти всех матросов, Александр Сергеич!

– Я именно об этом и говорю, – подтвердил князь. – Кроме того, вот еще что: нужно послать фельдъегерем к государю с донесением о сегодняшнем деле ротмистра Грейга… Ротмистр Грейг! – крикнул он назад, так как адъютанты его ехали на приличной дистанции. – Вы назначаетесь фельдъегерем к государю, – обратился князь к штаб-ротмистру, когда тот подъехал.

– Я, ваша светлость? – Грейг испуганно поглядел на него.

– Да, мне кажется, что вы это сделаете лучше, чем кто-нибудь другой. Я не знаю, получите ли вы за это очередную награду, но… во всяком случае хорошо сможете доложить государю, что вы видели и знаете… Прежде всего, конечно, скажете о том, что я нуждаюсь в самой спешной присылке подкреплений… Что армия противника велика, снабжена прекрасным оружием, но что если мы в самое ближайшее время, совершенно незамедлительно, получим корпус свежих войск, то сбросим неприятеля в море… Вот, Владимир Алексеич, вы возьмете его с собой, дадите ему необходимые инструкции и бумаги, и завтра же утром он должен выехать в Петербург… Свое донесение государю я напишу сейчас и пришлю вам с Исаковым…

Когда Корнилов, Тотлебен и Грейг, простившись с Меншиковым, отъехали две-три версты от Качинской долины, где войска расположились бивуаком на ночь, Грейг заметил на боковой дороге смутные в густых сумерках силуэты длиннорогих украинских серых волов, запряженных по несколько пар в три подводы, причем на каждой подводе было что-то длинное, черное и, видимо, очень тяжелое. Около же подвод, покрикивая на волов, шли толпою матросы.

– Что это может быть такое? – озадаченно самого себя, но вслух спросил Грейг, а Корнилов ответил на его вопрос:

– А-а! Это судовые орудия… Я их послал князю еще рано утром, а они только теперь доплелись сюда, когда в них нет уже надобности… Поезжайте, пожалуйста, к ним, голубчик, скажите, чтобы возвращались назад… чтобы оставили их на Северной стороне… Они там сослужат свою службу.

– А государю я должен буду донести и о том, как у нас перевозят орудия, ваше превосходительство? – не без насмешки спросил Грейг, поворачивая коня.

– Отчего же не доложить и об этом? Государь должен знать и то, какие у нас способы перевозки тяжелых орудий, – ответил ему Корнилов.

Подполковник Тотлебен, державшийся все время очень молчаливо, вдруг отозвался на это с большим оживлением:

– Да, государь должен знать правду! Не с парадного подъезда, а с заднего крыльца государь должен знать все о положении Севастополя! И что перевозочных средств оч-чень мало, и что инженерное имущество оч-чень бедное, и что войск оч-чень мало, и что оружие оч-чень плохое – все это должен сказать государю ротмистр Грейг. Он должен иметь мужество сказать это! Это есть его долг!

– Я уверен, что у Грейга мужества на это хватит, – сказал Корнилов, – но… будем молиться Богу, чтобы хватило мужества и у князя не настаивать на истреблении своего же флота! Я думаю, что это вырвалось у него под влиянием неудачи… Он очень расстроен… А? Вы это заметили?

– Как знать, – уклончиво ответил Тотлебен. – Когда Геркулес[20] бросал Антея на землю, земля Антею возвращала все его прежние силы… Если матросы наши хороши на море, то тем лучше они будут на суше…

– Матросов посадить в окопы? – крикнул Корнилов.

– Конечно, это только в случае крайней необходимости, ваше превосходительство, – поспешил смягчить свои слова Тотлебен.

– Матросов засадить в окопы – это все равно что художников заставить красить заборы!.. Нет, моряки слишком дорогой вид войска, и они сделают для защиты Севастополя то, что их учили делать! И сделают это именно на море, а не на суше!

IV

Как только стемнело, ничего не евшие и не пившие за целый день солдаты, вдобавок еще, как это было в нескольких полках, бросившие тяжелые ранцы и сухарные мешки, разбрелись по Качинской долине в виноградники и сады: зрелое и незрелое, все поедалось без разбору.

Слышалось только повсюду, за невысокими каменными стенками и плетнями, как отрясались деревья, как градом падали наземь яблоки и груши, как перекликались друг с другом и переругивались солдаты, а фельдфебеля на привале около построек кричали неистово:

– Пе-ервая рота Бородинского полка-а, сюда-а-а-а!

– Пятая рота Суздальского полка-а, сюда-а-а-а!

– Восьмая рота Московского полка-а, сюда-а-а-а!

Это последнее «а-а-а-а!» тянулось до бесконечности. Конечно, голоса у фельдфебелей были разные: у кого бас, у кого звонкий тенор, – но трудно было все-таки различить в темноте, кое-где только слабо пронизанной огоньками непышных костров, свой ли фельдфебель кричит, или чужой, и солдаты, собираясь на крики, которые неслись со всех сторон, часто ошибались, попадали не только не в свою роту, а даже в чужой полк, и до полуночи почти бродили зря, а после полуночи барабанщики по всему лагерю ударили сбор, потому что Меншикову не спалось, – беспокоила мысль о глубоком обходе, охвате, даже о десанте противника под самым Севастополем, оставшимся без армии: представлялось совершенно необходимым к рассвету