Эффи Брист - Теодор Фонтане

Госпожа фон Брист рассказала, что окулист объясняет ее болезнь приливами крови к голове. Поэтому у нее и рябит в глазах. Нужна диета, нужно отказаться от пива, чая и кофе и время от времени пускать кровь. Тогда, видимо, дело поправится.

– Врач говорил сначала всего о двух неделях лечения, но я знаю врачей – – две недели постепенно превращаются самое малое в шесть. Не сомневаюсь, что проторчу в Берлине до приезда Инштеттена и увижу, как вы устроитесь на новой квартире. Не скрою, – это самое приятное событие, только оно и утешает меня. Но мне хочется, чтобы вы подыскали себе что-нибудь очень хорошее. Я уже думала об этом. Мне кажется, на Ландгра-фенштрассе или на Кейтштрассе можно найти элегантную и не слишком дорогую квартиру. Вам теперь придется ограничивать себя в расходах. Место Инштеттена очень почетно, но не очень доходно. Брист тоже жалуется на дела. Цены все время падают, и он постоянно твердит: не будь охранных пошлин, давно пришлось бы надеть суму и распрощаться с Гоген-Кремменом. Но, как тебе известно, он любит преувеличивать. Ну, а теперь о другом. Нет ничего скучнее, чем разговор о болезнях. Даже самые близкие слушают о них только потому, что иначе нельзя. А ну, Дагоберт, расскажи что-нибудь интересное. Я думаю, Эффи тоже не откажется послушать какую-нибудь историю, ну, что-нибудь из «Флигенде блеттер» или из «Кладдерадатча»[87]. Правда, говорят, он стал теперь не такой интересный.

– Ну, нет, он все такой же, как раньше. У них ведь подвизаются Штрудельвиц и Прудельвиц, и все получается как-то само собой.

– А мне больше по вкусу Карлхен Миссник[88] и Виппхен из Бернау[89].

– Да, они, пожалуй, самые удачные. Но, пардон, прелестная кузина, Виппхен ведь не из «Кладдерадатча». Ему, бедному, сейчас нечем заняться, – к сожалению, мы ни с кем не воюем. Нашему брату тоже нечего делать, нечем заполнить вот этой пустоты.

И он провел рукой от петлицы к плечу. – Ах, это все пустое тщеславие. Лучше расскажи что-нибудь. Чем, например, теперь здесь развлекаются?

– Видишь ли, кузина, сейчас у нас в моде особые шутки, так называемые «библейские остроты». Их, правда, признают не все.

– Библейские остроты? А что это такое? Библия и остроты, по-моему, вещи несовместимые.

– Вот поэтому я и сказал, что их признают не все. Но, признают их там или нет, они сейчас, однако, в очень большой цене, все равно что яйца чибисов. Мода! Ничего не попишешь!

– Ну, если они не слишком глупы, расскажи что-нибудь на пробу.

– Отлично. Я только хочу добавить, что это-как раз для тебя. Видишь ли, это очень тонкая штука, смесь простых библейских фраз и чего-нибудь заковыристого. Сами вопросы – эти остроты всегда имеют форму вопроса – очень просты и несложны, ну, например: «Кто был первым кучером на свете?» А ну, угадай.

– Наверное, Аполлон.

– Очень хорошо. Ты просто гений, Эффи. Я бы никогда до этого не додумался! И все-таки ты не угадала.

– Ну, кто же тогда?

– Первым кучером было «Несчастье». Ибо уже в книге Иова написано: «Несчастье не должно задавить меня». Не важно: «задавить» или «подавить», это не имеет значения.

Эффи, пожимая плечами, повторила эту фразу и пояснение к ней, но, несмотря на все усилия, не могла постичь сути дела; она явно относилась к тем избранным натурам, которым природа отказала в особом органе для понимания шуток подобного рода, и кузен Брист попал в незавидное положение человека, который вынужден несколько раз объяснять другому, в чем заключается соль данной остроты.

– Ах, наконец поняла! Извини, что не сразу сообразила. Но ведь это в самом деле очень глупо и нелепо.

– Да, это, конечно, неумно, – смалодушничал Дагоберт.

– Глупо, и не к месту, и не делает чести Берлину. Тут стараешься уехать из Кессина, чтоб снова оказаться среди умных людей, и, на тебе! – первое, что услышала здесь – «библейская острота»! Мама тоже молчит, а это тоже говорит о многом. И все-таки я собираюсь облегчить тебе отступление...

– Каким образом, милая кузина?

– ...Приняв эту библейскую фразу за хорошее предзнаменование, которое было выражено устами моего милого кузена Дагоберта. Да, несчастье не должно меня подавить. Как острота эта фраза никуда не годится, но все-таки я благодарна тебе за нее.

