Убийство в Месопотамии - Агата Кристи

Ничто этого не подтверждало.

Представлялось, что истину следует искать в другом направлении.

У меня с отцом Лавиньи состоялся продолжительный разговор. Я верующий католик и знаю многих священников и членов религиозных общин. Отец Лавиньи поразил меня тем, что не вполне соответствовал своей rôle[57]. Но с другой стороны, он поразил меня осведомленностью совсем другого свойства. Я насмотрелся людей такого типа, но они отнюдь не были членами религиозных общин.

Я начал рассылать телеграммы.

А потом, сама того не ведая, сестра Ледеран дала мне ключ к разгадке. Мы осматривали золотые украшения в комнате древностей, и она упомянула о кусочке воска, приклеившемся к золотой чаше. Я говорю: «Воск?» – и отец Лавиньи сказал: «Воск?» и его тона было достаточно! Я моментально понял, что он здесь делал.

И тут он обратился прямо к доктору Лейднеру.

– Сожалею, но должен сказать, – тут он сделал большую паузу, – должен сказать, что золотая чаша в комнате древностей, золотой кинжал, украшения для волос и ряд других вещей – не подлинные найденные вами предметы. Это искусная гальванопластика. Отец Лавиньи, как только что выяснилось из последнего ответа на мои телеграммы, не кто иной, как Рауль Менье, по данным французской полиции, один из наиболее ловких воров. Он специализировался на кражах из музеев objets d'art[58] и тому подобного. Совместно с ним действует Али Юсуф, полутурок, первоклассный ювелир. Наше первое знакомство состоялось, когда в Лувре обнаружили подделки вместо подлинников. Было установлено, что доступ к этим предметам имели при посещении Лувра довольно известные археологи, которых директор в лицо не знал. А когда принялись наводить справки, оказалось, что эти известные археологи не посещали Лувра в соответствующее время.

Я узнал, что, когда пришла ваша телеграмма, Менье был в Тунисе, готовился совершить кражу у святых отцов. Отец Лавиньи был нездоров и вынужден был отказаться от поездки, но Менье удалось перехватить его телеграмму и заменить другой с принятием приглашения. Он был при этом в полной безопасности. Даже если бы монахи прочитали про него в какой-нибудь газете (сама по себе вещь маловероятная), они бы просто подумали, что газеты, как это часто случается, неправильно информированы.

Менье и его сообщник прибыли. Последнего видели, когда он производил разведку комнаты древностей снаружи. Идея такова: отец Лавиньи снимает восковые слепки. Али потом делает искусные дубликаты. Всегда найдутся коллекционеры, которые заплатят как следует за подлинные древности и не будут задавать лишних вопросов. Отец Лавиньи осуществляет замену подлинных предметов по возможности ночью.

И нет сомнения в том, чем он занимался, когда миссис Лейднер услышала его и забила тревогу. Что ему оставалось делать? Он наскоро сочиняет историю о том, что заметил свет в комнате древностей.

Это «сошло», как говорится, очень хорошо. Но миссис Лейднер была не столь проста. Она, может быть, вспомнила кусочек воска, который заметила раньше, и сообразила, что к чему. А если она сообразила, каковы ее дальнейшие шаги? Не было ли dans son caractère[59] ничего не делать сразу, доставлять себе удовольствие, смущая намеками отца Лавиньи? Она дала ему понять, что у нее есть подозрения, и только. Это, возможно, опасная игра, но ей доставляет удовольствие опасная игра.

И, возможно, она играет в эту игру чересчур долго. Отец Лавиньи боится провала и наносит удар до того, как она поняла, что он собирается сделать.

Отец Лавиньи – это Рауль Менье, вор. Является ли он также убийцей?

Пуаро принялся шагать по комнате. Он вытащил носовой платок, вытер лоб и продолжал:

– Такой вопрос я задавал себе сегодня утром. Было восемь различных версий, и я не знал, какая из них верна. Я не знал еще, кто убийца.

Но убийство – это привычка. Мужчина или женщина, которые убивают один раз, совершат и второе убийство.

И вот благодаря второму убийству убийца оказался у меня в руках.

Меня все время не покидала мысль, что кто-то из вас держит при себе информацию – информацию, обличающую убийцу.

Если так, то этот человек был в опасности.

Моя озабоченность относилась главным образом к сестре Ледеран. Она энергичный человек с живым, пытливым умом. Я опасался, что она обнаружила больше, чем ей было безопасно знать.

Как вы все знаете, второе убийство имело место. Но жертвой оказалась не сестра Ледеран, это была мисс Джонсон.

Думаю, я все равно пришел бы к верному решению логическим путем, но совершенно несомненно, что убийство помогло мне это сделать намного быстрее.

