Перстень Калиостро - Наталья Александрова

— Я вас слушаю.

— Мне дал этот телефон Дмитрий Алексеевич Крылов. Он сказал, что я могу обратиться к вам в случае серьезной необходимости…

— Имею честь говорить с Надеждой Николаевной Лебедевой? — осведомились на том конце линии.

— Да-да, — удивилась Надежда.

— Не объясняйте, Надежда Николаевна, я полностью осведомлен и о Маше, и о ее сыне. Ни о чем не беспокойтесь, возьмите бумаги и езжайте на Шпалерную. Все закончится благополучно, уж поверьте мне. Те двое не причинят вам вреда. Правда, вас всех ждут испытания, но все закончится благополучно. — В трубке послышались гудки отбоя.

Надежда сидела в совершенной растерянности и смотрела на телефон.

Интересно, откуда он все знает? Откуда он знает, кто она такая? И почему, когда он спросил, не Надежда ли это Лебедева, почему, черт возьми, у нее не хватило ума поинтересоваться, как зовут ее собеседника?

И откуда он знает, что все закончится благополучно?

Надежда прислушалась к себе. Внутренний голос твердил ей, что надо довериться приятному баритону из телефона и делать все, как он велит. Она достала из укромного места проклятые бумаги Санчесов и поехала на Шпалерную, решив по дороге, что подстраховаться все же не мешает.

В дверь позвонили коротко и решительно. Лариса вышла в коридор и щелкнула замками. Ее партнер остался с нами в комнате, причем видно было, что он нервничает, пистолет чуть заметно дрожал в его руке.

Зачем этому типу пистолет? Александр привязан к креслу, а я в таком состоянии от страха за Лешку, что и рукой-то пошевелить не могу.

Надежда, появившаяся на пороге, выглядела бодрой и решительной. Она поздоровалась, улыбнулась мне, сказала, что все будет в порядке, и выразительно покрутила свое обручальное кольцо. Должно быть, она хотела мне что-то сообщить, но в том состоянии, в котором я была, простейшие намеки до меня не доходили.

— Надежда Николаевна, отдайте, отдайте им все!

Надежда оглянулась на незваных гостей и сказала:

— Я так понимаю, что перед нами супруги Гусевы?

Пожилой компаньон Ларисы нервно усмехнулся и сказал:

— Я смотрю, вы, дамы, поразительно хорошо информированы. Интересно, какие у вас источники?

Я взглянула на него повнимательнее.

Ах, вот это кто! Тот самый кактусовод! А я сразу не сообразила. Муж Ларисы Гусаровой! Безобидный кактусовод, слегка с приветом, как все кактусоводы, утверждала Надежда, а этот с пистолетом в руке и ласковой безжалостной улыбкой…

— Бумаги! — рявкнул Гусев и протянул Руку.

Надежда вздохнула и отдала ему папку.

Лариса подскочила и начала жадно просматривать документы. С Надеждой творилось в это время нечто странное. Она посматривала на часы. А сама потихоньку, пользуясь, что Гусев переводил взгляд с меня на Сашу, двигалась к двери в коридор.

— Ну что? — нетерпеливо спросил Гусев.

— Все в порядке, то, что мне нужно. — Лариса облегченно вздохнула.

Показалось мне или нет, что Гусев, при слове «мне», которое Лариса необдуманно произнесла вместо слова «нам», слегка поморщился?

— Переходим ко второму вопросу, — начала Надежда поспешно. — Вы получили свое, так что извольте отдать ребенка или отвезти нас туда, где он находится.

— Так сразу и разбежались! — грубо ответила Лариса. — Молчать и сидеть тихо, а то перестреляю всех.

— У вашей жены, очевидно, сильно расшатаны нервы, — обратилась Надежда к Гусеву. — Даже удивительно, казалось бы, Испания — такая спокойная страна. Что, так построите нас всех в ряд и будете расстреливать? А мы, значит, как бараны, спокойно пойдем на бойню.

— Стены в квартире толстые, никто не услышит, — издевалась Лариса.

— Стены толстые, старый фонд, — согласилась Надежда, — но вот тут, где стою я, как раз стена тоненькая, простая деревянная перегородка между квартирами.

— Точно, — поддакнул Александр, — квартиру делили пополам после революции, там даже дверь в стене была, ее заделывали.

— И живет там старушка, очень сообразительная, — продолжала Надежда. — Сейчас она слушает у стенки. А потом пойдет смотреть в глазок. И если вы появитесь только вдвоем, бабуля сразу же позвонит с милицию. Она не будет бегать по лестнице, ломиться сюда, чтобы выяснить, что же с нами случилось. Ей даны четкие инструкции: если мы не выходим из квартиры в течение десяти минут — звонить в милицию.