Дагоберт, не без труда выпутавшись из неловкого положения, принялся подшучивать над торжественным тоном, каким Эффи произнесла эти слова, но тут же перестал, заметив, что это ее раздражает.

Как только пробило десять, он встал и начал прощаться, обещая приехать на следующий день, дабы получить и выполнить любое приказание дам.

Едва он ушел, Эффи поднялась и тоже удалилась к себе.

Погода на следующий день была восхитительной. Мать и дочь рано покинули дом – им нужно было прежде всего попасть в глазную больницу. Пока госпожа фон Брист была у врача, Эффи листала в приемной какой-то альбом. Затем они решили заняться квартирой, выбрав для поисков район между Тиргартеном и Зоологическим садом. На Кейтштрассе, куда с самого начала были устремлены их общие помыслы, им довольно скоро попалось нечто весьма подходящее, жаль только, что дом, в котором они облюбовали квартиру, был совсем недавно отстроен.

– Нет, нет, милая Эффи, – сказала госпожа фон Брист, – это для вас не годится. Это нехорошо для здоровья. И потом – тайный советник не может заниматься просушкой квартиры.

Эффи, которой, по правде говоря, квартира очень понравилась, тотчас же с ней согласилась – не в ее интересах было быстро покончить с квартирой. Выиграть время – значит, выиграть все. Ее больше устраивало, если бы поиски затянулись.

– По-моему, эту квартиру нужно все-таки запомнить, мама, уж очень она хорошо расположена, в сущности, это то, о чем я мечтала.

И обе дамы снова поехали в город, пообедали в ресторане, который им порекомендовал кто-то из знакомых, а вечером отправились в оперу, – госпожа фон Брист обещала врачу, что она не столько будет смотреть, сколько слушать.

Так провели они несколько дней. И мать и дочь были искренне рады, что снова видят друг друга и что после долгой разлуки могут наконец наговориться как следует. Эффи, любившая не только поболтать и послушать, но в хорошем настроении умевшая и пофилософствовать, – снова стала беспечной и шаловливой, и мама писала домой, что она счастлива, ибо «девочка» опять весела и здорова, что они как бы снова переживают то чудесное время, когда два года назад в Гоген-Креммене были заняты приготовлением приданого. И кузен Брист тоже не изменился.

Да, все было именно так, только кузен стал появляться у них несколько реже, а на вопрос «почему», притворясь серьезным, говорил:

– Ты для меня слишком опасна, кузина.

Это каждый раз вызывало смех и у матери и у дочери, а Эффи однажды заметила:

– Ты, конечно, еще очень молод, мой дорогой Дагоберт, и все-таки для такой формы ухаживания ты уже недостаточно молод.

Так прошли почти две недели. Инштеттен в своих письмах стал настойчиво требовать, чтобы Эффи наконец вернулась домой, – у него даже вырвалось несколько колких замечаний, кажется, по адресу тещи. Эффи поняла, что откладывать больше нельзя, что квартиру, хочешь не хочешь, нужно снимать и снимать как можно скорей. Ну а что ей делать потом? До переезда в Берлин оставалось всего три недели, а Инштеттен тем не менее настаивал, чтобы она как можно скорей вернулась назад. Что тут делать, как поступить? Она поняла, что возможен один-единственный выход – снова разыграть комедию и притвориться больной.

Это было ей нелегко по многим причинам, но когда Эффи стало окончательно ясно, что это необходимо и неизбежно, она быстро и до малейших подробностей продумала свою новую роль.

– Мамочка, видишь, как болезненно реагирует Инштеттен на мое затянувшееся отсутствие. Нам, кажется, придется уступить. Пойду сегодня сниму квартиру, а завтра уеду. Как мне не хочется расставаться с тобой!

Госпожа фон Брист одобрила это решение.

– А на какой квартире ты думаешь остановиться?

– Конечно, на первой, той, что на Кейтштрассе. Она мне понравилась с первого взгляда, да и тебе, по-моему, тоже. Правда, она еще не просохла, но дело близится к лету, так что это не страшно. Даже если будет немножечко сыро и начнется какой-нибудь ревматизм, у меня, в конце концов, есть Гоген-Креммен.

– Деточка, не накличь беду, ревматизм наживешь и не узнаешь откуда.

Это были слова, на которые Эффи, собственно говоря, и рассчитывала. В тот же день она договорилась относительно квартиры, отправила Инштеттену открытку, сообщая, что завтра выезжает домой, и стала укладывать вещи, готовясь к отъезду. Но наутро к госпоже Брист явилась Розвита и попросила ее прийти в комнату Эффи. Мать застала Эффи в постели.

– Мама, я не в состоянии ехать. У меня ломит все тело, особенно спина. Кажется, у меня ревматизм. Вот никогда бы не поверила, что это так больно.