Начнем с того, что одна подозреваемая была исключена – сама мисс Джонсон, – поскольку я никак не мог принять версию самоубийства.

Давайте теперь подробно рассмотрим обстоятельства второго убийства.

Обстоятельство первое: в воскресенье вечером сестра Ледеран находит мисс Джонсон в слезах, и в тот же вечер мисс Джонсон сжигает клочки письма, которое, как полагает сестра, было написано тем же почерком, что и анонимное письмо.

Обстоятельство второе: вечером перед смертью мисс Джонсон сестра Ледеран находит ее на крыше в состоянии, которое сестра называет состоянием крайнего ужаса. Когда сестра спрашивает, в чем дело, та отвечает ей: «Я поняла, как кто-то со стороны мог войти и выйти, и никто никогда бы не догадался». Она не стала больше ничего говорить. Отец Лавиньи пересекает двор, а мистер Рейтер находится у дверей фотолаборатории.

Обстоятельство третье: мисс Джонсон застают при смерти. Единственное слово, которое она с усилием может отчетливо произнести, это «окно… окно…».

Таковы обстоятельства, а вот вопросы, с которыми мы сталкиваемся:

Кто автор писем?

Что мисс Джонсон поняла, стоя на крыше?

Что она подразумевала под словом «окно…»?

Eh bien, давайте возьмемся сначала за вторую задачу, как наиболее легкую для объяснения. Я сходил наверх с сестрой Ледеран и встал там, где стояла мисс Джонсон. Оттуда ей были видны двор и арка, северная сторона здания и два члена экспедиции. Относились ли ее слова к мистеру Рейтеру или отцу Лавиньи?

Почти сразу мне пришло в голову, что, если посторонний пришел со стороны, он мог это сделать только при помощи переодевания. И был только один человек, чей общий вид подходил для подобного перевоплощения, – отец Лавиньи! В пробковом шлеме, темных очках от солнца, с черной бородой и в монашеском длинном шерстяном одеянии незнакомец мог пройти вовнутрь, и слуги не поняли бы, что вошел посторонний.

Это имела в виду мисс Джонсон? Или она зашла дальше? Или она поняла, что вообще личность отца Лавиньи была прикрытием? Что он не тот, за кого себя выдавал?

Зная то, что я знал об отце Лавиньи, я был склонен считать загадку решенной. Рауль Менье – убийца. Он убил миссис Лейднер, чтобы заставить ее замолчать, пока она его не выдала. Еще один человек дает ему понять, что его секрет раскрыт. Его следует тоже убрать.

Итак, все объясняется. Второе убийство. Побег отца Лавиньи без облачения и бороды. Он и его приятель мчатся по Сирии с безупречными паспортами двух путешествующих деловых людей. Его последнее действие – положить окровавленную зернотерку под кровать мисс Джонсон.

Так вот, я говорю, что был почти убежден, но не совсем. Так как безупречное заключение должно объяснить все – а это не объясняло.

Оно не объясняло, например, почему мисс Джонсон говорила: «окно… окно…», когда умирала. Оно не объясняло, почему она лила над письмом слезы. Оно не объясняло ее душевного состояния в тот момент, когда она стояла на крыше, – ее крайний ужас и отказ рассказать сестре Ледеран, что она заподозрила или поняла.

Это было заключение, которое вроде согласовывалось с фактами, но не учитывало психологических нюансов.

И потом, когда я стоял на крыше, мысленно перебирая эти три момента: письма, крыша, окно, я понял, о чем догадалась мисс Джонсон!

И на этот раз то, что я понял, объяснило все!

Глава 28

Окончание путешествия

Пуаро огляделся вокруг. Все глаза были устремлены на него. Спавшее было напряжение вдруг снова возросло.

Что-то будет… что-то будет…

– Письма, крыша, «окно»… Да, все объяснилось, все встало на свои места, – невозмутимо продолжал Пуаро. – Я сказал, что только трое имели алиби на момент преступления. Два из этих алиби, как я показал, ничего не стоили. Я понял теперь свою огромную поразительную ошибку: третье алиби тоже ничего не стоило. Доктор Лейднер не только мог совершить преступление, но я убедился, что он совершил его.

Наступило молчание, непостижимое молчание. Доктор Лейднер молчал. Он, по-видимому, все еще был погружен в свой далекий мир. Дейвид Эммотт, однако, неловко зашевелился и заговорил:

– Я не знаю, мистер Пуаро, что вы хотите сказать. Я говорил вам, что доктор Лейднер вообще не покидал крышу до… по крайней мере до без четверти трех. Это чистая правда. Я торжественно клянусь. Я не лгу. И он это не мог сделать так, чтобы я этого не увидел.