— Кто — тетя Пава? — оживился Александр. — Не сомневайтесь, она человек решительный. Она раньше пожарным диспетчером работала.

— Пять минут уже прошло, — продолжала Надежда, взглянув на часы, — валяйте, попробуйте управиться за пять минут, вряд ли это у вас получится. Все же вы непрофессионалы, это же надо уметь — людей-то убивать. А вы со своими умельцами связаться не можете, вон, как мобильничек-то крутите, накладочка, видно, вышла.

— Точно, — подал голос Саша.

— А ты говорила «фикус», — прошептала Надежда, — а он вон как соображает.

— Очухался, — пробурчала я.

— Что вы такое говорите? — Гусев сделал удивленные глаза. — Лариса, не надо нервничать, сейчас мы, как и собирались, отвезем Машу к ее сыну на завод, — он подчеркнул последнее слово, — и остальные поедут с нами, в целях общей безопасности.

А вот когда мы восстановим семью, — он улыбнулся, взглянув на меня, — тогда мы отпустим всех вас, куда хотите.

Я ни на грош не верила старому лицемеру. Особенно испугало меня то, как он сказал «на завод», и как при этом выразительно взглянул в глаза Ларисе…

Но мы ничего не могли поделать — у них Лешка. А вот когда я получу сына, я разорву этих мерзавцев собственными руками.

Надежда все смотрела на часы. На лице у нее читалось ожидание, постепенно переходящее в недоумение.

Шаман никому, кроме самых доверенных помощников, не давал номер своего мобильного телефона, поэтому, когда телефон зазвонил и он не узнал голос, то хотел было сразу же отключиться. Человек произнес торопливо:

— Муж и жена Гусевы. Шкиперская протока. Завод «Двигатель».

И все, в трубке послышались короткие гудки. Шаману это очень не понравилось, уж больно смахивало на ловушку. Но, во-первых, номер мобильника знали всего несколько человек, и не стоило тратить время, чтобы выяснить, кто же это звонил.

Шаман подумал, что, возможно, его информатор очень торопился и говорил полушепотом, поэтому он и не узнал голос. Шаман не был бы тем, кем он, был — тем, кого боялся и уважал весь криминальный Питер, тем, против кого бесполезны любые замки, любые охранные системы, — если бы не умел принимать вызов. Шаман решил рискнуть.

Он сделал несколько звонков, отдал необходимые распоряжения и поехал на Васильевский остров.

Машина обогнула просторный водоем, проехала по небольшому мосту и остановилась на узкой зеленой улице. Гусев открыл дверцу и попросил нас выйти. Его просьба, при всей своей елейности, напоминала приказ.

Я вышла из машины и огляделась.

В этом месте раньше я никогда не была.

Мы оказались словно в каком-то захолустье: улица превратилась в глинистый проселок, по обочинам поросший сорняками, со всех сторон виднелись протоки и каналы с песочными немощеными берегами. Невдалеке угадывался залив. Трудно было поверить, что в нескольких минутах езды расположены шумные, многолюдные улицы Васильевского острова.

Гусев повел нас к мрачному трехэтажному кирпичному зданию — унылому памятнику советской промышленной архитектуры.

Подойдя к большим железным воротам, он достал из кармана что-то вроде пульта управления телевизором, нажал кнопку, и ворота постепенно разъехались, пропустив нас внутрь. Там все вполне соответствовало внешнему облику здания — большое пустое помещение с бетонным полом и тусклым освещением. Гусев снова нажал какие-то кнопки на своем пульте, и выкрашенная унылой грязно-зеленой краской стена прямо перед нами пришла в движение, она отъехала в сторону, открыв хромированную дверь современного лифта. В лифте уже наблюдался некоторый контраст с внешним видом здания: кабина лифта, достаточно просторная для пятерых, была отделана дубовыми панелями и зеркалами, на полу лежал пушистый бежевый ковер. Лифт пришел в движение, и через несколько секунд его двери снова открылись. Мы оказались в коридоре, весь пол которого был устлан таким же бежевым ковром, на стенах мягко светили матовые плафоны. Мы шли молча. Я с замиранием сердца ожидала, когда же увижу Лешку, Саша хмурился и кусал губы, а Надеждиного лица я не видела. Гусев открыл дверь в конце коридора, и мы, я по крайней мере, ослепли: после полутемного коридора мы очутились в залитой ярким светом оранжерее.

На десятках столов, стеллажей и полок красовались кактусы. Сколько их было?

Сотни? Тысячи? Десятки тысяч? Плоские и круглые, гладкие и сплошь покрытые колючками, крошечные и огромные… Многие цвели, и, надо признаться, зрелище было потрясающее.